Николай Костомаров - История России. Полный курс в одной книге

Недаром польский король Болеслав, явившись в Киев по просьбе своего зятя Святополка, как писал ученый, принял «Русь за продолжение Польши». Он поясняет, что «народ южнорусский был в таком же отношении к польскому, как болгарский к русскому», то есть они в те времена были очень похожи, единственное, что поляков отличало, — латинская вера. Но пока воины Болеслава не надоели киевлянам, им в стольном граде жилось великолепно. Потом их перерезали.

Соперник Святополка Ярослав тоже пришел с чужаками, то есть с варягами. И тоже варягам очень понравилось в Киеве. «Роль одних чужеземцев, поляков, — замечает Костомаров, — сменилась ролью других, варягов — шведов. Это было время, когда скандинавы, просветившись христианством, начали показывать энергическую деятельность в новой сфере; охота странствовать по свету для разбоев заменилась несколько более законным способом — стали наниматься в военную службу греческих императоров. Явились собственно так называемые варенги, или варяги; они во множестве проходили через Русь по Днепру. Киев был их временным пристанищем. Тогда князья нашли удобным приглашать их, и вот они, так же, как и в Греции, у нас являются с тем же значением наемного сословия». Долго, впрочем, эти варяги тоже не задержались: Ярослав их сплавил в Константинополь, послав одновременно письмо императору, чтобы в одном месте этих наемников не держал, а развел по разным городам, иначе устроят бузу. Так что видно, что иноземцы в Киеве были явлением обычным, но значительный перевес вооруженных иноземцев над княжеской дружиной не дозволялся. Власть ведь нужно держать в безопасности, чтобы никто ее перехватить не смог! На норманнское вмешательство в киевскую политику ученый отвел 70 лет. Но на самом ли деле этому влиянию было всего 70 лет? Если считать, что его конец пришел с утверждением Ярослава, то начало нужно искать в правления предыдущие. Без учета легендарного Рюрика, не менее легендарного Олега и Игоря, считая только от Ольги, реально существовавшего исторического персонажа, Святослава и Владимира, всяко выходит куда как более этих 70 лет. Откуда взял Костомаров эту цифру? Бог весть.

Впрочем, наряду с норманнским (в силу завоевания) и византийским (в силу принятия веры) влиянием, Русь имела и сильное влияние Хазарского каганата (частично еще и при Владимире). И тут Костомаров задает один интересный вопрос: как бы могло пойти развитие завоеванной полянами земли под названием Русь, если бы к византийскому влиянию добавилось бы и хазарское, то есть если бы оба влияния совпали по времени? Вывод он делает такой: «Влияние восточно-хазарского элемента могло бы в то время, совокупно с византийским, водворить, утвердить и укрепить единовластие и значение царственности княжеского достоинства, если бы развитие удельности не помешало этому тотчас же. Невозможно определить, что брало перевес — восточный элемент или свобода; и то и другое было в зародыше, как и удельность, и единодержавие». Единодержавия все же не получилось. Значит — свобода? Сдельные отношения? Цельные отношения — да. Ярослав оставил слишком много потомков мужского пола, чтобы речь о единодержавии вообще могла бы проникнуть в головы князей-наследников. Если сам он сумел устранить всех своих соперников, то его потомки более желали остаться живыми. А свобода? Свобода тут несколько ни при чем.

Костомаров считал, что такая неполная власть князя, то есть не единодержавие, сложилась просто в силу неразработанности самих отношений между князем, его боярами и его народом. «Недостаточность источников не дает нам права представить, до какой степени власть князя поглощала личную деятельность народа и общественную. Не было институций — ни подпиравших княжескую власть, ни указывающих ей пределы. Несомненно то, что, с одной стороны, князь не утвердил еще в себе понятия о царственности и о недоступности своей особы для прочих смертных; с другой — народ не развил в себе идеи свободы в отношении с властью». Вывод довольно неоднозначен: в это время на Руси прекрасно знали, что Византией управляет император, обладающий формально неограниченной властью, однако великий киевский князь даже не пробовал сделать себя «императором». Этой полной недоступности царственной особы впервые смог достичь только женатый на греческой царевне Зое (Софье) дед Ивана Грозного, и не в стольном Киеве, а в столице Северо-Восточной Руси Москве. Но и то он именовал себя царем, а не императором. Первым императором стал только Петр Алексеевич Романов. Почему? Ключевский на этот вопрос отвечал несколько иначе: в древней Днепровской Руси существовали родовые отношения, поскольку князья были выходцами из одного правящего и очень разветвленного рода. Эти отношения не позволяли великому князю полностью взять себе всю силу власти. Он был главным — да, но не владельцем над землями и жизнями своих братьев, дядьев и прочих родичей. Власть была внутри рода, но не внутри семьи, то есть она передавалась не по наследству от отца к сыну (старшему или же избранному из остальных), а от старшего к старшему. Этот древний порядок иногда нарушался, но всегда находился правдоискатель, который восстанавливал справедливость. Костомаров пытался найти ответ в неразвитости отношении, Ключевский видел его в силе установившейся традиции. А нет ничего труднее, чем изменить традицию. Народ, конечно, мог бы тоже вдохновиться идеей свободы, но такая мысль вряд ли придет в голову потомкам завовеванных, воспитанных к тому же хоть недолго, но в христианской вере. Образец свободомыслия получился несколько размытым даже в самом гнезде средневековой демократии — Новгороде.

