Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

подействовать еще сильнее в этом случае, Хмельницкий намерен в скором времени

отправиться (excurrere) челнами на Запорожье, чтоб очистить скопище sentinam)

своевольства и обсадить Запорожье надежною (ройиМц) старшиною. Здесь также

велел полковникам сторожить берега, чтобы (козаки) не входили ни в какое

замешательство с теми региментами, которые приблизились к Хмельнику и Бару, и

предотвращать всякие бунты. Послы (Хмельницкого) также ехали к вашей королевской

милости с реестрами, а другие реестры представили в киевский грод. Судя по этим

поступкам и наблюдая за всею старшиною, которой у меня бывает полно каждый день,

кажется, что они желают сохранить мир. Только исключенные из реестров мужики,

которые было окозачились, прибегают к разным способам, чтобы не быть в подданстве

у своих панов. Одни продают все и, оголев, идут к козакам в чуры и постои (jedni si§

sprzedajac i ogolociwszy ze xvszystkiego, za czurow i postojow do kozakow udaj), другие

совсем идут за Днепр, а некоторые— таких наименее—кланяются уже своим панам.

Поэтому один Господь Бог, в своем предведении, решил и предопределил, как все это

может усмириться и успокоиться. Я не смею усяокоивать отечество миром; точно так

же не желаю раздражать шерней и давать им повод к вражде. Один, кажется, остается

совет: положиться на волю всемогущего Бога, как Ему будет угодно смягчить эту казнь,

и на подтверждение присягой обещаний Хмельницкого, как он захочет их сдержать,

хотя бы это было с великою кривдою и почти с порабощением (а prawic cum servitute)

всех нас, украинных (панов). Еслиб я не видел такой силы и готовности, какую здесь

нахожу, и еслибы мог видеть расторгнутым товарищество (societatem) с козаками

Орды, а также, когда бы войско могло вступить сюда раньше, нежели реки пустят

(воду), то, как я всегда объявлял на сейме, наилучшим средством (pro maxima), так и

теперь—не только желал бы, но просил бы униженно вашу королевскую милость,

принимая во внимание все унижение, которое мы

94

.

претерпеваем в мире, похожем на рабство, — лучше попытаться прибегнуть к

оружию, нежели, имея, не иметь подданных. Им помогают все фортели и на суше, и на

воде, потому что у них та же сила, та же готовность, та же лига, хотя меня угнетет та же

бедность и несчастие (egestas et calamitas), что и каждого. Поэтому я не нахожу другого

способа, как только ждать у берега попутного ветра (secundos spectare in littore ventos).

По вышеизложенным причинам, больше может сделать половина войска с осени и

зимой, нежели целое войско теперь летом: ибо у них (тогда) прекращаются все

фортели, и Орда не может оставаться долго с ними; а когда не будет Орды, то мы

всегда, по милости Божией, можем взять верх. Еще и то надо принять во внимание, что

теперь великий голод. Огулиаенное хлопство должно снова приняться за землю, или,

не будучи задираемо, как этого решительно Хмельницкий желает, придумает себе куда-

нибудь (добычный) путь. Через это могла бы эта вооруженная толпа как-нибудь

поредеть и разойтись, а если нужен повод к войне, то у Речи Посполитой он есть

всегда, лишь только она будет готова к войне. Если даже козаки пожелают оставить нас

в покое, то поводом к войне может быть то обстоятельство, что этот мир не только не

удовлетворяет нас, обиженных, но не соответствует и самой транзакции, учиненной с

ними, Два важнейшие обстоятельства, именно: восстановление католического

исповедания и такое подданство, которое бы приносило панам выгоду (poddahstwo г

poiytkiem panom), не скоро могут войти в колею, потому что они — или совсем не

хотят, или хотели бы мало давать податков, и быть в подданстве только по

имениПоэтому признаюсь чистосердечно (ingenue fateor), что такой мир мне не по

сердцу, если его Господь Бог и самое время не испра. вят. Только теперь опять начать

войну было бы, цо моему мнению, крайне опасно. Вот почему я желаю, чтобы

отечества, пользуясь временем, исправило то, что должно быть исправлено (tempore

temperanda temperare)... и униженно прошу не приближать войска, чтоб не давать

повода к враждебным действиям... иначе—мне и всем находящимся здесь обывателям

ipso facto пришлось бы творить предсмертные обеты (vovere hostias). Если же ваша

королевская милость пожелаете приблизить войско и, при первом поводе (data

occasione), предоставить суду Божию то, что оскорбило Республику, не дожидаясь

исправления—если только какое-либо исправление возможно в этих своевольных и

одичалых подданных,—не дожидаясь даже времени, более благоприятного для наших

дел; в таком случае нижайше

.

