Рудольф Баландин - Охота на императора
Более 10 миллионов сектантов и раскольников в России страдали от отсутствия свободы вероисповедания. Фискальные и полицейские меры лишали свободы передвижения. Не было возможности заявлять правительству о своих нуждах и потребностях из-за отсутствия права петиций. Вся жизнь народа была подчинена произволу администрации.
Единственным способом воздействия на правительство оставались литература и пресса. Но в тех узких рамках, которые были предоставлены печатному слову, оно оставалось гласом вопиющего в пустыне, — средством воспитания в известном направлении читателей, но не способом непосредственного проведения идей в жизнь.
ПОКУШЕНИЯ НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ
Тайное братство «Черный передел» призывало крестьян собирать сходы и посылать ходоков в столицу с требованиями поделить все угодья и леса между всеми поровну без выкупов и срочных платежей, уменьшить всякие подати и повинности, разрешить свободный беспошлинный промысел (соляной, рыбный, горный) и т.д. Пока царь не выполнит этих требований, предлагалось не признавать его государем, отказываться от присяги, не платить податей, не давать рекрутов, не пускать к себе никакого начальства.
И без таких советов крестьяне посылали ходоков к царю. Только вот результаты их обращений были плачевные. А призывы к неповиновению властям могли найти отклик у немногих крестьян. Как бунтовать, когда приходится заботиться о семье, работать из последних сил? Да и что сделаешь против полиции, казаков, а то и регулярных войск?
Многие революционеры сознавали невозможность народного восстания в ближайшие годы, а то и при их жизни. Наиболее нетерпеливые едва ли не с отчаяния решили сделать ставку на политические убийства.
…После раскола «Земли и воли» сторонники террора провели на явочной квартире в Петербурге заседание. Они обсудили и приняли программу Исполнительного комитета партии «Народная воля», которую позже опубликовали.
Первоначально Николай Морозов предложил вариант, принятый ранее, но он не удовлетворил присутствующих. Льву Тихомирову было поручено написать новую программу. Его вариант приняли без серьезного обсуждения. Как окончательно выяснилось, собрались единомышленники.
В самом начале вызвало сомнение определение: «Мы — народники-социалисты». Допустимо ли им называть себя «народниками», как прежде, когда они были членами «Земли и воли», переставшей существовать? Не вызовет ли это смешения понятий? Не будет ли слишком отдавать стариной, затемняя смысл нового направления, которое они хотели закрепить окончательно?
— В таком случае употребим название «социал-демократы», — предложил Желябов. И уточнил: — При передаче на русский язык этот термин нельзя перевести иначе, как социалисты-народники.
Большинство высказалось решительно против. Они полагали, что название «социал-демократы», выбранное германской социалистической партией рабочих, в русской программе, принципиально отличающейся от немецкой, совершенно недопустимо. Были и решительные защитники старого определения. Оно подчеркивало преемственность, напоминало о революционном прошлом.
Имело смысл подчеркнуть, что данная партия не исключительно политическая; политическая свобода для нее не цель, а средство пробиться к народной массе, открыть широкий путь для ее развития. Сочетание слов «социалисты-народники» указывало на то, что они преследуют не отвлеченные конечные цели социалистического учения, а прежде всего народные потребности и нужды.
Ближайшей целью в области экономики считалась передача земли в руки крестьянской общины. В области политической предполагалась замена самодержавия одного лица — царя — самодержавием всего народа. Свободно выраженная народная воля должна быть высшим и единственным регулятором всей общественной жизни.
…Заслуживает внимания один пункт программы народовольцев. Там сказано: «Цель оправдывает средства».
Следовало бы все-таки ограничивать средства достижения пусть даже самой замечательной цели. Ради нее, конечно же, каждый волен рисковать своей свободой и жизнью, отдавать все свои силы и личные средства борьбе. Но ведь бывают средства, которые способны очернить самые светлые идеалы!
