Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара
Тем не менее, как мы уже знаем, к 1807 году в офицерском корпусе ощущалась заметная нехватка дворян. Дворяне традиционно вступали в полк, ближайший к их месту жительства, но делали это неохотно, опасаясь немедленной отправки в поход. Чтобы облегчить переход молодых дворян к суровой военной жизни, 14 марта 1807 года Александр I приказал молодым дворянам от 16 лет и старше, которые намеревались поступить на военную службу, перейти за государственный счет во Второй кадетский корпус в Санкт-Петербурге, а не вступать в полки сразу в качестве унтер-офицеров. Однако накануне войны 1812 года количество выпускников оставалось тревожно малым. Один источник приводит цифру в 180 новых офицеров, вышедших из Первого кадетского корпуса в том году, и 184 офицера из Второго кадетского корпуса. В этих условиях Александр I объяснял сохраняющуюся отсталость российского образования отсутствием интереса родителей к этому вопросу. Он сделал это в ответ на упрек своего военно-морского министра адмирала П. В. Чичагова в том, что российские вооруженные силы слишком полагаются на иностранцев[250].
Дворянский полк
Одним из важных решений было создание Дворянского полка при Втором кадетском корпусе. Здесь сыновья из более бедных дворянских семей проходили двухлетнюю военную подготовку за счет государства. Полк оказался удивительно эффективным и популярным, выпустив 2665 прапорщиков за первые пять лет своего существования. Первоначальный набор составлял 600 человек, но к 1813 году это число возросло до 1700, а затем в 1815 году до 2400. В 1817 году во Втором кадетском корпусе насчитывалось 700 кадетов, в первом — 800, плюс еще 200 на малолетнем отделении. По некоторым подсчетам, за все время правления Александра I Пажеский корпус, а также Первый и Второй кадетский корпуса произвели в общей сложности 4845 офицеров[251].
В мемуарах кадета дворянского полка Е. И. Топчиева (1801–1862) отмечается, что в одной из двух выпускных когорт 1817 года было 300 человек, а его выпускной класс 1819 года состоял из 500 новых офицеров. Они отметили свое производство в офицеры в Георгиевском зале Зимнего дворца в присутствии царя, который был «весел, несколько раз прошелся по рядам воспитанников, и так был милостив, что разговаривал со многими»[252]. Примечательно, что в 1812 году почти половина боевых офицеров русской армии прошли обучение в Дворянском полку. В то же время был сформирован Дворянский кавалерийский эскадрон для обеспечения русской кавалерии младшими офицерами[253].
В 1880 году в «Русской старине» были опубликованы личные записи Топчиева о его кадетском опыте в дворянском полку с 1815 по 1819 год. Он, безусловно, дал красочное описание того, что там пережил, и это оказалось чем-то сходным с Дотбойз-холлом у Диккенса. По словам Топчиева, очень молодые и малограмотные сыновья мелкопоместного дворянства, обычно из Рязанской, Курской и Смоленской губерний, сгонялись вместе в тесные общежития, где они мерзли зимой, спали на пяти сдвинутых вместе кроватях, питались жидкой кашицей и вследствие этого страдали различными недугами, в том числе цингой, зобом, чесоткой, а прежде всего простудой. В 1815 году произошла особенно серьезная вспышка чесотки. Наиболее пострадавшие были помещены в карантин, но инфекция сохранялась до 1817 года, когда наконец курсантов поместили по одному на кровать, стали чаще менять постельное белье и мыть полы. На какое-то время улучшилось даже качество каши, подаваемой курсантам.
Интересно, что Топчиев приписывает эти улучшения личному вмешательству самого царя. Последний не мог не узнать об ужасных условиях в Дворянском полку после того, как многие кадеты написали письма с жалобами своим родителям, которые, в свою очередь, сообщили об этом соседям, — и «таким образом узнала почти вся Россия»[254]. Условия, в которых проживал Топчиев и его одноклассники, резко контрастируют с тем комфортом, в котором жили лицеисты: отдельные комнатки в общежитии, обеды из трех блюд и другие прекрасные удобства, описанные И. И. Пущиным, в этом конкретном отношении представлявшим больше подробностей, чем М. А. Корф, к которому мы сейчас обратимся[255].
Царскосельский лицей
Царскосельский лицей был одной из самых привилегированных и эксклюзивных школ того времени. По инициативе Сперанского он был спроектирован как школа для очень одаренных мальчиков первоначально без сословных ограничений. Однако, когда в октябре 1811 года лицей открылся, доступ к обучению ограничили пятьюдесятью сыновьями богатых и известных дворянских семей. Мальчики поселились в школе, специально построенной в садах Царского Села рядом с императорским дворцом и на заведомо безопасном расстоянии от развлечений Санкт-Петербурга. Учеников обучали русскому, латинскому, французскому и немецкому языкам, математике, истории и изящным искусствам, и ожидалось, что они составят основу более образованного государственного служебного аппарата[256]. Лицей также рассматривался как приемлемая альтернатива университетскому образованию, которое воспринималось некоторыми в правительственных кругах, в том числе В. П. Кочубеем, опасным источником потенциально подрывных политических идей, привнесенных с Запада. Негативное отношение к университетам стало еще более явным с 1816 года, когда министром просвещения был назначен А. Н. Голицын. Он не скрывал своего мнения, что права, предоставленные университетам в начале царствования Александра I, были преждевременными и опасными[257].
В первые годы существования лицея в нем преобладал либеральный дух во многом благодаря своему первому директору В. Ф. Малиновскому, чье мировоззрение было схожим с мировоззрением Сперанского. Говорили, например, что это единственная школа в России, где нет телесных наказаний. Это следует считать прорывом, поскольку, по мнению одного историка-социолога, с XVII века до 1860‐х годов телесные наказания считались «главным воспитательным средством» и применялись для детей в благородных семьях «преимущественно к мальчикам, но более всего в школах». Аналогичное мнение выражено автором краткого описания повседневной жизни обучаемых в старейшей военной академии России, Первом кадетском корпусе, в первой половине XIX века. Он утверждает, что телесные наказания были неотъемлемой частью системы образования того времени. Это считалось настолько нормальным, что сами кадеты считали любого, кого никогда не пороли, не вполне настоящим курсантом. Суровый режим и строгий порядок в Корпусе поддерживался благодаря традиции, предусматривающей множество наказаний, «возведенных в некоторых случаях в нечто вроде искусства».
Современный мемуарист перечисляет обычные наказания, от стояния в углу на коленях, лишения завтрака и ужина и до того, что таскали за уши. Самым распространенным, «конечно», было хлестание березовыми прутьями от пяти ударов и
