О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик
Но как только содержание его разговора с Каменевым стало известно команде, симпатия к бедному Бухарчику резко уменьшилась. Он запятнал или оскорбил практически всех в команде, и для тех, кто был его друзьями, это было особенно неловко. В самом деле, Бухарин едва ли мог нанести более жестокий удар по колеблющимся членам команды (если таковые были), скорее всего, после этого они примкнули обратно к Сталину. Возможно, они действительно были несколько нелояльны в частных беседах, с кем не бывает? Скорее всего, никто из них действительно не хотел изгнания правых. Их колебания, возможно, не стали неожиданностью для Сталина, если бы слежка ОГПУ за лидерами действительно была так хороша, как утверждается. Таким образом, санкционировав публикацию заметок Каменева, хотя и для ограниченного круга членов ЦК, Сталин не только нанес удар по Бухарину, но и сделал предупредительный выстрел по Орджоникидзе, Ворошилову, Андрееву, Кирову и Калинину – и они отреагировали соответственно. «К черту его [Бухарина]», – написал Орджоникидзе Ворошилову, который пожаловался ему на коварство Бухарина. «К нашему полному удивлению, он оказался не особо порядочным человеком. Он сделает все возможное, чтобы создать впечатление, что люди оскорбляют и унижают его, и в то же время сам будет поливать нас дерьмом»[150].
Ухудшение личных отношений стало очевидным на заседании ЦК в апреле 1929 года, на котором обсуждался разговор Бухарина с Каменевым. Утомленный долгим теоретическим рассуждением Бухарина об экономике, придравшись к его метафоре о закручивании гаек, Рудзутак презрительно прервал его: «Ну, мотай, мотай», на что Бухарин ответил: «Ты думаешь, это очень остроумно?» Орджоникидзе засмеялся, что еще больше разозлило Бухарина. «Вот те на, и смеяться запрещено», – заявил Орджоникидзе, чем вынудил Бухарина ответить. Ссылаясь на печально известный вспыльчивый характер Орджоникидзе, он сказал: «Я знаю, что тебе и шоферов бить по морде никто не запрещал»[151]. Когда Бухарин выступил против Ворошилова на заседании Политбюро, тот совершенно потерял самообладание, назвал Бухарина лжецом и ублюдком и угрожал физическим насилием. Ворошилов сам был смущен своим поведением, но, как он сказал своему другу Орджоникидзе, Бухарин просто вывел его из себя: «Бухарин дрянь-человек и способен в глаза говорить подлейшие вымыслы, делая при этом особенно невинную и свято-подлую мину на своем всегда иезуитском лице»[152].
Ворошилов выступил с нападками на правых и на международный капитал, который их спонсировал. Сам он считал свою речь провальной («Я своим докладом замучил ленинградцев, и в другой раз они меня не позовут докладывать»), но Сталин его похвалил, сказав, что это была хорошая принципиальная речь: «Всем гуверам, чемберленам и бухариным попало по заднице» [153]. Но не все получали поддержку от Сталина. Когда в одном из (ложных) признаний специалистов, обвиняемых в авариях и саботаже, полученных органами госбезопасности в 1930 году, было названо имя Калинина, Молотов, получив запись, предложил ее отредактировать, но Сталин быстро поправил его: «Что Калинин грешен, – в этом не может быть сомнения. Все, что сообщено о Калинине в показаниях – сущая правда. Обо всем этом надо обязательно осведомить ЦК», «чтобы Калинину впредь не повадно было путаться с пройдохами». Другими словами, пусть Калинин поймет, что как бы высоко его ни ценили в партии, его положение не является неуязвимым[154].
Тем не менее Калинин остался в команде, возможно, потому, что большинству так и не пришло в голову его исключить. То же самое можно сказать и о других «колеблющихся», таких как Ворошилов и Орджоникидзе, хотя именно непоколебимые Молотов и Каганович стали ближайшими политическими союзниками Сталина. Будущие члены команды проходили боевые испытания в провинциях и готовились к переводу в Москву, как несколькими годами ранее Микоян, Орджоникидзе и Киров. Андрей Жданов работал в Нижнем Новгороде на Волге, на строительстве крупного нового автозавода. Молодой человек с интеллектуальными претензиями («Я всегда был лучшим учеником в школе и закончил с отличием», – писал он в автобиографии 1922 года), Жданов был более известен своей способностью приспосабливаться к изменениям в партийной линии, чем какой-либо особой эффективностью в достижении целей первой пятилетки, но Сталин любил его[155]. Лаврентий Берия находился на Кавказе, поднимаясь от главы грузинского ГПУ до главы Закавказского партийного комитета, и через своего покровителя Орджоникидзе стремился попасть в Москву, предпочтительно на партийную должность, а не в структуры госбезопасности. Он постоянно информировал Орджоникидзе и Сталина о тонкостях кавказской политики, к которой оба сохраняли живой интерес, и воспользовался регулярными поездками Сталина на юг, чтобы заслужить его благосклонность. Заслуги Берии в должности местного руководителя, как в области сельского хозяйства, так и в промышленности, похоже, превосходили успехи Жданова; он действовал эффективно и жестко, и, если верить его сыну, ему удалось обеспечить выполнение первого пятилетнего плана в Грузии, который предполагал выращивание цитрусовых и чая, что подразумевало более мягкую форму коллективизации, чем где-либо еще, а также подавил восстания против коллективизации в Азербайджане «с максимальной хитростью и минимальной огневой мощью»[156].
Сталин и другие первоначально ожидали, что будущие лидеры выйдут из Института красной профессуры и Коммунистического университета им. Я. Свердлова, которые были созданы в начале 1920-x годов как учебные заведения по общественным наукам для коммунистической элиты. Но эти студенты разочаровали. Сильно политизированные, они были склонны проводить время в идеологических дебатах и фракционной политике. И что еще хуже – в неправильной фракционной политике, поскольку фаворитом студентов был популярный и доступный молодой теоретик Бухарин. С началом культурной революции Сталин и его команда перешли на жесткую «классовую» политику в наборе элиты, отдавая предпочтение пролетариям и членам партии, и были крайне враждебно настроены по отношению к студентам из бывших господствующих классов: «Гоните их в шею из Москвы, – писал Сталин Молотову, – и ставьте вместо них молодых ребят, наших людей, коммунистов»[157].
Наряду с этой политикой создания преимуществ для пролетариев произошел резкий сдвиг в ориентации высшего образования в сторону инженерного дела (теперь под началом сталинских промышленных ведомств, а не правых интеллигентов из сферы образования), диплом инженера в тридцатые годы стал наиболее
