Жан Марабини - Повседневная жизнь Берлина при Гитлере
Генералы недовольны «свиньей»
«Эта свинья всегда в выигрыше», — говорит адмирал Канарис. 80 % немецких генералов без труда сообразили бы, что под «свиньей», естественно, подразумевается Гитлер, чья неизменная удачливость производит на них завораживающее, парализующее воздействие. Вопреки их предсказаниям небо над Берлином — если не считать учебной тревоги 1 сентября 1939 года — остается мирным. Тогда, 1 сентября, газета «Берлинер моргенпост», принадлежащая концерну «Дойчер ферлаг», успокаивала обеспокоенных берлинцев: «Учения по противовоздушной обороне продемонстрировали образцовую дисциплинированность населения столицы рейха». На фотографиях можно было видеть, как толпа спокойно спускается в заранее подготовленные бункеры, как санитары несут на носилках «убитых» и «раненых» во время учения, воспроизводящего условия массированной воздушной атаки. Население, увидев всё это, уже готово вместе с «дядей Германом» смеяться над самой мыслью о возможности воздушных налетов на Берлин, — смеяться тем более добродушно, что пока факты преследования врагов нацистского режима еще не очень бросаются в глаза. Речь идет лишь о том, чтобы предостеречь Рузвельта, этого «ставленника евреев», как объясняет Геббельс своим близким. Конечно, в Польше все обстоит иначе, несмотря на протесты военных (впрочем, не очень активные). Гитлер предупреждает недовольных, можно сказать, угрожает им 23 ноября 1939 года: «ОКВ (Верховное командование вермахта) проникнуто духом пораженчества, упорствует в своеволии…» Фюрер даже призвал к порядку фон Браухича, который в ответ подал прошение об отставке и получил отказ. Тогда же Гальдер записал в своем дневнике: «Наступил день кризиса, но я решил подчиниться этому удачливому безумцу». Существует угроза «ликвидации» фюрера. Браухич, выражая мнение всего генерального штаба, заявил, что «Гитлер должен быть сброшен», но он, Браухич, видит реальные «трудности» на пути реализации этого замысла. Генералы колеблются, сознавая важность самого сильного аргумента «свиньи»: «Бунт перед лицом врага равносилен предательству». Канарис тоже признает, что необходимо ждать.
СС экспериментирует
Канарис будет ждать, тем самым обесценивая усилия своих агентов в Великобритании. Гитлер, которого во время его визита в Париж собственные генералы постараются изолировать от французов («Они меня стыдятся», — скажет он близким), им этого не забудет. Они — генералы — еще могут задержать на несколько недель внедрение гестапо во Францию, могут пока ходить в ресторан «Максим» и навещать своих кузенов, французских аристократов, в их особняках, но это продлится недолго. Посол Германии Абец[132] уже прибыл в Париж. Если во Франции — до 1941 года — еще относительно спокойно, то в Польше уже разворачивается террор. «То, что там будет происходить, придется вам не по вкусу», — заявил Гитлер немецким генералам 22 августа 1939 года. 10 сентября Гальдер писал в своем официальном рапорте: «Эсэсовцы заставляют польских евреев работать на ремонте моста и потом их убивают». Военный трибунал судит убийц из СС и добивается того, чтобы они получили год тюремного заключения. Но их освобождают по случаю «всеобщей амнистии», распространяющейся на воров и преступников-нацистов. Кейтель угрожает армии: «Фюрер принял решение. Если вы будете упорствовать, мы направим в каждое воинское подразделение комиссаров СС». Гейдрих приезжает в штаб ОКВ и излагает там позицию нацистского правительства: «Мы намереваемся «почистить» евреев, интеллигенцию, духовенство и польскую аристократию. Польша должна стать жизненным пространством». Генерал Вагнер[133] пытается взять на себя роль Понтия Пилата: «Армия настаивает на том, чтобы эта «чистка» была отложена до того момента, когда военные уйдут, уступив место гражданской администрации». Этот короткий диалог говорит о многом, несмотря на существование секретной записки «о несвоевременности подобных зверств», которую главнокомандующий направил Браухичу. «Уничтожить католическое духовенство, — уточняется в упомянутой записке, — в данный момент невозможно». 21 сентября Гейдрих посылает «инструкции» военным: «Они [евреи] должны содержаться в городских гетто. Потребуется некоторое время, прежде чем «окончательное решение» сможет быть полностью осуществлено. Операция должна проводиться строго секретно». Через два или три года, когда наступит этот срок, ни у одного генерала из тех, что служили в Польше, не возникнет и тени сомнения в том, что под «окончательным решением» имеется в виду геноцид! А пока Франк,[134] «интеллектуальный гангстер», как его назвал Ширер, образованный человек и фанатичный нацист, с холодной жестокостью принимает меры для «сокращения численности польской интеллигенции», организует «принудительные работы», доводит до конца Ausserordentliche Befriedigungsaktion, «Чрезвычайную акцию по умиротворению». Он хочет воспользоваться моментом, когда внимание мировой общественности занято победами Гитлера на Западе. И смеется над протектором Богемии, фон Нейратом, сделавшим достоянием