Юзеф Мацкевич - Катынь
Польских офицеров привезли в Катынь тоже в апреле. Они предполагали, что перед ними одна огромная могила. Они измерили ее площадь и глубину и на основании вычислений пришли к убеждению, что немецкие утверждения — от 10 до 12 тысяч тел — скорее всего правильны. Поручик авиации Ровинский сделал даже отдельную зарисовку этой «общей» братской могилы. Немцы ни в чем не ограничивали свободу действий и инициативу офицеров при изучении тел убитых, документов и т. д. Один из офицеров, по профессии лесничий, спустился в могилу там, где на ее краю росла большая сосна. Он заметил, что корень этой сосны пустил росток в плотную массу трупов. Он срезал его и, проведя экспертизу, заявил:
— Верно. Ростку этого корня не меньше трех лет.
Значит — 1940 год.
Члены всех делегаций ознакомились с показаниями свидетелей — местных жителей, которые они дали в конце февраля и в первых числах апреля. О косогорских возвышенностях свидетельствовали: Кузьма Годунов, Иван Кривозерцев и Михаил Шигунов. Они показали, что о Косогорах все знали как о месте казней с 1918 года, еще со времен прославленной ЧК. В 1931 году эту территорию огородили и поставили столбы с надписями о том, что вход на нее воспрещен. Кроме того, с 1940 года для охраны Косогор ввели патрули с овчарками.
О транспорте и расстреле военнопленных в 1940 году дали показания: тот же Кривозерцев, а также Матвей Захаров, Григорий Сильверстов, Иван Андреев и Парфен Киселев.
Кривозерцев видел, как в апреле 1940 г. на станцию в Гнездово ежедневно приходили поезда из Смоленска в составе от трех до четырех вагонов с зарешеченными окнами.
Захаров, который работал на вокзале в Смоленске, подтвердил, что он видел вагоны с военнопленными в тот же период. Это были военнопленные в польских мундирах. Этапы военнопленных в направлении Гнездово продолжались 28 дней.
Сильверстов видел прибытие вагонов в Гнездово и как из них выгружали военнопленных в польских мундирах. У них отбирали ручную кладь и бросали ее на грузовик, а военнопленных грузили в три тюремные машины и увозили в направлении Катыни. Иногда машины возвращались до десяти раз в день, курсируя между домом отдыха в Косогорах и Гнездовым.
Андреев видел в марте и апреле 1940 года железнодорожные составы с арестованными, которые приходили на станцию Гнездово. По форме их фуражек он распознал, что это были польские военные. Их грузили в машины и увозили в Катынь.
Киселев подробно рассказал о том, как он указал в 1942 году польским рабочим место расстрелов.
В группе польских военнопленных офицеров, которых привезли в Катынь, было довольно много владеющих русским языком и они могли свободно говорить с вышеназванными свидетелями без помощи навязанного им переводчика.
Показания свидетелей о том, что Косогоры давно служили местом расстрелов, было легко проверить. Поэтому немцы распорядились раскопать указанные места. Было обнаружено 11 могил, вернее рвов, поверхность которых уже давно слилась с поверхностью леса. В этих рвах были найдены тела в гражданской одежде. Их было немного. Несколько десятков. Все указывали на один и тот же способ убийства: выстрел в затылок. Состояние разложения трупов указывало на большую разницу во времени, из чего можно было заключить, что расстрелы производились в разные довоенные годы.
Таково было действительное положение вещей в Катыни, о существовании которой до этого никто во всем мире не слышал, а сегодня знали, что находится она в 16 км от Смоленска и в четырех — от станции Гнездово, что там растут сосны, что весной там еще холодно, что Днепр омывает ее лесистые высокие берега, что там стоит дом в стиле русской дачи, который служил местом отдыха сотрудников НКВД и фотографии которого у одних вызывали дрожь ужаса, а у других — либо сомнение, либо пренебрежительный жест, опровергающий все эти сенсации.
Европейские радиостанции, контролируемые почти повсюду немцами, передавали в эфир все новые и новые подробности. Немецкое радио «Трансоцеан» вело передачи на весь мир.
В ответ советская пропаганда мобилизовала все средства, чтобы парировать острие немецких утверждений. И Москва упорно повторяла: «Банда гитлеровских палачей зверски убила польских военнопленных офицеров в августе-сентябре 1941 года».
