На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в. - Леонид Вячеславович Воротынцев
Исходя из вышеприведенных сообщений можно сделать вывод о том, что основную территорию монгольских улусов составляли земли, пригодные для традиционной формы кочевнической хозяйственно-экономической деятельности, основу которой составляло отгонное скотоводство.
После распада Монгольской империи (1269 г.) пограничные территории чингизидских государств приобретают статус государственных границ, постоянная охрана которых осуществлялась регулярными воинскими подразделениями улусбеков, получавших земельные пожалования в областях, граничивших с сопредельными государствами. Так, согласно свидетельству Рашид ад-Дина, внук великого хана Угэдэя Янгичар, имевший владения на границах с Улусом Джучи, ведал «войском всей пограничной линии»[460]. Также хулагуидским хронистом отмечается практика размещения отдельных воинских контингентов по всему восточному пограничью улуса великого хана Хубилая[461], от границ со степными улусами Хайду и Дувы на северо-востоке до предгорий Тибета на юге [462].
Аналогичная система военной инфраструктуры пограничного контроля действовала и в улусах Джучи и Хулагу. По информации, содержащейся в трактате персидского хрониста Шихаб ад-Дина Фазлаллаха Йазди, в 1318–1319 гг. охрана границы между Золотой Ордой и владениями Хулагуидов в районе Дербента (Железных Ворот) со стороны Ильханата была поручена эмиру Тарамтазу, командовавшему тысячным корпусом (хазаре-и-хассе)[463]. Сообщение об обязательной службе в ордынских «караулах» на внешних границах джучидских владений с сохранявшими на тот момент независимость сообществами аланов и лесгов (лезгин) содержится в записках Гильома Рубрука: «Аланы на этих горах все еще не покорены, так что из каждого десятка людей Сартаха двоим надлежало караулить горные ущелья, чтобы эти аланы не выходили из гор для похищения их стад на равнине»[464]. Кроме того, в источниках имеются упоминания и о существовании внутри административных границ между отдельными улусами Золотоордынского государства. В частности, Плано Карпини, описывая территориальную структуру Улуса Джучи, отмечает наличие отдельных тысячных корпусов, кочевавших по обеим берегам Яика (Урала), являвшейся пограничной рекой между владениями Бату и Орду-ичена[465]. А упоминание в послании митрополита Алексия «караулов», располагавшихся в бассейне р. Хопер, может являться свидетельством наличия службы пограничного контроля и в регионах русско-ордынского пограничья[466].
Таким образом, обобщая сообщения источников, можно сделать вывод о наличии в Монгольской империи и государствах Чингизидов образовавшихся после ее распада как внешних, так и внутренних границ. Внутри административные границы между собственно монгольскими улусами и территорией зависимых от Чингизидов народов и государств, судя по отрывочным сообщениям источников, определялись ханскими ярлыками или распоряжениями региональных наместников и, по всей вероятности, не имели четкой демаркации, зачастую проходя по границе ландшафтных зон и естественных преград (реки, горы, крупные лесные массивы, пустыни)[467].
В частности, подобную ситуацию можно проследить в территориальной структуре Турфанской Уйгурии и Киликийской Армении. Согласно информации, приводимой Ата Меликом Джувейни, владения Чагатая простирались «от земли уйгуров»[468], отделенных от монгольских кочевий пустынным массивом Такламакан, а также горными районами Памира и Тянь-Шаня. В период военного противостояния между Хубилаем и Хайду (70-е гг. XIII в.) районы Восточного Притяньшанья, включая Турфанский оазис, неоднократно подвергались вторжениям монгольских войск, сохраняя тем не менее значительную степень административно-территориальной самостоятельности[469].
