Андрей Мелехов - 22 июня: Никакой «внезапности» не было! Как Сталин пропустил удар
Воспоминания лейтенанта Зекова позволяют составить несколько более полную картину предвоенных будней 270-го артполка. Так, выясняется, что «в лагерях», возникших в лесу «словно по волшебству» (угадайте, как звали сидевших в Кремле волшебников!) в соседях числился не только еще один корпусной артполк: «К этому времени (прим. автора: в конце мая 1941 года) здесь уже стояло около десятка частей различных родов войск. Лагерь растянулся цепочкой на несколько километров. Должной маскировки почему-то не было. Танки, пушки, автомобили стояли открыто на ровных, посыпанных песком линейках. С воздуха можно было определить, сколько и какие части находятся тут» (там же, с. 209). Для информации: по моим данным, соседями артиллеристов вполне могли быть 188-я стрелковая дивизия 16-го стрелкового корпуса и 28-я танковая дивизия 12-го мехкорпуса. Именно в последней, напомню, служил до перевода на Украину цитированный выше В.М. Шатилов. По словам Зекова, уже тогда – в конце мая – всю эту армаду зафиксировал немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик – «рама». Интересно, какие выводы немцы делали после подобных полетов?.. Ведь похожая картина наблюдалась на всем протяжении советско-германской границы (вспомните описания многочисленных соседей дивизиона Петрова в западно-украинских лесах). И весьма напоминала ту, что имела место по обратную сторону пограничного кордона: у готовившихся к нападению немцев происходило то же самое! И летавшие над ними советские самолеты-разведчики они тоже почему-то не сбивали. Чтобы не быть голословным, тут же приведу свидетельство убежденного противника Резуна-Суворова – историка Д. Хазанова. Тот решил посетовать на то, что советские авиаторы в Прибалтике слишком мало летали над чужой территорией: «…Очень скупую информацию имели наши авиаторы и о немецких авиабазах. Можно отметить лишь несколько успешных полетов экипажей Як-4 из 314-го разведывательного авиаполка над Восточной Пруссией (выполненных до вторжения нацистов и в первые дни войны), когда стартовавшие по тревоге дежурные патрули «мессершмиттов» не смогли перехватить скоростных разведчиков…» («Сталинские соколы против Люфтваффе», с. 151). Но об этой удивительной симметрии практически во всех действиях Вермахта и РККА накануне войны мы еще поговорим отдельно в другой работе цикла «Большая война Сталина».
Делится лейтенант Зеков и некоторыми интересными подробностями упомянутой Осокиным рекогносцировки: «Вскоре командиры дивизионов, батарей и взводов разведки в сопровождении помощника начальника погранзаставы выехали на рекогносцировку местности вблизи границы с Восточной Пруссией. Наметили места под огневые позиции на случай войны. Отсюда, – простодушно делится Зеков, – наши пушки могли простреливать вражескую территорию на глубину до 12—15 километров» (там же, с. 209).
Еще раз подчеркну: выходит, что тяжелая корпусная артиллерия планировала в ближайшее время вести огонь по целям в глубине германской территории. А это, заметим, не очень сочетается с выполнением задач оборонительного характера. Предлагаю также вспомнить Западную Украину: там тяжелые 152-мм гаубицы тоже планировали ставить чуть ли не в зоне «прямого выстрела» – для поражения немецких дотов на немецкой же территории… «Затем, – продолжает Зеков, – поехали дальше. У самой границы начали выбирать подходящие точки под наблюдательные пункты и штабы (!). Заметных высот тут не было, и через сплошные кустарники и перелески невозможно было просматривать прусскую (!) местность. Пришлось искать точки для наблюдения на вершинах деревьев» (там же). Становятся понятными слова его непосредственного начальника – Осокина, подчеркивавшего то, насколько «серьезно» была проведена описываемая рекогносцировка: «Легко лазал по деревьям и Осокин. Ему было тогда 32—33 года. Он хорошо был подготовлен физически. К концу дня мы все-таки нашли места под наблюдательные пункты» (там же). Я понял сказанное таким образом: весь день десятки советских офицеров-артиллеристов под пристальным взором командира полка, уподобляясь обезьянам, лазали по деревьям, чтобы получше подсмотреть, что происходит в глубине чужой страны. По счастью, некоторые деревья все же оказались достаточно высокими, и с них можно было просматривать «прусскую территорию». Напомню рассказ Петрова: на Украине происходило то же самое. С той лишь разницей, что там советским офицерам-артиллеристам пришлось не лазать по деревьям, а ползать в траве. Но действительно поразило меня другое признание Зекова: о том, что здесь – прямо на границе – уже подыскивали место для штабов полка и дивизионов. Что это значит? А то, что сам артполк с началом войны не собирался оставаться возле Каунаса, хотя это было бы вполне логично: дальнобойные орудия могли издалека разносить в пух и прах немецкие механизированные колонны на заранее пристрелянных узких лесных дорогах. Нет, по планам советского командования (которые, замечу, совпали с планами дивизиона Петрова на Украине) с тяжелыми пушками должны были поступить прямо противоположным образом – к началу военных действий корпусная часть усиления намеревалась находиться на границе и вести огонь по немецкой территории. Сразу заметим, что именно так 270-й полк (а заодно и многие другие – и не только в Прибалтике) и поступил. Когда началась война и командиры распечатали «красные пакеты», тягачи вылезли из лесов и потянули орудия к границе. Чтобы спустя некоторое время – когда стало понятно, что война началась не так, как планировали – тянуть их уже в обратном направлении и добраться до собственных, покинутых ровно сутки назад лагерей в полуобморочном состоянии от усталости и немецких бомбежек, не достигнув особых боевых успехов.