95

прошу о том, чтобы, прежде нежели войско двинется в Украину, я, по какому-

нибудь письменному повелению вашей королевской милости, мог оставить здешний

мой пост, и чтобы дворянство не вдруг, а мало-по-малу. . могло уйти от опасности,

которая захватит нас в ту же минуту, как только пойдет молва, что войско двинулось и

идет в Украину®.

Вместе с тем Кисель уведомлял, что к Хмельницкому прибыли с чем-то послы из

Венгрии, Молдавии, Валахии: доказательство. что я сила этой черни и счастье

Хмельницкого уважаются®, заметил он, и просил уведомить его с возможною

скоростью; должен ли он здесь укрепиться (fidere pedem), или же думать о бегстве? Не

получая ни гроша дохода из своих заднепровских имений, не мог, однакож, он

обходиться беэ ассистенции, так как постоянно находился среди опасности (obnoxius

semper periculis), а при дороговизне съестных припасов, издерживал на нее не меньше

двух тысяч злотых в неделю из своего жалованья; поэтому просил пособия. „Не

получаю" (писал он) „здесь в резиденции ни гроша, провьянту же трудно достать,

потому что его нет, а силою трудно взять. Если подданные не хотят ничего давать даже

своим собственным панам, то тем более—жолнеру".

Когда таким образом спокойные прежде обладатели Малороссии находились в

положении колонистов среди свирепых дикарей, или—в положении безоружных

завоевателей среди враждебных к ним туземцев, — две орды, магометанская и

християнская, заняв своими кочевьями широкое пространство от черноморских берегов

до Случи, были поглощены заботой о своем существовании насчет культурных

соседей.

Не напрасно Хмельницкий говорил в прошлом году против московского царя

„непригожия слава". Попав между татарского молота и польской наковальни, по

милости юного самодержца, щадившего Речь Посполитую в её несчастном положении,

не оставлял Он и теперь мысли показать Москалю, что только тот непобедим, кто „в

своем подданстве имеет покорность Хмельницкихъ".

С Польши было уже снято золотое руно: надобно было снять его и с Москвы.

Мысль эту возымел счастливый по милости Божией и милосердый соратник

Хмельницкого, Ислам-Гирей. Когда паны выкупили у него своего заложника, Денгофа,

хан писал к королю: „По благоволению, помощи и милосердию Божию, мы не имеем

теперь никакого неприятеля, и на все стороны обретаемся в действительной приязни.

Однакож, много беседовали мы с вашими

96

послами о предметах, достойных беседы. О том же достаточно мы сообщили и

Калиновскому. Посылаем с этим главного из наших слуг, Мустафу-агу. Ему поручили

мы устно все, что есть в нашем • сердце,—все наши намерения и мысли. Что вам он

расскажет, то будут наши собственные слова, лить бы только, выслушав хорошо это

дело, пожелали вы начать. К какому времени собравшись, можете быть готовы? Об

этом дайте нам знать через Мустафу-агу. Летом-ли, зимой ли, всегда мы будем готовы;

ждем только вашего решения. То дело великое! Множество царств и королевств можете

приобрести. О запорожских же козаках, если бы стали говорить вам, что противное, не

верьте: Козацкий Народ, это ваши слуги и подданные. Куда бы вы ни задумали, всюду

они пойдут охотно впереди вас. Они с нами договорились в том, что без нашей воли

никуда двинуться ве могут. Поэтому не наставляйте уха людским россказням. А чтобы

наши дружеские письма были тем приятнее, посылаю Потоцкого, подарив ему свободу

за здоровье вашей головы1'.

О „предмете достойном беседы" писал то же самое и ханский визирь к коронному,

как выражался хан, визирю, Оссолинекому, присовокупляя, что поход в Москву

разъединит Козаков с окозаченными мужиками, которые, в их отсутствие, сделаются

теми же панскими хлопами, какими были.

Возвращение Николая Потоцкого из татарского плена Кисель приветствовал

письмом от 4 апреля, называя его отцом отечества и возлагая на него великия надежды,

в противность собственному мнению о причине междоусобной войны и голосу