Юрген Торвальд - Кровь королей
– Могу я познакомиться с этим человеком? – спросил я. Я подумал об упомянутых черногорских княжнах, которые в это время привлекли к себе внимание всего петербургского общества, потому что сумели найти подход к недоверчивой императрице. Это были дочери черногорского князя Николы, позднее ставшего королем. Они воспитывались в Петербурге. Одна из них, Милица, вышла замуж за великого князя Петра Николаевича, другая, Стана, – за князя Георгия Максимилиановича Романовского, герцога Лейхтенбергского, с которым она, впрочем, впоследствии развелась, чтобы стать супругой великого князя Николая Николаевича. Пока Александра Федоровна не была царицей, сестры не играли никакой роли при дворе. Я подозревал, что они лишь из честолюбия воспользовались ее нуждами и страхами, проявив бесконечное терпение и сумев добиться большего успеха, чем остальные. Как бы то ни было, они привезли кудесника Филиппа в Петербург.
– Надеюсь, – сказала баронесса, – что вы познакомитесь с доктором Филиппом в моем салоне. Все салоны борются за то, чтобы продемонстрировать своим членам сеанс толкования снов… Наибольшие шансы сейчас, к сожалению, у старика Игнатьева. Но это страшилище…
Я распрощался, прежде чем она закончила фразу. Мне не доставляло никакого удовольствия выслушивать обычные для того времени изъявления взаимной ненависти от хозяев соперничающих петербургских салонов.
Через две недели баронесса Розен прислала ко мне курьера с известием, что французский кудесник, который в это время жил в Царскосельском дворце, следующим вечером будет гостем ее салона…
Я отправился к баронессе и увидел человека, напоминавшего ярмарочного знахаря, – примитивного, без какого-либо образования, говорившего по-французски с ошибками. Но в глазах восхищенных слушателей именно его примитивность и ошибки казались достоинствами. Испытывая упадок и пресыщенность, петербургское общество искало «здоровой простоты», что и стало причиной успеха Распутина через несколько лет.
– Разве он не чудо? – совершенно серьезно спросила меня баронесса Розен, когда Филипп с тупым лицом выслушивал рассказ одной из присутствующих дам о ее последнем сне. Затем он положил руки на виски дамы. Руки у него были грубые и неприятные, однако салонное общество смотрело на них как на руки святого. Он провел по вискам, и мне в тот же момент стало ясно, что если он и обладает силой, то необычной силой гипноза или внушения, силой, о которой я кое-что узнал во Франции.
– Я вижу, – сказал Филипп, – что ты страдаешь от одиночества… Слушай внимательно, что я тебе скажу… Через четыре дня, в ночь на воскресенье, ты увидишь во сне мужчину, назначенного тебе Богом. Запомни его лицо. В следующем году ты повстречаешь его наяву, и твое одиночество превратится в ваше совместное счастье…
– Разве он не чудо?.. – повторяла баронесса.
Я бежал из этой атмосферы скуки и тщеславия, глупости и простодушия, похоти и суеверий.
На следующий день я написал в Париж моему лучшему другу доктору Бетуару и попросил его рассказать мне о докторе Филиппе, который сейчас пользуется вниманием петербургского общества и который, по-видимому, избран помочь царице произвести на свет горячо желанного сына. Бетуар ответил не сразу. Может быть, он был в отъезде. Может быть, он отнесся к моей просьбе серьезнее, чем следовало бы, и собирал подробные сведения. Как бы то ни было, до того, как я получил ответ из Парижа, ко мне явилась взволнованная баронесса Розен.
– Доктор, – сказала она, – обследуйте мое сердце. Теперь я сильно волнуюсь по любому поводу…
Она действительно была «совершенно вне себя». Быстро разделась, и когда я с обычной глупой лестью склонился над ее грудью и приставил стетоскоп, она воскликнула:
– Подумайте только, доктор Филипп четыре недели назад предсказал царице, что у нее будет ребенок… Весь Петербург в волнении. Доктор Филипп гарантирует, что на этот раз будет сын…
Действительно, в последующие дни по Петербургу разнеслись слухи о новой беременности царицы и о предсказаниях доктора Филиппа. Филипп стал снобом, избалованным и сытым.
