Александр Зимин - Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).
Судебник 1497 г.:
«…уложил… с детми своими и с бояры о суде, как судити бояром и околничим».
Типографская летопись:
«…околничим и всем судьям, а уложил суд судити бояром по судебнику, Володимера Гусева писати».
Троицкий летописец № 365:
«…придумал з бояры и уложил суд судити и бояром, околничим, а у боярина быти дияку, а судити по Судебнику по великого князя».
Судебник 1550 г.:
«…с своею братьею и з бояры сесь Судебник уложыл: как судити бояром, и околничим, и дворецким… и всяким судьям»[340].
В заголовке Судебника 1550 г. состав судей мог быть расширен включением в него дворецких, казначеев, наместников и других лиц. Текст же «всяким судьям» мог находиться в протографе Судебника 1497 г. (ср. в Типографской летописи: «всем судьям»),[341] а мог быть добавлен и в 1550 г. Не ясно, были ли в архетипе Судебника 1497 г. слова «придумал з бояры» (есть в Типографской). Возможность этого не исключена. Итак, вывод о составлении Судебника в сентябре 1497 г. остается непоколебленным.
В старой литературе (включая и С. Б. Веселовского) общепринятой была предложенная Н. М. Карамзиным интерпретация текста Типографской летописи, согласно которой составителем Судебника 1497 г. был Владимир Гусев («по Судебнику Володимера Гусева»). Находка А. Н. Насоновым Троицкого летописца № 365 и установление сборного характера рукописи Типографской Синодальной летописи, где вклеен лист, подтвердили гипотезу Я. С. Лурье и А. В. Черепнина о том, что Владимир Гусев не имел никакого отношения к написанию Судебника и что слова «Володимера Гусева писати» являлись пометой в тексте протографа Типографской Синодальной летописи, переписчик которой предполагал внести в летописный рассказ запись о казни Владимира Гусева (такая запись помещена в Троицком летописце непосредственно после рассказа о составлении Судебника).
В заголовке Судебника 1497 г. говорится, что памятник составлен великим князем «с детми своими и с бояры». В этой формулировке отсутствуют великокняжеские родственники, в их числе дети Бориса Волоцкого (ср. Судебник 1550 г., где есть «с своею братьею») и «князья». Обычно в летописных записях о походах и в великокняжеских грамотах о «ездоках» «князья» упоминаются перед боярами, ибо стоят выше их на сословно-иерархической лестнице. В данном же случае ясно, что удельные и служилые князья в таком важнейшем общегосударственном деле, как составление Судебника, участия не принимали.
Но если не Владимир Гусев, то кто же на самом деле был создателем Судебника? Л. В. Черепнин установил круг лиц, которые в конце XV в. ведали отправлением судопроизводства при дворе Ивана III. Это — кн. Иван Юрьевич Патрикеев, дьяки Василий Долматов и Василий Жук.[342] Все они, а также дьяк Федор Курицын, по гипотезе Л. В. Черепнина, могли быть составителями Судебника. Их участие вполне согласуется с тем, что Патрикеевы входили в группировку знати, поддерживавшую Дмитрия-внука. И действительно, в августе 1497 г., т. е. накануне утверждения Судебника, явно наблюдается усиление позиции Елены Стефановны и Дмитрия при великокняжеском дворе. Среди названных Черепниным дьяков видный дипломат и мыслитель Федор Курицын — один из наиболее влиятельных сторонников Дмитрия-внука. В служебной карьере Василия Третьяка Долматова (близкого к отцу Дмитрия-внука Ивану Молодому) после 1502 г. (т. е. после падения группировки Елены Стефановны) наступил перерыв: в источниках он снова упоминается только весной 1509 г., когда произошло новое возвышение Вассиана (Василия Ивановича) Патрикеева при дворе. Это говорит за то, что Долматов входил в окружение Дмитрия-внука и был близок к Патрикеевым. Аналогичный перерыв был и в карьере Василия Жука (после декабря 1499 г. и до мая 1506 г.).[343] Следовательно, составление Судебника 1497 г. — одно из мероприятий Ивана III и правительственного кружка Елены Стефановны, которые были направлены на укрепление великокняжеской власти.
Наиболее обстоятельное исследование об источниках Судебника 1497 г. принадлежит перу Л. В. Черепнина. Вслед за С. В. Юшковым и другими учеными он установил близость этого кодекса к уставным грамотам XIV–XV вв., Русской Правде, Псковской Судной Грамоте (ПСГ)[344] и его связь с судебной практикой конца XV в.