Странно, что об этом не подумали авторы программы. Впрочем, они, возможно, нарочно оставили такой чрезмерно обобщенный тезис. Ведь знали: придется совершать убийства, причем не только тех, кого сами приговорили к казни, но и случайных прохожих, ни в чем не повинных людей. Да и приговоры, которые они выносили именем народа, в действительности таковыми не являлись.
В первых строках программы «Народной воли» утверждалось социалистическое и народническое начало. Но в политической части, говорившей о низвержении самодержавия и водворения народовластия, которое мыслилось в форме народного представительства, прозвучало нечто новое: утверждение необходимости государственного переворота, подготовленного заговором, и образования Временного правительства.
Надо отметить: говорилось не о захвате власти партией, а лишь о создании временного правительства. Оно должно было стать промежуточным звеном на период между низвержением царизма и водворением на его место народного правления.
Пункт о захвате власти появился позже в записке «Подготовительная работа партии». Некоторые народовольцы были недовольны такой формулировкой, не желая признавать себя якобинцами. Никогда прежде у них не было речи о навязывании большинству воли меньшинства и внедрении с помощью декретов социалистических и политических революционных преобразований.
При чем же в таком случае название «Народная воля», взятое как девиз и знамя партии? Допустимо ли навязывать народу свое мнение?
Вопрос о временном правительстве был скорее теоретическим, без мысли, что удастся когда-то увидеть его, а тем более — войти в него. О нем написали для придания стройности программе, в расчете на перспективу, когда революционная партия разрастется до значительных размеров. Было ясно, что если кому-то из народовольцев удастся дожить до победоносной революции, то, скорее всего, жар загребут их руками либералы: земские и городские деятели, адвокаты, профессора и литераторы, как было во Франции XIX века. (Это подтвердила Февральская революция 1917 года.)
Как далеки они были от якобинства, показывает письмо Исполнительного комитета к Александру III после 1 марта 1881 года. Выставляя требование созыва Учредительного собрания, Комитет обещал подчиниться воле народа, выраженной его представителями. В том случае, если бы народное представительство не оправдало надежд революционной партии, она обратилась бы не к насилию над ним, не к террору, а к пропаганде своих идей в народе, оказавшемся не на высоте положения.
Нередко считается, будто радикальное якобинское влияние пришло в Россию из-за границы, где, в частности, издавался проповедующий такие идеи «Набат». Когда террористы начали вооруженную борьбу с самодержавием, этот орган горячо приветствовал такие выступления и приписывал своему влиянию поворот революционеров к политической борьбе.
Однако, по свидетельству Веры Фигнер, «Набат» имел очень малые связи в России; распространение его было ничтожно. За все время после ее возвращения в декабре 1875 года из Цюриха в Россию она ни разу ни у кого не видала ни одного номера этого издания и никогда вплоть до ареста в 1883 году не слышала ни в одном из крупных городских центров России разговоров о нем.
Ни «Земля и воля», ни «Народная воля» с эмигрантами не завязывали и не стремились завязать никаких отношений. Зная условия русской жизни, они понимали: в сплошь крестьянской стране нет реальных возможностей создать сильную рабочую пролетарскую партию, наподобие той, какая существовала в промышленной Германии. Всех захватывало стремление к активной борьбе и чувство возмущения против пассивного состояния, в котором находились и народ, и общество, и до тех пор еще мирные социалисты.
…Охота на царя превратилась в главную цель Исполнительного комитета «Народной воли». Это был центр целой сети тайных групп. Предполагалось, что в момент народного восстания он будет координировать действия всей этой сети для победы революции по всей стране.
Почти все члены тайной организации были молоды, смелы, решительны, полны революционного энтузиазма. Их не устраивало долгое ожидание массовых народных выступлений, которых можно было и не дождаться. Оставалось искусственно создавать революционную ситуацию.
Цареубийство виделось как нечто судьбоносное, едва ли не мистическое, придающее особую напряженность деятельности и смысл — жизни. В императоре Александре II они видели не человека, убить которого — тяжкое преступление. Он представлялся им символом, олицетворением системы самодержавия. В таком отношении к человеку, причем не преступнику, можно усмотреть проявление самовнушения.
