История Франции - Марк Ферро
Ни в Великобритании, ни в Соединённых Штатах, ни даже в Германии нет ничего подобного такому дуализму. Это вечная борьба, продолжающаяся беспрерывно, не только в сменяющихся парламентах, но и на каждой улице, в каждой деревне Франции и в сердцах всех французов», — писал Черчилль в книге «Мои великие современники», в главе о Клемансо.
Этот текст написан в 1937 г., и он по-прежнему актуален. Он описывает последние два столетия, в течение которых ведется борьба между двумя Франциями: Францией граждан, идеализированных Французской революцией, и Францией верующих, объединенных Церковью. Одна Франция воплощает в себе нацию, другая же чувствует угрозу со стороны таких ценностей, как рационализм и универсализм.
Идет ли здесь речь о правых и левых? Имеет ли смысл такое деление? Каждый раз, когда задаешься этим вопросом, как говорил в 1931 г. философ Ален (настоящее имя Эмиль-Огюст Шартье), первое, что приходит на ум, — это то, что такой вопрос задает человек, не принадлежащий клевым… В то же время известный критик Альбер Тибоде указывает на мотивы принадлежности к тому или другому лагерю: «Если вы верите, что рождение, состояние, социальное положение дают вам право на управление, если вы считаете, что обществу, для того чтобы хорошо функционировать, необходимо руководство со стороны общественной власти, то вы принадлежите к правым: Церковь с этой точки зрения принадлежит к правым, поскольку лишь в Боге признает она источник верховной власти». В первом номере журнала «Эспри», вышедшем в 1932 г., философ Эммануэль Мунье писал, что духовные ценности необходимо разделять на два потока. «Благотворительность — справа, вместе с Академией, религией, военным министром, писателем-монархистом Полем Бурже, душой, латинским языком, либеральной экономикой, нотариусами и семьями; правосудие — слева, вместе с Пикассо, чиновниками, социальной гигиеной, господином Оме[346], феминизмом, свободой и экспериментальной психологией… Но какая связь между нотариусом и благотворительностью, между войной и душой, между господином Оме и психологией?»
Таким образом, существует набор некоторых позиций, причем спорных; имеющиеся идеологические основы политических партий также сеют сомнения. В конце XX в., пережившего фашизм, который не относил себя ни к левым, ни к правым, появились «зеленые»; они тоже заявляли, что не причисляют себя «ни к левым, ни к правым», а затем стали в ряды левых. Недавно адепты идеи суверенитета, выходцы из голлистской ОПР также говорили, что они ни левые и ни правые, как и голлисты в самом начале; а разве они не перешли к правым? Для большей сумятицы не стоит ли вспомнить, что право голоса женщинам даровал де Голль, СМИГ был введен правым правительством Жоржа Бидо, СМИК — министром труда — центристом Жозефом Фонтане при Помпиду, закон о легализации абортов — близкой к центристам Симоной Вей, минимальный реабилитационный доход (РМИ) — при социалисте Мишеле Рокаре, не говоря о социальных или прочих законах, принятых во Франции после тяжелых политических и социальных кризисов, в 1936 или 1968 гг.?
Более того, раскол на левых и правых исчезает в наиболее драматичные моменты истории XX в., поскольку политические руководители не демонстрировали линию поведения, соответствующую идеям, которые, как считалось, они воплощали. Таким образом, в 1914 г. политическая ось правые — левые — левые экстремисты (консерватизм — реформа — революция) пересекается с другой: милитаризм — национализм — пацифизм. Антимилитарист и пацифист Гюстав Эрве оказался сторонником войны, антиреволюционером, в то время как «буржуа» Жозеф Кайо показал себя сторонником мирного компромисса. Другое сочетание, напоминающее, однако, первое, встречается во Франции накануне Второй мировой войны, когда парламентский мир под угрозой противоположных друг другу фашизма и коммунизма переходит от игры в левых-правых к разделению на пацифистов и милитаристов. Независимый депутат от правых Поль Рейно оказался в одном лагере вместе с социалистом Леоном Блюмом, а Пьер Лаваль — с Марселем Деа, причем оба они начинали как левые, а закончили как правые.
Отметим еще одну неоднозначность эпохи правления Виши. Во время войны и после оно считалось правлением правых, а потом и фашистов, в то время как там в огромном количестве присутствовали представители левых, такие, как Лаваль, а прежде Деа, социалист Шарль Спинасс, радикал Гастон Бержери, синдикалисты Рене Белен и Жорж Дюмулен. Что касается движения Сопротивления, которое в основе своей считалось левым, в него также входят и политики, которых по традиции причисляют к правым, по крайней мере в 1940 г., такие, как Жан де Латтр де Тассиньи, представитель националистической Французской социальной партии Шарль Валлен, Жан Монне, Рене Плевен, не говоря уже о самом де Голле.
После окончания Второй мировой войны именно те политические партии, которые больше всех говорили от имени прав человека о необходимости борьбы с колониальной политикой, сформировали наиболее жестоких руководителей Франции в колониях: таковы Мариус Муте в Индокитае, Рене Нежлен и Робер Лакост в Алжире, причем все трое были социалистами из СФИО.
Все эти противоречия, резкие перемены, непоследовательные поступки, ситуации слишком важны, чтобы не замечать их. Являются ли они обратными примерами для тезиса о наличии признанной оппозиции между правыми и левыми? Являются ли они «патологией», которая противоречит «норме»? Ставить вопрос таким образом означало бы признать то, что нация является застывшим организмом, чье будущее предначертано, предопределено.
Однако ситуации меняются, и люди могут сталкиваться с потрясениями, с которыми они не справляются, что приводит в большей степени к изменению поведения, чем к смене идеологических убеждений. Нужно ли напомнить об алжирских французах, в частности, из Орана? В большинстве своем они голосовали до 1954 г. за коммунистов или социалистов, затем стали основной наиболее отчаянных батальонов ОАС и, вернувшись во Францию, пошли за националистом Жаном Луи Тиксье-Виньянкуром, призывавшим их голосовать за Миттерана в 1965 г., чтобы отомстить де Голлю, а многие из них уже в 80-е годы стали сторонниками Жана Мари Ле Пена.
Но можно ли ставить в один ряд поведение электората, политические обязательства армии и их отношение к трагическим обстоятельствам, которые они испытали в жизни?
С этими оговорками остается, как говорил историк Андре Зигфрид, «инстинктивно угадывать, принадлежит этот человек к правым или левым, а из двух человек — кто левее другого. Но если требуется сказать, почему это так, а не иначе, то начинаются трудности».
Особенно если учесть тот
