Наум Синдаловский - Мифология Петербурга: Очерки.
В литературном салоне Екатерины Ивановны Трубецкой, урожденной графини Лаваль, на Английской набережной бывали А. С. Грибоедов, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, И. А. Крылов. Пушкин читал здесь оду «Вольность» и трагедию «Борис Годунов».
Среди петербургских домов, посещаемых Пушкиным, был дворец графа Шереметева на набережной Фонтанки. Здесь, накануне своего последнего отъезда в Италию, жил Орест Кипренский, живописец, автор одного из самых замечательных портретов поэта. По преданию, именно здесь Пушкин позировал Кипренскому.
Недалеко от Фонтанного дома Шереметевых, у Аничкова моста, одно время жил Петр Андреевич Вяземский, у которого несомненно бывал Пушкин. Известно, что этому району города петербургская фольклорная традиция приписывает некоторые мистические, сверхъестественные свойства. Будто бы именно здесь, во дворце, стоявшем на месте Троицкого подворья, Анна Иоанновна незадолго до смерти увидела своего двойника. Не случайно мимо этого дома проводит своего героя Голядкина-младшего Федор Михайлович Достоевский в повести «Двойник».
В подмосковном имении Вяземского Остафьеве хранится загадочный черный ящик, который Петр Андреевич всю свою жизнь оберегал от посторонних. Ящик запечатан его личной печатью и «снабжен ярлыком, на котором рукою Вяземского было написано: „Праздник Преполовения за Невою. Прогулка с Пушкиным 1828 года“». Из письма Вяземского жене выясняется, что в нем хранились пять щепочек, которые друзья подобрали во время прогулки «по крепостным валам и по головам сидящих внизу в казематах». Согласно легенде, эти пять щепочек хранились в память о пяти повешенных декабристах.
Летом 1831 года Пушкин жил в Царском Селе, в домике вдовы придворного камердинера Китаевой. Неизменный распорядок дня поэта предполагал ежеутреннюю ледяную ванну, чай и затем работу. Сочинял Пушкин, лежа на диване среди беспорядочно разбросанных рукописей, книг и обгрызанных перьев. Из одежды на нем практически ничего не было и одному удивленному этим посетителю он, согласно легенде, будто бы заметил: «Жара стоит, как в Африке, а у нас там ходят в таких костюмах».
Говорят, однажды некий немец-ремесленник, наслышанный об искрометном таланте поэта, обратился к Пушкину с просьбой подарить ему четыре слова для рекламы своей продукции. Пушкин был в настроении и немедленно продекламировал: «Яснее дня, чернее ночи». Эти четыре слова стали, говорят, первоклассной рекламой сапожной ваксы, производимой ремесленником.
Верхний этаж дома № 20 по набережной Фонтанки занимали известные в общественных кругах Петербурга братья Александр и Николай Тургеневы. Александр Иванович был почетным членом Академии наук, авторитетным историком и писателем. Его брат Николай был членом литературного кружка «Арзамас», и на его квартире постоянно происходили заседания этого общества. Однажды, по литературному преданию, арзамасцы, поддразнивая Пушкина, предложили ему тут же, не выходя из кабинета, написать стихотворение. Говорят, Пушкин мгновенно вскочил на стол, посмотрел в окно на противоположный берег Фонтанки, где высилось мрачное пустовавшее в то время здание Михайловского замка, затем оглядел окруживших его арзамасцев, лег посреди стола и через несколько минут прочитал восторженной публике:
Глядит задумчивый певецНа грозно спящий средь туманаПустынный памятник тирана,Забвенью брошенный дворец.
Рассказывают также, что во время одного из таких дружеских собраний Пушкин услышал легенду о старом смотрителе на Вырской почтовой станции, который жил там в одиноком станционном домике вместе с красавицей дочерью. Однажды проезжий гусар, ненадолго остановившись на станции, влюбился в неопытную девушку и обманом увез ее в столицу. Скучая по дочери, старик вскоре умер с горя. Похоронен он на местном кладбище, «да вот беда, продолжает легенда, могила его затерялась». Впоследствии эта случайно услышанная легенда легла в основу пушкинской повести «Станционный смотритель».
В отличие от «Станционного смотрителя», повести, рожденной, если верить преданию, от легенды, другая повесть Пушкина «Пиковая дама» сама породила легенды. Одну из них Пушкин не отрицал, сам записав 7 апреля 1834 года в своем дневнике широко обсуждавшуюся в свете новость: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной». Властная старуха Наталья Петровна Голицына, которой в год написания повести исполнилось 94 года, в молодости слыла красавицей, но с возрастом обросла усами и бородой, за что получила прозвище «Княгиня усатая». Образ этой древней старухи, обладавшей непривлекательной внешностью в сочетании с острым умом и царственной надменностью, возможно, и возникал в воображении читателя, который, едва раскрыв повесть, наталкивался на эпиграф к ней, извлеченный Пушкиным из гадательной книги: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность».
