Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге
Иные обычаи своих отцов имели во время Владимира и его славяне. Но гораздо больше его волновало, что подвластный народ не слишком доволен своим положением и держится «старины», недаром он советовался с епископами «о необходимости… казнить разбойников, потому что он поставлен от Бога казнить злых и миловать добрых». Вполне понятно, что разбойником для князя мог оказаться не какой-то лиходей, а житель его земли, не желающий следовать установлению порядка твердой руки и не видевший в крещеном князе ровно никакой богоданности.
Знать и рабы
Особой чертой созданного варягами государства было рабовладение. В качестве свободных и владеющих жителей земли выступали сам князь, его дружина, городские купцы и т. п. Практически на две трети, если не более, этот управляющий и владеющий класс состоял из варягов, то есть из руси. Высшую касту военного русского общества составляла княжеская дружина, делившаяся на высшую и низшую. В первую входили княжеские мужи и бояре, во вторую – дети или отроки, именуемые гридью, то есть, в переводе со шведского, слугами. С этими ратниками князь ходил в полюдье и походы, с нею он практически никогда не расставался. С нею он решал все важные вопросы. Дружина была больше чем семья. Города также имели собственную военную силу, она строилась по принципу тысяч, то есть полков, которые в свою очередь подразделялись на сотни и десятки, командовали этим военным отрядом тысяцкие, сотники и десятники. Эти командиры были выборными, они иначе именовались старцами градскими, и по обычаю (во всяком случае, еще во времена Владимира) приглашались князем на совещания, или Думу, своего рода государственный совет. Летопись за то и хвалит Владимира, что он думал вместе с дружиной «о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем», то есть о внутренней и внешней политике государства. Градские старцы и княжеские бояре положили начало аристократии русов – городской и военной. Недаром эти категории знати князь приглашал на свои пиры – бояр, и посадников, и старейшин со всех городов. А в Киеве, где князь каждое воскресенье закатывал пиры, было велено являться всем боярам, сотским, десятским, гридским и нарочитым горожанам. Владимир понимал, что верхушку нового общество необходимо сплачивать, это он и предпринимал. Русские летописцы знают кроме этих категорий аристократии также огнищан, которых позднее они называют «княжи мужи».
Чем же владели эти огнищане?
Владели они челядью, то есть рабами. Русский раб ничем не отличался от раба в любом другом рабовладельческом государстве – он был вещью, которую можно убить, обменять или продать. Ключевский считал, что наименование огнищан древнее, чем само завоевание славян русами, оно досталось русам по наследству вместе с крупными торговыми городами. Очевидно, до прихода варягов так именовалась торговая аристократия, которая – как понятно – торговала очень хорошим и всегда имеющим спрос товаром – рабами. Поскольку даже в XII веке присутствуют в законодательных текстах эти огнищане, рабовладение никуда не делось, оно процветало, хотя законы и стремились его уже как-то ограничить и оговорить. Постепенно, конечно, русы и туземцы перестали четко делиться на правящую иноземную верхушку и подвластное завоеванное население. Князья приближали к себе выходцев из славян, чтобы не создавать ненужного напряжения в обществе. Известно ведь, что для того, чтобы государство могло хорошо функционировать, нельзя одну нацию противопоставлять другой. То, что хорошо для периода завоевания, очень плохо для периода управления. И со временем выдвинувшиеся по иерархической лестнице туземцы слились с иноземными завоевателями. К XI веку среди княжих людей немало славянских имен. И не только славянских, потому что в дружину стали брать выходцев из хазар, торков, половцев, поляков, финнов, угров. Не знаю, насколько это помогло боеспособности княжеского войска, но варяжский вопрос значительно размыло. Впрочем, и сами князья-варяги поступили разумно: они перестали выбирать для своих потомков звучные скандинавские имена, так появились якобы славянские Мстиславы, Ярополки, Святополки, Всеславы, а то и ромейские Василии, Борисы, Даниилы. И удивительная вещь, пришлые русы стали восприниматься совершеннейшими славянами. Киевская область получила именование Русской земли. За века забылось, что русы – варяги, что они так плотно заселили эту землю, что летописцу даже пришлось помянуть племя полян, где наша драма завоевания наиболее всего разыгралась, таким вот образом: «поляне, яже ныне зовомая русь».
Но что же произошло с полоненными туземцами?
Они-то и стали подвластным населением, простонародьем, той несчастной тягловой массой, которая и в наше время воистину является русской, то есть принадлежащей со всеми потрохами своим господам.