А вот еще одна показательная сцена – прощание бывшего командира полка майора Плеганского – очередного советского офицера, отправляющегося в конце мая 1941 года на повышение:
«Нет ли у кого вопросов ко мне? – подавив волнение, спросил он (прощавшийся бывший командир полка. – Прим. авт.).
Кто-то выкрикнул из строя:
– Когда начнется война?
Майор комично (!) развел длинными руками:
– Солдат должен быть готовым к бою в любую минуту.
– А пушки-то наши, – прозвучал тот же голос, – на песчаной линеечке, как на пляже загорают, а им бы сейчас поближе к границе на боевых позициях дежурить на всякий случай.
Плеганский явно стушевался (!) перед справедливым замечанием солдата. Поддержать его гласно он не имел права, отвергнуть же не позволяла совесть.
– Мы подчиняемся высшему командованию, – немного витиевато начал он, – в верхах такую проблему изучают (!). Может, совсем скоро наши пушки займут позиции, отвечающие обстановке.
– А когда наконец подвезут снаряды из Каунаса? – спросили сразу несколько голосов.
– Ребята, – как-то по-домашнему сказал майор, – мы же с вами не на военном совете. Мы только прощаемся…» (там же, с. 213).
Предлагаю проанализировать эту во многом примечательную сцену. Прежде всего будем исходить из того, что бывший лейтенант Зеков рассказал правду и что описанное им грубое нарушение воинской дисциплины действительно имело место. Всякий, служивший в армии – безразлично какой! – прекрасно знает: командиру полка (в том числе и уходящему на повышение) перед строем части подобные вопросы в нормальной ситуации солдаты задавать не могут. Или, по крайней мере, не могут без серьезных для себя последствий – вроде многодневной чистки выгребных ям, отмывания походных кухонь или кое-чего похуже – скажем, общения с особым отделом. Сам факт прилюдного задавания подобных вопросов и «комичные» или «витиеватые» ответы на них обычно «строгого» и «собранного» майора Плеганского свидетельствуют о том, что все участники описанного «прощального» построения (а их, надо понимать, были многие сотни) знали, о чем идет речь. О том, что всех уже достало сидеть в лесу. О том, что логичным завершением и неминуемым итогом этого лесного сидения должна стать война. О том, что все присутствовавшие, будь на то их воля, давно бы уже получили снаряды и двинули к границе – громить «германа» с позиций, заранее помеченных колышками. Как и в случае на Украине, описанном лейтенантом Петровым, у молодых здоровых мужчин, с апреля ждущих Большой войны, постепенно росло желание эту самую войну поскорее начать. А параллельно росту этого желания падала и дисциплина. И точно так же любой служивший в армии на командной должности знает: в такой ситуации с подчиненными, сознательно доведенными до подобного состояния каждодневным науськиванием политруков и самих же командиров, обращаться надо очень осторожно. Потому что в действующей армии – в отличие от армии мирного времени – свои законы. В мирное время, если бы полк действительно находился в «летних лагерях», после первого же вопроса старший офицер не стал бы «комично» разводить руками и «витиевато» искать уклончивые ответы. Нет, он вызвал бы задавшего вопрос из строя и назначил бы ему соответствующее наказание – чтобы тому, очумевшему от жары, впредь неповадно было указывать начальству, где должен находиться его полк и когда должны подвезти боеприпасы. Если же в кадровой части Красной Армии (дисциплина в которой, замечу, была повыше, чем в Советской Армии образца 80-х, в которой пришлось служить вашему покорному слуге) безнаказанно происходили подобные «митинги», то следует признать: товарищи Сталин, Жуков и Тимошенко вполне справедливо опасались, что у кого-то из миллионов людей в защитных гимнастерках, сидящих в приграничных лесах, могут не выдержать нервы. И что это может привести к преждевременному началу столь долго и тщательно готовившейся ими «крупной операции». Когда новоиспеченный лейтенант Зеков пристает к командиру дивизиона Осокину с предложениями вроде того, что «надо написать товарищу Сталину» – чтобы тот разрешил установить тяжелые орудия прямо на границе и подвезти к ним снаряды, а тот, вместо того чтобы поставить забывшегося подчиненного на место, с «мягкой иронией», по-отечески, отвечает: «У тебя, кажется, не хватает одной рекомендации в партию?» и хвалит за «самоконтроль» (!), то становится ясно, что стараниями командиров и политработников к лету 1941 года Красная Армия в морально-психологическом плане была подобна сжатой пружине. И что долго ее – как и любую другую, изготовившуюся к войне армию – в таком состоянии держать было просто невозможно. О том же, кстати, задолго до описываемых событий предупреждал в своих трудах и любимый военный теоретик И.В. Сталина – Б.М. Шапошников.