В свою очередь, границы владений Гетума I (правителя Киликийской Армении) и его наследников с владениями Хулагуидов на первоначальном этапе определялись посредством соглашений армянского правителя как с командующими монгольскими войсками на Ближнем Востоке (Чормагуном, Байджу, Хулагу), так и с центральными властями Монгольской империи, и впоследствии не претерпели серьезных изменений ввиду ландшафтной специфики основной территории Киликии, а также наличия в данном регионе районов, в гораздо большей степени подходящих для ведения скотоводческого хозяйства кочевников. В пользу данного предположения свидетельствует сообщение Марко Поло об использовании иранскими монголами в качестве территории для летних перекочевок предгорий Большого Кавказа[470]. По свидетельству армянского хрониста Вардана, в качестве зимних кочевий ильханом Хулагу была выбрана Муганская степь, а летовок (яйлак) Даранская равнина (Даран-дашт)[471]. Указанные регионы использовались иранскими монголами в качестве сезонных перекочевок и при преемниках Хулагу, в частности ильхане Абаке (Абаге)[472], являясь в определенные периоды объектом территориальных притязаний со стороны золотоордынских ханов.
По всей вероятности, по аналогичному принципу Limites naturalles (естественных границ) строилась и система разграничения территории ордынских улусов с землями южнорусских княжеств. Включение лесостепных регионов Восточной Европы в административно-территориальную структуру Улуса Джучи полностью соответствовало распространенной в чингизидских государствах практике включения в состав собственно монгольских кочевий некоторых территорий сопредельных зависимых государств, как правило из числа пригодных для сезонного скотоводства кочевников.
Лесостепные районы Днестровско-Днепровского и Днепровско-Донского водоразделов, составлявших в домонгольскую эпоху пограничную со Степью периферию южнорусских княжеств, в силу своего ландшафтно-географического положения также представляли интерес для хозяйственного использования ордынскими кочевниками, следствием чего стало их включение в административно-территориальную структуру Джучидского государства уже на начальном этапе его становления.
Вместе с тем распространенное в российской исторической науке представление о русско-ордынском пограничье как о якобы безлюдной (или малозаселенной) «буферной зоне», располагавшейся между территорией русских княжеств и золотоордынскими улусами[473], представляется несколько преувеличенным и не имеет достаточных обоснований, как в сообщениях письменных источников, так и в данных, полученных в результате археологических исследований регионов южнорусской лесостепной полосы.
§ 3.2. Галицко-ордынское пограничье
Одним из наиболее полно освещенных в летописных источниках примеров изменений административно-территориальной структуры южнорусских княжеств, произошедших в результате монгольского нашествия и последовавшего за ним включения русских земель в государственную структуру империи Чингизидов, представляются события, происходившие в 40—60-х гг. XIII в. в регионах Побужья (Болховской земли, Подолии) и Днестровско-Прутского междуречья (Понизья).
Рассматривая вопросы исторического развития указанных регионов Юго-Западной Руси, являвшихся в домонгольскую эпоху восточной и южной периферией Галицко-Волынского княжества, непосредственно граничившей с половецкими кочевьями[474], следует отметить существующую в историографии проблему географической локализации Болховской земли. На начальном этапе исследований истории данного региона М.П. Дашкевичем была высказана гипотеза, согласно которой под Болховом следует понимать земли, располагавшиеся на правобережье р. Горыни и доходившие в южном направлении до Случи и Буга[475]. Позднее рядом украинских и российских археологов были уточнены границы Болоховской земли как области, включавшей территорию от Колодяжина до Бужска и от Изяславля до р. Гнилопяти[476].
Не менее дискуссионными в исторической науке являются и вопросы политико-административного статуса «болховских князей», а также этнической принадлежности населения данного региона. Часть дореволюционных российских историков относила болоховцев к древнеславянскому населению Побужья (летописным уличам), а их «владетелей» к черниговской ветви Рюриковичей (Ольговичам)[477], в то время как представители так называемой южнорусской школы высказывали гипотезу о существовании общинного («громадьского») устройства Болховских земель, управлявшихся представителями древней племенной аристократии или выбираемыми местным населением «лучшими мужами»[478].
В свою очередь,
