Татьяна Окуневская - Татьянин день
Дети-беженцы, сироты так и валяются на тротуарах, на скамейках, узбекам не под силу построить столько детских садов, приютов. У интеллигенции наконец вспыхнуло чувство долга - и решили снять огромный оперный узбекский театр и сделать несколько благотворительных концертов-балов. Назначили басно-словные цены за билеты, но ведь деньги теперь ничего не стоят, я знаю по себе: я пристрастилась к покеру, играем у нашего звукооператора, на столе куча денег, а фактически я играю на бутылку водки, которую получаю в пайке и которая на рынке стоит двести-триста рублей.
Лихорадочно готовимся к концертам. Я должна петь с оркестром Варса в конце второго отделения свою "Ночь", а в антракте продавать в фойе цветы по ценам, которые сама должна называть.
Первое отделение - смешная, фарсовая пьеса, в которой участвуют все звезды, находящиеся в Ташкенте. Пьесу написал Алексей Толстой. Я играю кинозвезду, моего гримера играет комедийная прима Фаина Раневская; сам Толстой играет дворника в белом фартуке, с бляхой; он под гром аплодисментов и хохота подметает сцену там, где не надо; знаменитая Русланова поет остроумные, скабрезные частушки - фейерверк звезд и выдумки.
Слухи по городу от людей, которые проникли на репетиции, да и каскад имен сумели сделать аншлаги на все десять концертов; а мы от жадности стали скорбеть, что не назначили цены на билеты еще выше.
Торжественный день премьеры. Я в очень красивом, последнем вечернем платье из алого панбархата, уцелевшим у меня потому, что узбеки не носят длинных европейских платьев.
Первое отделение - на ура. Жду цветы, которые я должна продавать в фойе. Несут громадный лоток, протягиваю к нему руки и от волнения не могу его взять... пармские фиалки! Парм-ские фиалки моей первой съемки, пармские фиалки цветущего, еще довоенного Киева... они опять пришли ко мне... таинственная круговерть жизни... зарываюсь лицом и вдыхаю, вдыхаю...
Выхожу в фойе. Справа мальчик с лотком, слева девочка с сумочкой для денег. Толпа, разодетая, сияют ордена и звезды фронтовиков, их теперь в Ташкенте много - вырвались к семьям, к родным, просто опомниться от войны. Слушаю комплименты, излияния! К лотку потянулась первая рука - оцениваю... молодые, красивые, у него "Золотая Звезда" на груди, явно не муж и жена. Он берет букетик с сияющей белозубой улыбкой:
- Сколько я вам должен?
Не моргнув глазом:
- Сто рублей.
Секундная пауза обалдения, но улыбка не дрогнула - все-таки Герой Советского Союза достает из пачки сто рублей.
И так через все фойе. Сумочка уже набита деньгами. Я, конечно, совсем уже обнаглела - муж не муж, жена не жена, сто рублей, и все тут. На следующем концерте буду идти по фойе быстрее, и надо приготовить два лотка.
Когда я за кулисами вывалила на стол деньги и рассказала, что я проделывала в фойе, от счастья прослезились, а все вместе оказалось суммой для двух детских домов.
А на студии Ромм прекратил репетиции и взял другую пьесу, где Кузьмина опять играет главную роль, а я не получила никакой роли. Ромм же знает, что я могу остаться без пайка и зарплаты, не будучи занятой в пьесе. Он решил забыть, что он мой "первооткрыватель". Тогда, в "Пышке", он пророчил мне будущее и хорошо ко мне относился, правда, тогда он не был женат и решил действовать, как Бульба: "Я тебя породил, я тебя и убью!" Поистине пути твои, Господи, неисповедимы!
Наконец-то вывезли из Ленинграда Анну Ахматову. Она не разгуливает по главной улице Ташкента в роскошно сшитом обмундировании, а тихо помещена в какое-то общежитие. Разузнаю, что это общежитие эвакуированных из Москвы писателей-антифашистов всех рангов и национальностей, но в основном немцев они у нас в Советском Союзе с момента прихода Гитлера к власти.
Нас несколько человек, захотевших выразить Ахматовой свои чувства. Находим общежитие, приходим. Ташкентский двухэтажный барак. Нам показывают куда-то под лестницу. Действительно, треугольник под лестницей отгорожен театральной, чуть ли не из парчи занавеской, за которой уместилась кровать, тумбочка и... Она! Порода, духовная интеллигентность, так принимать можно только в собственном дворце.
В разгар нашей беседы, ее жгучих рассказов о блокадном Ленинграде прямо над головой "взорвалась" граната, покатился по ступеням лестницы громадный бак, раздались крики на всех языках...
Мы повскакивали с кровати, на которую нас усадила Анна Андреевна, а она с божественно спокойным лицом, посмотрев наверх таким непередаваемым божественным взглядом, поправив свою божественную челку божественным жестом, произнесла:
- Если это антифашисты, то какие же тогда фашисты?!