Вскоре я получил ответное письмо из Парижа. Оно было не очень длинным, но доктор Бетуар приложил все усилия и даже привлек полицию, чего, очевидно, не догадались сделать император и императрица. В письме говорилось: «Филипп не имеет никакого права называться врачом. Он никогда не учился и не имел никакого отношения к медицине. Даже зовут его на самом деле не Филиппом. Его фамилия – Низье-Вашо. Низье-Вашо родился в деревне близ Лиона. Он учился ремеслу мясника и позднее работал подмастерьем мясника в Лионе. Хозяин прогнал его, назвав «ни к чему не годным и явно душевнобольным», когда Низье-Вашо начал изучать книги о привидениях, труды по магии и мистике, пренебрегая своей работой. Низье-Вашо вернулся в свою деревню и там принялся лечить крестьян чудесным образом, заговаривать болезни, по-видимому, с помощью гипноза. Несколько случайных удач принесли ему известность среди крестьян. Но когда после его лечения умерли тяжелобольные, у него возник конфликт с властями. Он исчез и некоторое время спустя объявился в Париже, где проникнул в круги верящих в чудеса. Чтобы скрыть свое прошлое, он назвался Филиппом…» Я опустил письмо.
В то время я уже хорошо знал о том, что император и императрица все больше замыкаются в болезненном отчуждении от всего мира. Но я не представлял себе, насколько они отдалились от действительности.
И тем не менее тот факт, что императрица крупнейшей из тогдашних мировых держав попала в сети французского шарлатана, казался мне настолько невероятным и непредставимым, что я решил посетить баронессу Розен.
– Вы слышали последние новости?.. – спросила она, не дав мне заговорить. – Императрица на шестом месяце. Она чувствует себя лучше, чем во время всех прежних беременностей. На этот раз она сама убеждена, что произведет на свет престолонаследника. Император решил присвоить доктору Филиппу звание врача…
– Ах, – сказал я, – но ведь он и так уже врач…
Она обошла мое замечание с ловкостью фокусника:
– Я нахожу возмутительным, что парижский университет, куда император обратился через наше парижское посольство и французское правительство, отказывается удостоить этой честью доктора Филиппа, который, в конце концов, француз и который так блестяще олицетворяет здесь Францию…
Тогда я не верил, что русский царь, несмотря на всю слабость его характера, действительно решится на такой шаг. Но при всей экзальтированности и истеричности баронессы в надежности ее сведений нельзя было усомниться.
– Такое поведение французов, – горячилась она, – особенно странно, если учесть отношения между нами и Францией, которые становятся все теснее… Нельзя же поверить тому, что нация, породившая великого сына…
– Баронесса, – сказал я, не давая ей закончить, – я пришел, собственно, для того, чтобы показать вам заслуживающее внимания письмо…
Она радостно схватила письмо и читала с присущим ей любопытством. Постепенно выражение ее лица изменилось. Но изменилось оно не так, как я рассчитывал. Она взглянула на меня сверкающими глазами.
– Вы серьезно относитесь к этой гнусной писанине? – произнесла она. – Каждая строка свидетельствует о зависти врачей. Я убеждена, что все это ложь. Мы стоим на пороге новой, более глубокой медицины – медицины духа. А доктор Филипп – один из ее пророков…
Я мог бы ее спросить, почему в таком случае она все еще прибегает к моей помощи и принимает мои микстуры. Но это ничего не дало бы…
– Мне интересно, – волновалась баронесса, – какую позицию займет Франция, когда родится царевич… – О письме она уже забыла. – Император уже заранее преподнес французам урок. Военный министр Куропаткин по его желанию присвоил доктору Филиппу звание военного врача и титул действительного статского советника. В час, когда родится престолонаследник, доктор Филипп будет удостоен высших почестей, какие есть в нашей стране, и Франция будет посрамлена…
Она вернула мне письмо, держа его кончиками пальцев.
– Выбросьте эту клеветническую стряпню… – сказала она. – Скажу вам по секрету: представитель русской полиции в Париже Рачковский прислал императору подобную же поделку. Я убеждена, что после получения этой писанины в Царском Селе его карьера окончена. Я… – она многозначительно посмотрела на меня, – абсолютно уверена в этом, абсолютно…
Весной и летом 1902 года я время от времени узнавал от разных пациентов обычные придворные новости и слухи.
Уверенность в том, что родится сын, была в кругу царской семьи так велика, что официальные распространители слухов передавали оптимистические известия в самые отдаленные уголки России.
Таким образом, ожидание охватило всю страну, и я испытывал неопределенный страх перед тем, что произойдет, если, вопреки предсказаниям французского шарлатана, снова родится девочка.
