Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Синицын Федор Леонидович
В стране работали «народные университеты» по различным отраслям знаний, созданные «на общественных началах» на предприятиях, в колхозах и совхозах, при учреждениях культуры, школах, в вузах и НИИ. Профили «народных университетов» включали в себя в том числе идеологические вопросы — государство и право, «научный атеизм», международные отношения. В 1964–1965 учебном году работали около 13 тыс. «народных университетов» с 2,5 млн слушателей (общество «Знание» курировало 2456 таких учреждений, имевших 490 тыс. слушателей). В них преподавали более 120 тыс. ученых, учителей, врачей, инженеров, юристов, работников культуры и искусства, новаторов производства. С привлечением более 800 ученых и других специалистов было создано 50 примерных учебно-тематических планов и программ[487].
Дополнительное образование было наименее «слабым звеном» идеологической системы. Тем не менее и здесь наблюдались проблемы. В мае 1968 г. секретарь Башкирского обкома КПСС З.Н. Нуриев сообщал в ЦК КПСС, что многие «народные университеты», «школы коммунистического труда», «школы социалистической дисциплины труда» и т. д. «превратились по существу в те же лектории и циклы лекций» (очевидно, власти ожидали более интерактивную работу со слушателями). В октябре 1968 г. деятельность «народных университетов» подверглась критике со стороны ЦК КПСС — в том числе за то, что учебно-воспитательная работа в некоторых из них «находится на недостаточном уровне… Недостаточно используется в их работе кино, радио и телевидение, мало им помогает печать. Отрицательно сказываются разобщенность и параллелизм, отсутствие единого центра по координации работы народных университетов»[488].
Социальный состав слушателей в системе дополнительного образования был не таким, как этого хотелось властям. ЦК КПСС констатировал, что в числе слушателей «мало рабочих, колхозников и, особенно, молодежи», т. е. как раз тех, кому образование было более необходимо, чем уже образованным инженерам и пр. Очевидно, учиться шли по большей части люди умственного труда, которые желали повысить свою квалификацию или просто имели тягу к получению новых знаний. Власти отслеживали ситуацию с составом обучающихся — так, в 1969 г. из Казахстана в ЦК КПСС докладывали, что более 40 % слушателей системы дополнительного образования — рабочие, увеличилось количество слушателей из числа колхозников, более половины слушателей — в возрасте до 30 лет[489].
В итоге, хотя проблемы в советской системе контроля массового сознания в той или иной степени присутствовали и ранее, теперь ситуация существенно усложнилась, так как граждане СССР стали осознавать эти провалы гораздо сильнее и глубже. У людей росло недоверие к официальным источникам информации[490]. В мае 1967 г. на конференции «Основные факторы и особенности развития социалистического сознания на современном этапе» Г.Л. Смирнов сообщил о неожиданно тревожных результатах изучения мнения народа о партийной пропаганде в Ленинграде и Пензенской обл.: «По всем параметрам… дается в подавляющем большинстве самая негативная, отрицательная характеристика», при этом «правдивость берется под сомнение, конкретность берется под сомнение, эмоциональная окрашенность… также берется под сомнение»[491]. Было выявлено, что материалы советской печатной пропаганды вызывали у читателей отрицательные эмоции, не задерживали на себе внимание, пропускались как «бессодержательные»[492], а устную пропаганду люди «плохо слушали». В составленной ЦК ВЛКСМ в 1967 г. докладной записке был сделан вывод, что провалы в пропаганде и агитации вели «к инфляции морально-политических ценностей»[493] в стране.
Из-за запаздывания и неполноты освещения советскими СМИ событий в стране и за рубежом[494] в стране царил информационный голод. В мае 1968 г. В.И. Степаков сообщал в ЦК КПСС, что людьми «особенно остро и настойчиво ставятся вопросы об оперативности пропаганды», делаются «резкие критические замечания по поводу отставания в освещении» событий, «плохой информации в нашей стране»[495]. Граждане СССР призывали власть «систематически информировать трудящихся о положении дел» на местном уровне, в стране и за рубежом, причем «делать это… без показухи, по чести и совести», «рассказывать обо всем правду, и только правду»[496]. Особенно опасным в условиях нарастания информационного давления из-за рубежа было то, что за границей сведения о событиях в Советском Союзе часто публиковались раньше, чем в самой стране[497], причем о наиболее «острых», интересных событиях.
Кроме того, обострилась проблема «обратной связи» между населением и властью. Можно сказать, что в Советском Союзе того времени общественное мнение ровным счетом ничего не значило[498]. Советские и хозяйственные руководители на местах (председатели исполкомов, директоры предприятий) проявляли мало желания информировать население о своей работе[499]. Опрос, проведенный в Таганроге 1968–1969 гг., показал, что «мнения и потребности населения учитываются слабо», «выявлением общественного мнения по различным вопросам городской жизни местные руководящие органы фактически не занимаются». Слабым было внимание местных властей к критике. Таганрогцы считали, что «критика как таковая редко имеет место, с ней выступают… [только] вышестоящие товарищи», имеет место «зажим критики», «к критическим высказываниям городское и районное начальство относятся с враждой. Связанные круговой порукой, они все вместе преследуют тех, кто пытается устранить в интересах государства допускаемые ими недостатки» и «очень часто покрывают лиц (руководителей предприятий и общественных организаций), на которых поступают жалобы от населения»[500]. В этих условиях вопросы, которые задавали советским гражданам иностранцы — о том, можно ли в СССР «критиковать правительство» и «кто критикует руководство партии, если оно делает ошибки»[501], — приобретали особенно острый характер.
Проблемы советской системы контроля за массовым сознанием способствовали снижению приверженности граждан СССР догмам официальной идеологии.
1.5. Выход социума из-под партийного влияния и контроля
После XX съезда КПСС власти страны получили «аванс общественного доверия»[502]. В связи с этим Н.С. Хрущев, очевидно, надеялся, что «десакрализация» И.В. Сталина не пошатнула общую веру в партию и идеологию.
Однако это было не так — в массовом сознании произошел надлом, который в основном касался наиболее политизированной части народа — интеллигенции, однако на «неосознанном» уровне так или иначе охватил более широкие группы населения. «Десакрализация» И.В. Сталина «пробила брешь» в образе мыслей советских людей[503]. Как писали Ю.В. Аксютин и О.В. Волобуев, для многих граждан СССР «принять откровения XX съезда КПСС было довольно трудно, а кое для кого крушение идеалов юности стало подлинной трагедией»[504]. В советском обществе проявилось «понимание критики культа личности… как перехода от периода «веры» к периоду «безверия»[505]. К.Н. Брутенц отмечал, после XX съезда «от слепой веры в марксизм-ленинизм… отошли» даже работники «идеологической сферы»[506]. Некоторые люди, верные коммунизму, «привыкли к обойме Маркс — Энгельс — Ленин — Сталин» и после XX съезда «выкинули ее сразу всю»[507] без разбора: признание «негодным» одного элемента советской идейно-политической конструкции дало разрушительный эффект «ложки дегтя в бочке меда».