Скандал набирал высоту, мы вышли на улицу. Анна Андреевна, прощаясь с нами, с таким же божественным спокойствием сказала:
- Хоть бы испортился этот бак для белья, а то они его через день сбрасывают с плиты...
Как постичь духовный мир такого человека, поэтессы, женщины...
23
Тянутся наши омерзительные будни. Карты меня не спасают от тоски, от подвешенного в воздухе состояния. Пить я не умею, не пью. Поклонников уйма роман заводить боюсь, а вдруг тогда что-нибудь случится с Борисом! "Пархоменко" кончили, фильм на уровне безвкусного, безграмотного, неинтеллигентного Лукова - смотрится, я там ничего. Малюшка стала первоклашкой. Мамы здоровы. Еда есть.
А я схожу с ума! Я должна быть на фронте. Пропуск в Москву может достать только Борис, он категорически отказывается и даже пригрозил, что, если я каким-нибудь образом появлюсь в Москве, вышлет меня обратно в Ташкент.
Мне снится наше нежное, тихое, трогательное Подмосковье, Переделкино, наш Дом творчества и в нем немцы. Немцы гуляют вокруг дачи Афиногеновых. Снятся Баби, Папа, Левушка в темных грязных камерах, потом Левушка пропадает, а Папа и Баби бродят по голубому лесу, и это так страшно, - совсем-совсем голубому, и я не могу проснуться.
Что будет с Россией?! Срезанные под корень, погибшие в первой войне, в гражданской, в теперешней два юных поколения?! Разбросанный, разметанный, уничтоженный в лагерях народ... Срезанная голова у интеллигенции... Как сможет все это выдюжить Россия? На лицо Сталина смотреть не могу, на это тупое, бессмысленное лицо с подкожной звериной хитростью, а когда оно "доброе", оно такое глупое, что делается не по себе. Папа, Папочка, ты уберегал меня от политики, а теперь я тону в непонимании. Почему, почему русским народом правит этот ущербный грузин, почему не японец, не француз, кто угодно?! А может, лучше будет, если придут к нам немцы... а может быть, Папа был прав: что было бы со мной, если бы мои глаза были раскрыты в семнадцать лет... если бы я знала, что до тридцать седьмого года было хуже, чем в тридцать седьмом - и голод, и расстрелы... может быть, сгорела бы на костре... подожгла бы себя...
Я опять притча во языцех - на сей раз из-за концерта, тоже благотворительного. Концерт должен состояться в том самом Доме офицеров, в котором я впервые вышла с Варсом на эстраду. Теперь это концерт, составленный из песен из кинофильмов. Петь "Ночь", которую уже поют грудные дети, неприлично, и я решила срочно разучить новую песню, да еще такую, которой у меня даже на слуху нет. Нет и Варса, он на гастролях в районе, а аккомпанировать будет знаменитый Квартет классической музыки имени Бородина.
Выучили с Мамой текст и мелодию, волнуюсь, жду репетиции и получаю ответ: "Отрепетируете за кулисами перед началом концерта". У меня раскрылся рот! Что же, они меня перепутали с Гали Курчи! Ну уж такого я не ждала, но виду не подала и Маме ничего не сказала, чтобы у нее не было инфаркта... Сбежать... Заболеть...
Вхожу за кулисы, гомон, шутки, смех, в углу мой квартет с кем-то репетирует - скрипки, виолончель, смокинги. Сижу, жду. К квартету подбегают, что-то пропоют, смеются, убегают. Второй звонок, решаюсь, подхожу, солидный интеллигентный скрипач приветливо смотрит на меня, узнал:
- А, да, да, у вас песня из фильма "Таинственный остров"? Тональность ми-бемоль?
- Извините, я на одну минуту... - Нашла глазами Лидию Андреевну Русланову, шепчу ей: - Как выяснить, в какой тональности я заучила песню?
- Быстро напой мне.
Так же шепотом напеваю.
- Ми-бемоль.
Подбегаю к квартету:
- Ми-бемоль.
Третий звонок.
- Ну тогда и репетировать не надо!
И двинулись к выходу на сцену.
Второй седой волос появился у меня там, за кулисами, в ожидании своего выступления.
Поднимаюсь по лесенке на сцену, иду, как на заклание, шаг, слышу аплодисменты, пою, чувствую, что сердце тоже начинает петь, голос льется, мне нравится петь под скрипки, это красиво...
Взяла последнюю ноту, гром аплодисментов, птицей вылетаю за кулисы, а там немая сцена из "Ревизора": все стоят и смотрят на меня. Русланова бледная как полотно.
Что? Что случилось, почему они не рады моему успеху?!! Русланова обняла меня:
- Ты, конечно, не понимаешь, что с тобой произошло, ты спела в правильной тональности, но на кварту выше. Изумленный квартет подладился под тебя, а мы замерли, ожидая, что с тобой будет на высокой ноте. Такую ноту может взять только Гали Курчи! Как иногда хорошо ничего не знать и довериться Богу! - И она сочно высказалась.