Одновременно с этим официальным советским заявлением, которое радиостанции союзников обошли молчанием и оставили без всяких комментариев, успешно развивалась советская подпольная работа в оккупированной немцами Европе. Ее целью было опровергнуть, подорвать немецкие утверждения или хотя бы внести в них неразбериху, посеять сомнения и подозрения. Интенсивность этой деятельности ясно указывала наличие одного руководящего центра. А почва была податливой. Почва, которую немцы подготовили против самих же себя. Их жестокие методы, массовое истребление в концлагерях, газовые камеры и печи крематориев, вся их тупая, беспощадная политика геноцида и цинизм программы «Новой Европы» под эгидой гитлеровской свастики — все это вместе взятое мобилизовало против них истерзанную Европу гораздо раньше, чем они успели оповестить мир о чудовищном преступлении под Смоленском. Обыкновенно люди верят в то, во что они хотят верить. Немецкой пропаганде они верить не хотели.
Даже в Восточной Европе, которая столько выстрадала от советской оккупации, под гнетом немецкой оккупации забывались старые раны, а кровоточили и жгли новые, которые наносили немецкие оккупанты.
Но Катынь была неслыханным преступлением. Она могла бы подействовать на перемену в настроениях, если бы немецкая политика пожелала изменить свои методы. Перед лицом такой угрозы советские агенты удвоили свои усилия, не гнушаясь никакими средствами для достижения своих целей. Они распускали самые невероятные слухи, противоречившие друг другу, а иногда и официальной советской версии, чтобы в общей сумятице посеять сомнение в подлинности результатов катынских расследований.
В один прекрасный, по-летнему теплый апрельский день этого года ко мне на веранду пришел человек из соседней деревни и, как положено крестьянину, начал с разговора о погоде. Когда мы затем перешли к неизбежной тогда злободневной теме, он спросил:
— Вы думаете, правда — то, что люди болтают, будто немцы ездят к каждой семье, о которой узнают, что ее родственник был в Козельске, записывают его анкетные данные, чтобы потом внести в список будто убитых в Катыни? А там, там, — он указал пальцем на восток, — вроде бы и нет никаких могил…
— Кто вам это говорил?
— А люди болтают…
А то еще болтали, что из концлагеря в Освенциме привезли в Катынь трупы и одели их в польские мундиры.
А то — что немцы расстреляли военнопленных, да только советских.
А то — что это были расстрелянные евреи.
Нужно обратить внимание, что каждый из этих слухов шел вразрез с советской версией. Но, во-первых, последняя редко доходила до местного населения под немецкой оккупацией, так как радиоприемники были конфискованы, а во-вторых, она не очень-то годилась для распространения на польской территории… Несмотря ни на что, слишком свежи были в памяти недавние события, а кроме того… письма! Почему же, если польские военнопленные находились до августа 1941 года под Смоленском, всякий их след и слух о них исчез именно с весны 1940 года? Нет, люди качали головой и опять начинали верить немцам.
Агенты советской пропаганды почти никогда не разоблачали себя. Их тактика, предписанная впрочем сверху, состояла в том, чтобы проникать в подпольные патриотические организации. Оттуда они могли гораздо легче и эффективнее вести свою работу. Они проникали особенно в подпольные организации стран, оккупированных немцами, которые граничили с СССР и по планам советской империалистической политики должны были войти в состав СССР после победоносной войны.
Однажды, в одно из воскресений, я услышал, что мой товарищ, ротмистр 4-го уланского полка Константы Антон, заключенный козельского лагеря, а потому фигурировавший в одном из немецких списков жертв Катыни, — жив.
— Жив. Точно, жив! — говорили мне. — Проверьте. Его жена получила письмо из Турции. Он теперь в польской армии на Ближнем Востоке.
Через неделю об этом уже все говорили в городе и его окрестностях. Я, побывавший в Катыни и видевший собственными глазами процедуру опознания трупов, отнесся сначала скептически к этому слуху, но его повторяли так настойчиво, что и я в конце концов поверил в него, предположив, что, может быть, Антон обменялся с кем-нибудь документами. Однако никто, включая меня самого, не сходил к жене Антона проверить, получила ли она действительно такое письмо. Нужно хорошо знать психологию, чтобы средь бела дня пользоваться подобными приемами. Большевики ее знают: каждый повторит слух, но никто не проверит его. Я проверил только тремя годами позже в Италии. Там я узнал, что Антон без вести пропал из Козельска. Он никогда не был в польской армии на Востоке. Его жена никогда не могла получить от него письма через Турцию…