«Так в нашей истории, – сделал вывод Ключевский, – вы наблюдаете процесс превращения в сословия племен, сведенных судьбой для совместной жизни в одном государственном союзе, с преобладанием одного племени над другими. Можно теперь же отметить особенность, отличавшую наш процесс от параллельных ему, известных вам из истории Западной Европы: у нас пришлое господствующее племя, прежде чем превратиться в сословие, сильно разбавлялось туземной примесью. Это лишало общественный склад рельефных сословных очертаний, зато смягчало социальный антагонизм».
Русская Правда Ярослава и ярославичей (XI–XII века)
Если говорить о законах древнего русского государства, то самые первые из них были, очевидно, неписаными, и мы не знаем, ни каковы они, ни как исполнялись, ни из чего исходили. Вероятнее всего, это были простые законы родового строя, обычные для любого общества, стоящего на таком уровне развития. Известно, что для решения спорных дел практиковалось так называемое поле, то есть судебный поединок. В те отдаленные времена это, конечно, был военный поединок, как это делалось и в других аналогичных обществах. Но вот незадача: в источниках, относящихся к тому периоду, ничего подобного словно бы и нет.
Почему?
«Византийский писатель X в. Лев Диакон, – сообщает Ключевский, – в рассказе о болгарском походе Святослава говорит, что русские в его время имели обыкновение решать взаимные распри „кровью и убийством“. Под этим неопределенным выражением можно еще разуметь родовую кровную месть; но арабский писатель Ибн-Даста, писавший несколько раньше Льва, рисует нам изобразительную картину судебного поединка на Руси в первой половине X в. По его словам, если кто на Руси имеет дело против другого, то зовет его на суд к князю, пред которым и препираются обе стороны. Дело решается приговором князя. Если же обе стороны недовольны этим приговором, окончательное решение предоставляется оружию: чей меч острее, тот и берет верх. При борьбе присутствуют родичи обеих сторон, вооруженные. Кто одолеет в бою, тот и выигрывает дело. Итак, несомненно, что задолго до Русской Правды Ярослава (подробнее о ней см. далее) в русском судопроизводстве практиковалось поле, судебный поединок. С другой стороны, указания на практику поля появляются в памятниках русского права с самого начала XIII в. Почему Правда не знает этого важного судебного средства, к которому так любили прибегать в древних русских судах? Она знает его, но игнорирует, не хочет признавать. Находим и объяснение этого непризнания. Духовенство наше настойчиво в продолжение веков восставало против судебного поединка как языческого остатка, обращалось даже к церковным наказаниям, чтобы вывести его из практики русских судов: но долго, едва ли не до конца XVI в., ее усилия оставались безуспешными».
Если помните, то и герой поэмы Лермонтова решает свой семейный вопрос при помощи такого поединка, то есть поля. И даже битвам предшествует поле – как в знаменитом сказании о Донском сражении, где прежде общего сражения идет битва между Пересветом и Челубеем. Другая практика, которая тоже была в большом ходу, плохо прочитывается в памятниках юридических, правовых. Это так называемый «Божий суд» – испытание железом, водой. В этом плане наши правовые тексты находятся в той же струе, что и западные. Испытания железом и водой характерны для всего ранне-средневекового мира. Они настолько распространены и так вошли в обиход, что даже церковные инквизиционные процессы предполагают в качестве судебного испытания такой вполне языческий эксперимент, как погруженые ведьмы в воду, связав ей накрест руки и ноги, по принципу: выплывет – виновна, потонет – невиновна. Очевидно, практика была, и ее не следовало повторять в виде закона. Записывалось то, что требовало запоминания: размер платы, особенности делопроизводства и нововведения. Первые законодательные документы такого содержания до нас не дошли. Только примерно к концу XI века появилось писаное русское законодательство – так называемая Правда Ярослава , или Русская Правда , интереснейший документ древности, который позволяет взглянуть на устройство средневекового общества Днепровской Руси. Точнее, это Правда Ярославичей, потому что текст писан по приказу сыновей Ярослава – Святослава, Изяслава и Всеволода. В составлении этого документа также приняли участие названные поименно «мужи князей» – Коснячько, Перенег, Никифор и не упомянутые в Правде Микула и Чудин. Нововведением этого документа была замена кровной мести денежной компенсацией за убийство. Русская Правда была составлена на основе аналогичных византийских текстов, здесь использован семейный и гражданский кодекс иконоборческих императоров первой половины VIII века или Эклога, и Судебник Константина IX века, и законодательный свод императора Василия Македонянина того же IX века, и церковные ю заповедей Моисея. Особенностью Русской Правды было уклонение от назначения телесных наказаний, приоритет отдавался штрафам. Ключевский считал, что хотя Русская Правда связывается с именем Ярослава и его детей, но скорее всего она была составлена не в княжеской, а в церковной среде:
