Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?
На том все и завершилось.
Итоги невиданного ранее пятилетнего кровопролития подвести непросто. Не считая материальных потерь, русских, в основном мирного населения, погибло тысяч пять-шесть, «верных» башкир, татар, мишарей и прочих примерно столько же, а бунтовщиков, павших в боях и казненных, по официальным данным, 16 642 человека. Западные историки говорят о 28 тысячах, а современные башкирские исследователи доводят цифру до 60 тысяч, оговаривая, правда, что сюда же включены и сосланные. Как бы то ни было, к исходу сентября 1740 года на всех четырех дорогах стало очень-очень тихо. Но, увы, ненадолго…
Глава XII. ВОЛКОГОЛОВЫЕ (7)
Не то, что давеча
Состояние разоренного войной края и деморализация уцелевших мятежников открыли широкий простор для преобразований, чем власти и занялись. Управленцы, назначенные Елисаветой, – кроме разве Ивана Неплюева, – не были ни фанатиками типа Кириллова, ни ума палатами вроде Татищева, но к делу, подталкиваемые сердитыми окриками из столицы, относились серьезно. Правда, идеальный проект преобразований, составленный Татищевым, ушел под сукно и был забыт, а сам Василий Никитич, хоть и процветал после падения Бирона, утратил интерес к башкирскому вопросу, но за неимением гербовой писали на простой. Был проведен ряд реформ, поставивших крест на старых порядках. Собственно, «неотъемлемость вотчин» уже была обнулена «февральскими» Указами Анны, разрешающими куплю-продажу общинных земель и передавшими часть вотчинного фонда ранее зависимым от башкир сословиям, а теперь основанием для безвозмездного отчуждения угодий стал сам факт обнаружения руды или «юфти». Земли при этом отчуждались, и отчуждались щедро, вместе с озерами и лесами, не только под прииски и заводы, но и под «приписные» русские деревни.
Этого, однако, было мало. Следовало еще и разобраться с правами местной знати, с одной стороны, максимально ограничив ее влияние, а с другой, максимально же, – во всяком случае, насколько возможно, – интегрировав ее в имперскую служилую элиту. Исходя из этих соображений, старшинство из наследственного сделали выборным, наследование старшинства заменили выборностью, создав тем самым предпосылки для конкуренции, а следовательно, и для аппаратных игр, а вместе с тем исключив ситуации, характерные для прежних времен, когда воля тархана была обязательна к исполнению, что бы он ни приказал. Параллельно установили ответственность старшин за подчиненное население. Если раньше тархан, остававшийся «верным», не отвечал за действия какого-нибудь батыра или, тем паче «карачу», бунтовавшего на свой страх и риск, то теперь начальство головой отвечало за всех, а потому следило за вверенным контингентом во все глаза, при малейшем намеке на что-нибудь принимая меры или сообщая по инстанциям. Наконец, были ограничены права «башкирских мулл», по сути, тех же наследственных старшин, отличавшихся умением читать и сколько-то толковать коран. Отныне на звание муллы мог претендовать только тот, кто сдал экзамены комиссии из дипломированных казанских законоучителей, в основном евших с руки властей, а потому очень пристрастных. И наконец, умные головы решили: всем будет лучше, если башкиры примут христианство.
Небесная бухгалтерия
Сама по себе идея была не нова, ее воплощали в жизнь еще со времен завоевания Поволжья, но до сих пор активно крестили только язычников, мусульманам же предоставлялось право выбора. Теперь, однако, внедрение Христа в души опасного народа стало государственным проектом. Еще до Великого Бунта, в самом начале правления Анны Ивановны в Свияжске близ Казани учредили Комиссию для инородцев (позже – Новокрещенская контора). Возглавил ее лично казанский епископ Лука Канашевич, фанатик миссионерства, велевший подчиненным «поганых принуждать, а басурман убеждать». В 1736-м, в числе прочих мер, направленных на обуздание бунта, запретили отстраивать разрушенные мечети, а тем более возводить новые. Когда же через 8 лет запрет сняли, дозволялось строить одну мечеть на 200—300 мусульман, и только в тех деревнях, где вообще не было крещеных, причем если в поселке было хотя бы на одного человека больше десятой части христиан, все мусульмане подлежали выселению.
И наконец, на полную мощность включился экономический фактор. Помимо прочих, отнюдь не малых льгот мусульман, решивших креститься, освобождали от крепостной зависимости (если помещик был не крещен). Больше того, им списывались все уголовные преступления, совершенные до крещения, их освобождали от массы повинностей, им в голодные годы бесплатно раздавали хлеб, а за сам факт крещения полагались призы (правда, и за отпадения от Христа – суровые кары, вплоть до сожжения, что случалось очень редко, но все же бывало). Нетрудно понять, что желающие находились, хотя конкретно среди башкир, считавших свой ислам одной из «старых вольностей», терять которую честь не велела, очень мало, и такая ситуация их злила безумно. А самой последней соломинкой, сломившей спину верблюду, стал Указ Сената от 16 марта 1754 года об отмене ясака и, взамен, введении для мусульман платы за соль. Ясак, по сути, означал дележку с «белым царем» тем, что бесплатно послал башкирам Аллах, – медом, шкурами, лошадьми, – и в этом никто ничего худого не видел. Но соль ведь тоже даровал Аллах, и башкиры до сих пор добывали ее из Илецкого озера, что-то, разумеется, отдавая в счет ясака, но ничего за это не платя. Отныне же приходилось платить, и немало. Если раньше, по подсчетам Чулошникова, ясака сдавали на сумму 4392 рубля в год, то теперь, с покупкой соли, выходило на круг до 15 тысяч рублей. Разница впечатляла. Худо стало всем, кроме элиты, уровнем не ниже волостной, которая, имея по статусу тарханство, налогами не облагалась и соль по-прежнему брала даром. И край напрягся.