гласности казнь семерых мятежников: «Если бы я распорядился вывешивать афиши на стенах всякий раз, когда расстреливают семь поляков, то для производства бумаги не хватило бы всех лесов Польши». В отношении «нескольких тысяч» польских интеллектуалов поначалу проводится «мягкая» (ужасное слово!) политика. Однако приказы фюрера касательно Польши совершенно недвусмысленны: «Полякам предназначено быть рабами рейха. Тем более что в настоящий момент русские для нас недосягаемы. Но ни один человек, способный управлять этой страной, не должен остаться в живых. Что касается трех с половиной миллионов евреев, то с ними мы пока подождем». «Трудно, — прокомментировал это указание послушный Гитлеру Франк, — уничтожить всех вшей за один раз». СС и «ИГ Фарбениндустри», крупнейший немецкий химический концерн, открывают, каждый со своей стороны, затерянный в болотах лагерь Аушвиц. СС и промышленники мечтают объединиться, чтобы совместно осуществлять выгодные операции, используя даровой труд двух с половиной миллионов человек, не считая еще полмиллиона тех, кому «предстоит умереть от голода». Берлин и весь мир пока ничего не знают об этих идеях, созревающих в головах немногих «избранных». Немцы вовсе не испытывают атавистической ненависти к своим соседям полякам. Преследования берлинских евреев пока не получили большого размаха. Ношение желтой звезды станет строго обязательным для немецких евреев только 19 сентября 1941 года; первый транспорт в концентрационный лагерь Лицманштадт отправится 16 ноября того же года. «Хотя многие берлинцы были шокированы подобными «перемещениями» [евреев]», мало кто открыто выражал свое недовольство, «большинство предпочитало поскорее забыть об этой вынужденной военной мере» (Шмидт). «Строгая секретность» в отношении всего, что касалось уже планировавшегося уничтожения определенной части населения, пока тщательно соблюдалась, о предстоящем геноциде говорили в закодированных терминах, непонятных для большинства людей. «Тогда еще можно было поддерживать лозунг дня: «Wir danken unserem Fьhrer» («Мы благодарим нашего фюрера») — и при этом оставаться добрым христианином», — скажет в 1983 году один старый берлинец.
В студии УФА на Дёнхофплац
Многие юные жительницы Берлина, желая ускользнуть от Имперской службы труда, осаждают старых мэтров с УФА, ибо знают, что те благоволят к немецким актрисам, точно так же, как десять лет назад благоволили к кинозвездам европейского происхождения, стремившимся приобщиться к великому немецкому кинематографу, который до войны пользовался всемирной славой. Конечно, и сейчас в студиях УФА, крупнейшего кинематографического объединения в Европе, снимаются хорошие фильмы, иногда даже аполитичные, с великими французскими актрисами в главных ролях: «Ворон», «Убийца живет в доме 21» и другие. Что знают в этих кругах о формировании в Польше «империи СС»? Что знают о тамошних зверствах шансонье оккупированной Франции? Можно ли возлагать ответственность за преступления нацистского режима на Эдит Пиаф, Лиз Готи, Лео Маржана, если в Германии, как и в самой Франции, как и в других странах Европы, люди повсюду поют «Любовников из Сен-Жана» и прочие французские шлягеры?
Киностудия УФА на Дёнхофплац еще какое-то время будет играть роль европейского Голливуда — пока с ней не начнет конкурировать римская студия «Чинечитта»,[135] с момента появления фильмов Росселлини («Белый корабль»), Блазетти («Прогулка в облаках») и Висконти («Одержимость»).[136] Упомянутые великие режиссеры работали в фашистской Италии, находившейся в состоянии войны. Что же касается УФА, то этот искусственный райский островок, разумеется, контролировался Геббельсом. Правда, Геббельс «был слишком занят текущими делами и не мог или не хотел следить за всем» (комментарий одного берлинца, 1983 год). Он даже иногда допускал прокат таких фильмов, как «Понткарраль», проникнутых «умело закамуфлированным духом Сопротивления», как скажет актер Пьер Бланшар. Нацистские бонзы питали слабость к артисткам и нередко женились на них. УФА истратит многие метры пленки на производство самых что ни на есть антисемитских лент, но вместе с тем будет, так сказать, создавать алиби для режима, оправдывая его существование, в частности, в глазах французов. В нацистской Германии покажут «Великую иллюзию».[137] Нацисты будут по возможности потакать Петену и собственным «франкофилам»: они попытаются привлечь на свою сторону французскую интеллигенцию и отчасти в этом преуспеют. Брасиллаш и Селин[138] приедут в Берлин. Впрочем, знаменитым французским писателям Дриё ла Рошелю,[139] Монтерлану,[140] Рамону Фернандесу и так ничего не грозит, хотя бы уже потому, что их опекают издатели. Даже тех, кто занимает двойственную позицию по отношению к нацистскому режиму (как Мориак) или откровенно враждебен ему (Арагон, Эльза Триоле, Альбер Камю, Жан Поль Сартр), не будут слишком беспокоить, когда неоккупированная зона перейдет в руки немцев. В то же самое время в Берлине службы декораций и эскизов киностудии УФА останутся последними островками относительного спокойствия.