Старая графиня скончалась в 1837 году, ненамного, но все-таки пережив увековечившего ее Пушкина. Дом ее на Малой Морской, 10 сохранился до настоящего времени, правда в измененном виде. В середине XIX века его перестроил известный петербургский зодчий К. А. Тон. В Петербурге это здание до сих пор называют «Домом Пиковой дамы».
Однако есть еще один дом, приписываемый фольклором Пиковой даме. Это особняк Юсуповой на Литейном проспекте, 42. Фольклор настаивает, что именно графиня Юсупова, звавшаяся в молодости за свою необыкновенную красоту «Московской Венерой», в старости стала прообразом героини пушкинской повести. Неисправимые фантазеры даже уверяют, что если внимательно и долго всматриваться в окна второго, господского этажа особняка на Литейном, то можно разглядеть стройную старуху, которая непременно встретится с вами взглядом, а тем, кто не верит в ее существование, погрозит костлявым пальцем. И верили. Во всяком случае, в эмиграции петербургскому поэту Николаю Агнивцеву, автору «Блистательного Санкт-Петербурга», грезилось:
На Литейном, прямо, прямо,Возле третьего угла,Там, где Пиковая дамаПо преданию жила!
В то же время известно, что особняк Юсуповой на Литейном построен архитектором Л. Бонштедтом в 1858 году, более чем через двадцать лет после смерти Пушкина.
Тремя годами раньше «Пиковой дамы», в 1831 году Пушкин заканчивает, а в марте 1833 года издает отдельной книжкой полный текст «Евгения Онегина». Роман в стихах, ставший, по выражению Белинского, «энциклопедией русской жизни», заведомо дистанцировался от мифа или легенды. Чуть ли не в каждом персонаже пушкинского повествования обнаруживалось сходство с тем или иным реальным современником поэта. Едва ли не буквально точное изображение конкретного быта и невыдуманных событий исключали всякую мифологизацию. И это действительно так. Мы ни разу не столкнемся в «Евгении Онегине», как это происходит в большинстве крупных произведений Пушкина (смотри, например, «Медный всадник», «Пиковая дама», «Руслан и Людмила», «Бахчисарайский фонтан» и многие другие), ни с мифом в качестве источника повествования, ни с описанием как источником мифологии.
И все-таки было бы неверно не упомянуть о двух легендах, связанных с «Евгением Онегиным». Первая из них относится к имени главного героя. По наблюдению Ю. М. Лотмана, фамилия Онегин, как, впрочем, и Ленский, и Печорин, не имела на Руси широкого распространения, хотя вроде бы и образована по всем правилам русской грамматики. В них ощущается некий привкус литературного или театрального псевдонима. Кстати, в качестве псевдонима взял эту фамилию известный собиратель и создатель крупнейшей парижской пушкинской коллекции Александр Федорович Отто. Согласно легенде, Александр Федорович был незаконным сыном некой юной фрейлины и императора Александра II. Царскосельское предание рассказывает, что выброшенный плод монаршей любви был случайно обнаружен в одной из аллей парка, хотя сам Александр Федорович утверждает, что был найден не где-нибудь, а под чугунной скамьей памятника Пушкину в лицейском садике. Будто бы именно поэтому он взял себе столь необычный псевдоним и всю свою жизнь посвятил Пушкину.
Так вот, Ю. М. Лотман в своих известнейших комментариях к «Евгению Онегину» приводит легенду о том, что в начале XIX века в Торжке в самом деле проживал некий булочник Евгений Онегин, хотя вряд ли Пушкин мог о нем слышать и уж тем более вряд ли, как предполагает Лотман, мог им воспользоваться для имени своего героя. Скорее всего это совпадение. Имя же своего персонажа Пушкин просто придумал по хорошо известному стереотипу.
Другая легенда восходит к имени Марии Николаевны Раевской, «утаенной», согласно легендам, любви Пушкина, в замужестве княгини Волконской, последовавшей за мужем, декабристом Сергеем Волконским, в Сибирь. Многие пушкинисты всерьез считают, что именно Мария Николаевна была реальным прототипом Татьяны Лариной. Согласно легенде, образцом для письма Татьяны к Онегину явилось письмо, якобы на самом деле полученное Пушкиным от юной Марии, безумно влюбленной в поэта. И действительно придумать такое было, кажется, невозможно. В России XIX века сам факт переписки, затеянной молодой барышней, противоречил дворянской этике.