Земский учитель
Весной 1754 года несколько мелких старшин Бурзянской волости задумались не столько даже о бунте, сколько о том, чтобы высказать какое-то «гав». А поскольку ни особым авторитетом, ни известностью, ни даже грамотностью никто из них похвастаться не мог, решено было подыскать ученого человека, способного доходчиво объяснить широким массам, что так жить нельзя, – и выбор после долгих размышлений пал на муллу Абдуллу Галеева из деревни Кармыш по прозвищу Батырша («Смелый царь»). Кандидатура была идеальна, даже с перебором. Правда, почтенный, хотя еще совсем не старый мулла был мишарином, а не башкиром, но башкирские муллы, как правило, принадлежали к родовой элите и могли не понять, а Батыршу знали и уважали на всех четырех дорогах и даже в Казани как человека весьма ученого, честного и крайне порядочного. Он, даром что родился в небогатой семье, сумел, зарабатывая себе на хлеб самостоятельно, получить максимально возможное по тем временам религиозное образование у самых прославленных мулл края, а ко времени, о котором идет речь, уже 11 лет преподавал в собственном деревенском медресе, попасть куда считали за счастье даже дети тарханов, но мулла отдавал предпочтение сыновьям бедняков.
Удачные решения по самым сложным житейским вопросам, безупречное знание норм шариата и личная добродетель прославили его настолько, что даже власти в 1754-м попытались привлечь популярного законоучителя к сотрудничеству, предложив ему пост ахуна, главного муллы и мирового судьи, всей Сибирской дороги. Однако Батырша засомневался. С одной стороны, конечно, и лестно, и престижно, и выгодно, но с другой, к властям он относился без всяких симпатий. Так что сидел в своем медресе, слегка настраивая (устно и письменно) народ против христианизации, и думал. До тех пор, пока на связь не вышли заговорщики, предложение которых он принял с восторгом, вслепую, не вполне сознавая, с кем, собственно, сговаривается. Более того, дав согласие, на свои средства объехал губернию, побывал в Оренбурге, в других городах, в волостях Сибирской и Осинской дорог, переговорил с влиятельными людьми, при этом, увы, – поскольку, похоже, верил, что плохих людей нет, – проявляя потрясающую, чисто интеллигентскую наивность в смысле недержания языка за зубами. Вернувшись же, в декабре 1754 года засел за написание прокламаций, выполненных в форме толкований сур Корана и хадисов, но политически предельно актуальных, позже, в собранном воедино виде получивших название «Воззвание Батырши», и через своих учеников посылал их во все концы Казанской и Оренбургской губерний.
Точки над «ё»
В максимально сжатом виде «программа» Батырши проста. Он считал необходимым: (а) уравнять мусульман с христианами в налогах и повинностях; (б) запретить строительство новых заводов и крепостей; (в) вернуть башкирам их бывшие земли; (в) восстановить выплату ясака, вернув право добывать соль; (г) разрешить «экс-мусульманам» безнаказанно возвращаться в ислам и, главное, (д) изъять шариатские суды из ведения старшин, даже «ученых мулл», полностью передав их в ведение профессионалов. То есть духовенства. Которое, – и только оно, – способно «судить не по обычаю, а по заветам Пророка, то есть по справедливости». По сути, налицо комбинация старых, чисто башкирских требований и новых, доселе не звучавших. Прежде всего поскольку добиться исполнения всех пунктов, пребывая в рамках status quo, было невозможно, программа объективно призывала к выходу мусульманских земель из состава России, – причем это был не шантаж, которым в минувшие годы баловались старшины-муллы, а совершенно конкретная политическая концепция. Ко всему прочему, обоснованная тезисом о праве «низших» выступать против «высших», если те не соблюдают условия, скажем так, общественного договора. «Если мы, – писал Батырша (между прочим, за 30 лет до Декларации независимости США, за 35 лет до Французской Революции и совершенно ничего не зная о своем современнике мсье Руссо), – находимся под клятвенным обетом одного падишаха, и если этот падишах, хотя бы и неверный, тверд и постоянен в своем обете, то мы, по предписанию нашего шариата и нашей священной книги, обязаны жертвовать своими головами и жизнью. Если же падишах не обеспечивает взятые на себя обязательства по защите подданных от притеснений, если повинности постоянно меняются и пополняются, то мусульмане обязаны примкнуть, помочь единоверцам и порадеть о возвышении веры по способу, предписанному шариатом».
