История Франции - Марк Ферро
Либеральные левые устанавливают общественные свободы, например для профсоюзов, которые увеличиваются по мере роста личных свобод.
С началом Французской революции появляются и демократические левые: во имя политического равенства и нужд войны они подавляют свободу. Дантон, Марат, Робеспьер и Сен-Жюст являются их представителями и символами… Это демократическое левое течение, вскоре ставшее диктаторским, оставило после себя идею всеобщего голосования, надежду на социальное равенство за счет демократизации собственности, стремление к введению бесплатного общественного образования, привязанность к революционной родине. Можно ли сказать, что оно скорее спартанское, чем афинское?
После Французской революции, в то время как либеральные и парламентские левые обвиняют во всех бедах абсолютизм, демократические левые считают, что отныне главный враг — это католическая Церковь. Они считают, что невежество народа привело к победе на выборах в 1848 г. Луи Наполеона Бонапарта. Необходимо развивать образование, которое послужит обучению народа, и этому сопротивляется именно Церковь. Секуляризация школ, введение бесплатного обязательного образования, отделение Церкви от государства — такова их программа. Ипполит Карно, Александр Ледрю-Роллен и Эдгар Кине, для которых «любая религия таит в себе смертельную опасность», являются воплощением этого течения. Аббат Ламменэ, верующий, но участвующий в борьбе с клерикализмом католик, оказывает им поддержку. Этот антиклерикальный радикализм, выраженный в Бельвилльской программе 1869 г.[349], спустя двадцать-тридцать лет будет воплощен в жизнь Жюлем Ферри. Это течение поддерживают врачи, ветеринары в деревнях, протестанты в городах среднего размера, поскольку оно смогло объединить массы крестьян и убедить их в преимуществах науки и образования. Принципы его были определены радикалом Леоном Буржуа: это вера в разум, вера в прогресс, вера в школу, вера в национальную солидарность.
Пик влияния демократических левых приходится на предвоенный период 1914 г.: упадок начинается после 1919 г., несмотря на успех Эррио во время формирования Картеля левых в 1924 г. и на присутствие радикалов во власти до начала Второй мировой войны и даже — недолго — после ее окончания. После Эррио и Даладье главным представителем этого течения является Пьер Мендес-Франс. Но его правление в должности премьер-министра и его образ не ассоциируются с принадлежностью к радикалам.
С начала Французской революции появились и крайне левые силы социалистического толка, близкие к санкюлотам. Такие люди, как Жак Ру, Варле и Эбер, затем Гракх Бабёф, прежде всего были эгалитаристами, отрицавшими частную собственность. Они сошли с политической арены, но оставили после себя тактику, которая будет использоваться в будущем: оказывать давление на власть и в то же время поддерживать ее, чтобы повлиять на принятие нужных решений, причем прямо не участвуя в этом. То, что эбертисты и «бешеные» делали в 1794 г., левые копируют во времена Пьера Вальдек-Руссо и Эмиля Комба, а затем — Леона Блюма в эпоху кабинетов Эррио. Так поступали и коммунисты после 1945 г., даже в рамках Пятой республики.
Разница между этими левыми и их предшественниками состоит в том, что в центре интересов первых находится не политический вопрос, а реформа экономических и социальных структур. Левые считают, что экономика не способна самоорганизоваться и, следовательно, государству необходимо ввести в экономическую жизнь рациональность и справедливость. Сен-Симон считает, что государство должно учредить необходимый порядок, Фурье и Прудон доверяют в этом вопросе обществу. Луи Блан, а позже и Жорес, колеблются между этими двумя течениями. Также друг другу противостоят те, кто выступает за создание открытой обществу, т. е. демократической, социалистической партии, как, например, Жорес, и те, кто в лице Жюля Геда считает, что необходимо создать своеобразный авангард. Над этим вопросом Ленин философствует в статье «Что делать?» в 1903 г. Раскол социалистов, в результате которого в 1920 г. появляется Французская коммунистическая партия, в некоторой степени был вызван именно этими разногласиями[350].
Ослабленные успехами коммунистов в СССР, социалисты принимают идеи планирования и национализации, пришедшие как из СССР, так и от французских профсоюзов. Победа Народного фронта в 1936 г. вскоре привела к разочарованию, но она оставила неизгладимый след: крики о «единстве» слышатся со всех сторон после Освобождения, в 1946 г. Однако никогда до учреждения Коминформа отношения между двумя партиями Франции — коммунистической и социалистической не были полны такого глубокого недоверия, а кризисы 1956 г. (ввод советских войск в Будапешт) и 1968 г. (ввод советских войск в Прагу) лишь усугубляют этот раскол.
На долю Франсуа Миттерана выпал успех возрождения динамичного союза левых сил. Это произошло на основе общей программы, представлявшей собой проект разрыва с капитализмом…
Говоря о бонапартизме, можно задаться вопросом: не был ли он последним вариантом единения революционных левых сил после 1795 г.? Разумеется, нет — для тех, кто осуждает события 18 брюмера. Тем не менее Бонапарт вышел на арену политической жизни благодаря левым: симпатии к сторонникам Робеспьера стоили ему тюрьмы, а 13 вандемьера он разбил роялистов. Когда он ввел во Франции Гражданский кодекс и ликвидировал в Европе феодальный порядок, то, по словам мадам де Сталь, проявил себя «Робеспьером на коне». Разрыв между Западной Европой, преобразованной благодаря Наполеону, и Восточной Европой частично закладывается в эти годы. Бонапарт противостоит ультраправым, противостоит он и якобинцами и учреждает то, что можно назвать «третьей силой», — сообщество левых и правых центристов. Но делает он это авторитарным способом и все больше склоняясь к правым.
Есть ли в этом смысл? Бонапартизм в исторической памяти остался в основном как вариант авторитарного правления правых, а не левых. Во время революции 1848 г. он представляется наполовину левым, наполовину правым, ставя своей целью истребление партий, разделяющих нацию, и примирение французов, чтобы направить их на путь общего дела. В то время как видные деятели, опасаясь «красных» — приверженцев передела общества, называют себя «сторонниками порядка» и взывают к семье, собственности и религии, бонапартисты отвечают им,