Подполянский Новгород

Костомаров, как я уже говорила, находил общие черты в языке, культуре и способе политической организации общества между Киевом и Новгородом, но не между Новгородом и Москвой. Правда, в летописные времена Новгород так разительно отличался от Киева, что в глаза бросаются скорее различия, чем нечто общее. Как таковое могло случиться, если, по Костомарову, в Новгороде жили переселенцы с южной части единого государства — те самые поляне, которые положили начало национальной государственности? Почему южные князья «ходили по лествице», а в Новгороде князь был фигурой несколько иного плана, не имел права забирать власть у горожан и вынужден был подчиняться приговору веча (из-за чего возникали постоянные конфликты и князей гоняли из города, если вдруг те начинали захватывать больше, чем им полагалось по рангу)? Для Костомарова «лествица» казалась больше фикцией, чем правдой, он даже приводил примеры, когда «лествица» нарушалась. Но… она ведь и восстанавливалась княжеским сообществом!

В Новгородской боярской республике дело обстояло совсем иначе. По традиции, конечно, киевский князь посылал управлять большой торговой республикой своего старшего сына. Но когда сложилась такая традиция? Ведь Ярослав, сын Владимира Святого, был вовсе не старшим? При самом Владимире Новгород скорее выглядел для этого княжича-робичича местом далекой северной ссылки, совсем не трамплином на великокняжеский стол. Зато позже вдруг образовалась эта традиция, то есть Новгород стал трамплином! Действительно, до междоусобицы XII века (то есть около столетия) таковая традиция образовалась. Но что ее предваряло и как управлялся Новгород до Владимира и Ярослава? Летописи тут нам вовсе не помогают. Они молчат. Между якобы призванным в Новгород Рюриком и Владимиром (а это огромный промежуток времени) мы имеем лакуну. Если задуматься, так вполне может оказаться, что там существовало либо наместничество из Киева, либо городом и всей его немалой территорией с пригородами правили какие-то иные лица, если и князья, то не из Рюрикова дома. И как они управляли? И на что ориентировались? И не была ли посылка малолетнего «неправильного», «незаконного» сына способом вернуть Новгород в лоно киевской политики? И что сделал для Новгорода Ярослав? Почему он прекратил выплату Киеву дани с города и вызвал недовольство Владимира? Не надеялся ли он вовсе отобрать Новгород в особое владение или, может, расценивал управление Новгородом как свое личное право, не имеющее отношения к Киеву? Все это — вопросы и загадки, которые так и останутся без ответа.

Костомаров считал, что русский славянский народ разделяется на две ветви (это он вывел из особенностей речи): первая изменяет о в а, если нет ударения, и произносит древний ер как мягкое е, вторая сохраняет о в любом варианте и произносит ер как мягкое и. К первой он относил белорусов и великорусов, а ко второй — южнорусов и новгородцев. Одни пришли на Восточно-Европейскую равнину под ударами Рима, другие вынуждены были покинуть родину позже. Белорусов он относил к племени кривичей, кривскую основу видел также и в великорусском народе, но этот народ образовался из смешения вятичей, южнорусов, новгородцев и кривичей гораздо позже, включив также финно-угорское и тюркское население. Новгородцы рано появились в пределах Волхова и Ильменя, перенеся со своей дунайской прародины отличительные черты быта и языка. Они успешно колонизировали новые земли, расселяясь на север, восток, запад и юг.