По мнению Черепнина,[345] источниками Судебника были: «Указ наместником о суде градскым» (ст. 37–45, 65, 67); памятник со статьями о боярском суде, основанный на указе наместникам (ст. 1–8, 15–20, 26–29); вставки редактора Судебника (ст. 9, 68); памятник со статьями о великокняжеском суде (ст. 21–24);[346] сборник-руководство для решения поземельных дел (ст. 46–63, 66), часть статей которого восходила к ПСГ и Пространной Правде (ст. 46–49, 51, 52, 58, 59, 66); прототип губной грамоты начала 90-х годов XV в. (ст. 10–14); «Указ о езду» (ст. 30); «Указ «о недельщиках»» (ст. 31–36).[347]
Черепнин предполагал, что до нас не дошел раздел Судебника 1497 г. о суде с удельными князьями, отразившийся в Записи о душегубстве, духовной Ивана III и ст. 10 °Cудебника 1550 г. По его мнению, в первой половине XV в., при Софье Витовтовне, составлен был особый судебник, переработанный в середине XV в. в Запись о душегубстве. В Записи действительно говорится о мероприятиях правительства Софьи в области законодательства: «… учинила то кнеини великая София при Иоане при Дмитреевиче, что судья за ними ставится». Речь идет о том, что «вси дворы и дворцовый великие кнеини и уделных князей, всих суживал наместник болшей, судии за ними не бывало».[348] Но не ясно, говорилось ли об этом в особом Судебнике или речь шла об отдельном постановлении (типа наместничьей уставной грамоты).
По М. Н. Тихомирову, речь шла только о подчинении наместничьему суду всех городских дворов без изъятия, т. е. об ограничении права удельных князей. По Л. В. Черепнину, «действия И. Д. Всеволожского сводились не к ограничению прав удельных князей, а к их расширению за счет умаления прав большого наместника». Ст. 7 Записи говорит, что «по старине» все дворы судил большой наместник, а «судии за ними не бывало». Софья же постановила, что «судья за ними ставится». Черепнин считает, что речь идет об участии на суде великокняжеского наместника «иного удельно-княжеского судьи». В духовной Ивана III содержится категорическое постановление: «судит наместник болшей».[349] Следовательно, получается, что Иван III возродил «старину», существовавшую до княгини Софьи: ни о каком «судье» за наместником в духовной не сообщается.[350]
Запись о душегубстве И. И. Смирнов считал «если не непосредственным источником, то историческим предшественником» ст. 10 °Cудебника 1550 г. Черепнин видел «в некоторых случаях… полное совпадение» между обоими памятниками и на этом основании предполагал, что «ст. 10 °Cудебника Ивана IV (возможно, в несколько иной, менее полной форме) существовала уже в XV в.».[351] Однако сходство Записи со ст. 10 °Cудебника 1550 г. проявляется только в некоторых правовых сюжетах (о суде волостеля удельных князей в их подмосковных селах), а следов текстологической близости памятников обнаружить не удается. Достаточных данных для принятия тезиса о бытовании ст. 100 в XV в. нет.
Приняв тезис о бытовании ст. 10 °Cудебника 1550 г. в XV в., Л. В. Черепнин полагал, что и Судебник 1497 г. мог делиться на 100 статей, пять или шесть из которых и составляли текст, позднее давший ст. 10 °Cудебника Ивана IV. Деление сохранившегося текста Судебника 1497 г. на 94 статьи, предложенное Черепниным, спорно. Так, он ст. 2 о суде бояр над жалобниками делил на две (об обязанности судить жалобника и об отсылке в соответствующие инстанции тех, кого «непригоже управить»). Но обеим частям статьи соответствует одна (7-я) статья Судебника 1550 г., т. е. юрист середины XVI в. рассматривал их как единое целое.
Ст. 26, выделенную киноварным заголовком «О срочных», он расчленяет на четыре, хотя все они связаны единством сюжета и соответствуют одной (41-й) статье Судебника 1550 г. То же самое относится к статьям Судебника 1497 г. (по нумерации Черепнина) 29 и 29а и ст. 45 Судебника 1550 г.; ст. 31 и 31а (1497 г.) и ст. 47 (1550 г.) и др. С другой стороны, ст. 10 °Cудебника 1550 г. приписана к протографу памятника позднее основного текста, так что при его составлении статей не могло быть, т. е. Судебник 1497 г. (в этом смысле) не мог послужить «образцом для Судебника 1550 г. и для Стоглава», как полагал Черепнин.[352]
Нормы же права Записи о душегубстве (упоминание о «посулах», о докладе удельно-княжеских волостелей их господину, а не великокняжескому наместнику) значительно старше Судебника 1497 г.
Наконец, в заголовке Судебника 1497 г, нет племянников Ивана III, а других удельных князей тогда не существовало. Поэтому особой статьи об удельном суде не могло быть как по юридическим причинам,[353] так и фактически: из удельных князей живы были только братья Федор Волоцкий и Иван Рузский. Вряд ли была необходимость специально для них создавать уложение.
