Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2

Вот каковы плоды рационального законодательного творчества, руководимого наукой и опытом.

Post Scriptum (Либерализм и новый суд)

Amicus certus in re incerta cernitur.

В науках политических и юридических не тот исполняет свою обязанность, кто умеет «мудро помолчать» в такое время, когда следует говорить, а кто решается в нужную минуту сказать прямое слово, хотя бы оно было и неприятно для общества. Наука не дипломатическое искусство, и откровенная речь здесь имеет больше значения, чем «тактичное» молчание. Цель науки-истина; стремясь к ней, можно по временам впадать в заблуждение, но в науке не должны иметь применения аксиомы житейского savoir faire.

Десятилетие Судебных Уставов ознаменовалось выражением Высочайшего благоволения чинам судебного ведомства. (См. «Собрание узаконений и распоряжений правительства за 1874 г.», № 100).

Двадцатипятилетие же новых судебных учреждений не было отмечено никаким официальным торжеством или сочувственным заявлением.

В газетах появились статьи, посвященные «судебному юбилею». 17 апреля 1891 г. в «Новом Времени» также появилась статья, приветствовавшая с большим сочувствием двадцатипятилетие нового суда (см. выдержку ниже).

По поводу изданной мною к двадцатипятилетию нового суда книги: «Основы Судебной реформы», в том же «Новом Времени» появилась 22 мая странная статья «О либерализме суда», заслуживающая внимания, как признак времени и симптом существующей путаницы в понятиях.

В статье этой указывается не одно «печальное недоразумение, возникшее одновременно с новым судом и сопутствующее ему до сегодня». Недоразумение, почему-то так долго продолжающееся, состоит в том, что новые суды считались и считаются за «нечто либеральное». Ссылаясь на то, что начиная с Ярослава Мудрого и вплоть до царствования Николая I, «забота о правосудии» всегда образовала одну из составных частей государственного управления, газета считает неправильным стремление «либерализма» «примазаться» к новому суду. «Все оправдание (sic) нового суда, – говорит далее «Новое Время», – очевидно не в том, что его основы «либеральны», а только и единственно в том, что эти основы обеспечивают правосудие: и можно предвидеть – продолжает газета, – что до тех пор новый суд не будет иметь у нас нормального, здорового роста, пока не исчезнет это печальное недоразумение».

Нам неизвестно, на чем основаны предсказание и опасение автора статьи, но только нельзя не видеть, что крайне оригинальная точка зрения[146], защищаемая газетою, и исторически неверна, и по существу несправедлива.

До сих пор, как верно замечает газета, и противники и сторонники основ нового суда, платя дань «печальному», но всеобщему недоразумению, ни на минуту не сомневались в том, что начала нового суда либеральны, – так бесспорен был этот вопрос. Спор между ними происходил только о том, полезны ли, разумны ли, желательны ли эти начала в интересах правосудия. Теперь же «Новое Время» выступает с необыкновенно оригинальным взглядом, носящим отпечаток свойственного нашему времени шатания мысли. Что «основы эти обеспечивают правосудие», газета в этом не сомневается (и за то спасибо!), но вся беда, по ее мнению, в том, что к ним применяют эпитет «либеральный». Только этот эпитет мешает «здоровому, нормальному росту»[147] новых судебных учреждений!.. Если это так, то следует признать, что присущий им «порок» неустраним, так как либеральный характер основ судебной реформы нельзя отвергнуть, несмотря на все благонамеренные усилия этой газеты обработать по-своему или вовсе игнорировать данные истории.

«Почему, – спрашивает „Новое Время“, – забота о правосудии выставляют точно привилегию либерализма?» Никто никогда такой привилегии за ним не признавал. Забота о правосудии более или менее присуща всем законодателям и судьям всех времен, начиная с эпохи царя Соломона и кончая современными законодателями Европы и Азии. Вопрос не в этом, а только в том, какие пути, средства следует считать верным орудием для раскрытия на суде истины и обеспечения правосудия? И вот тут-то в пестрой исторической чреде сменялись разные взгляды и системы. Все они более или менее исходили из доброго намерения о водворении правосудия, но нередко устанавливали такую процедуру, которая служила сильнейшим тормозом и даже неодолимым препятствием для осуществления этого благого намерения, коим вымощен самый ад. Бывало время, когда испытание раскаленным железом, удачный исход поединка и т. п. средства считались целесообразными орудиями правосудия. Было время, когда застенок и пытка, дыба и тайный допрос с «пристрастием» признавались наилучшими способами для открытия правды на суде. Были судьи вроде бесчеловечного Джефрайса, которые считали невинность лучшей защитой подсудимого, а себя наиболее компетентными органами ее!

Но зачем уходить вглубь времен для иллюстрации мысли, что не всякие средства, установленные в интересах торжества правосудия, ео ipso ведут к достижению его? Достаточно оглянуться на недавнее прошлое[148], на время, непосредственно предшествовавшее судебной реформе 1864 г. Тут ли не были приложены старания для водворения в России законности и правосудия! И Свод Законов был напечатан, и новое Уложение было составлено, и специальный рассадник юристов был создан! Мало того, в интересах вящего торжества правосудия было создано даже специальное административное учреждение (III отделение) с многочисленными чрезвычайными местными агентами, на обязанности коих лежало денно и нощно «наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не были нарушены людьми сильными, властными; внимать гласу страждущего человечества и защищать «беззащитного и безгласного гражданина»[149]. «Мишура административных гарантий», по выражению Аксакова (см. выше), не замедлила обнаружиться. Когда рядом с провозглашением благородной цели водворения правды устанавливалось келейное, бумажное, инквизиционное судопроизводство, с полным упразднением судейской самостоятельности; когда административный произвол возводился в «перл создания»; когда даже люди науки говорили с университетских кафедр о вреде гласности, о необходимости системою утонченных инквизиторских приемов[150] добиваться сознания подсудимого, – нечего было ждать водворения законности и правосудия.

Ведь ни для кого теперь не тайна, что своеобразные «заботы» о правосудии простирались так далеко, что, допытываясь чистосердечного сознания, еще в пятидесятых годах в Москве без церемонии подвергали пытке, официально отмененной еще указом 1801 г. Лицо, компетентность коего вне всякого сомнения, бывший московский губернский прокурор (потом сенатор) Д. А. Ровинский, удостоверяет, что еще во время гр. Закревского в Москве существовали «клоповники» при Городском частном доме, «Аскольдовы могилы» (то есть совершенно темные ямы под Басманным частным домом), куда сажали «несознавшихся подсудимых», и откуда они выходили слепыми[151]. Кормление сельдями составляло до открытия нового суда явление заурядное в московской следственной практике, которой не была чужда, по словам того же свидетеля, и древняя «виска»[152]. Только с учреждением суда присяжных, по удостоверению этого авторитетного источника, пытка стала выходить из употребления[153].

Приподнимем еще уголок завесы, скрывающей темные дела дореформенного суда доброго старого времени, чтобы показать, каковы были на деле «заботы» его о правосудии. Как раз перед открытием новых судов, в Рязанской уголовной палате разбиралось дело молодого исправника, перепоровшего массу людей, изъятых от телесного наказания, и так неслыханно надругавшегося над крестьянскими девушками, что в печати невозможно было назвать по имени «омерзительные поступки» блюстителя порядка. Судила-рядила мать-палата. По закону исправнику следовало идти в каторгу, но губернатор принимал живое участие в своем любимце, стало быть… он должен быть оправдан. Так и поступила палата, приговорив «юного повесу», как назвали исправника «Моск. Ведом.», к домашнему аресту на несколько дней.

Справедливо возмущенный этим Шемякиным судом, Катков излил свое негодование в следующих горячих строках: «Какая оскорбительная насмешка, – говорили „Моск. Ведом/' по поводу этого приговора, – над тем, что люди зовут справедливостью и чтут, как общественную нравственность. Одно другого стоит: и поступки усердного блюстителя благочиния, и приговор над ним губернской юстиции! Но что такое наша нынешняя, отживающая свои дни губернская юстиция. Что такое эти судьи, которые через несколько времени должны уступить свое место другому судоустройству, долженствующему не иметь с ним почти ничего общего? Они лишены всякой самостоятельности, особенно когда губернские власти чувствуют себя особенно заинтересованными»[154]…