Арсений Ворожейкин - Небо истребителя

От этого воспоминания мне стало жарко. Неужели всегда так властно и безжалостно, как и сама война, будут преследовать нас воспоминания? Очевидно, так оно и будет. Войны для их участников незабываемы. От этой мысли я резко развернулся и взял курс на аэродром.

На стоянке ко мне подошел Домов и сообщил, что мы приглашены на вечеринку в честь 8 Марта. Немного смутившись, он пояснил:

— Там задумано познакомить меня с девушкой. Как, пойдем?

— Конечно! — с охотой согласился я, подумав, что это может помочь Домахе забыть свое горе, и спросил: — А как с продуктами?

— Все уже сделано. Семен Иванович, в комнате которого я живу, мужик расторопный, хозяйственный. Наши сегодняшние ужины и завтрашние завтраки уже перекочевали на квартиру хозяйки, где мы собираемся. Он на ужин пригласил и нашу официантку Соню. Так что с закуской все будет в порядке.

Двое товарищей, с которыми я жил в комнате, ушли на ужин, я хотел переодеться и идти в гости, но в дверь постучали. Приехал из деревни мой брат Степан, Он уже демобилизовался, но явился в военной форме. Под Сталинградом Степан был тяжело ранен. Госпиталь. Потом снова фронт. Под Берлином мы оба воевали рядом, но не встречались. На солдатской гимнастерке Степана орден Красной Звезды и несколько медалей. Инвалид третьей группы.

Когда улеглось волнение от встречи, я сказал:

— Видишь, живем по-фронтовому.

— Заметно. И постель солдатская, — отозвался Степан. — А я приехал к тебе за помощью: нужны запасные части к автомобилю. У вас могут быть списанные машины. Я устроился в колхозе шофером. Машина дряхлая. Думаю восстановить.

— С одной рукой?

Степан приподнял кисть правой руки и подвигал тремя пальцами:

— Эти немного оживают. А мизинец и средний отдохнут и тоже воскреснут. Так сказал мне врач.

— Хорошо бы. А то, наверно, вам с женой трудновато справляться с домашними делами?

— Конечно! Так что маму ты в Белоруссии долго не задерживай. А то моя Раечка днюет и ночует на маслозаводе, а у нас свое хозяйство, и мать на попеченье оставила корову, поросенка, трех овечек.

— А как с хлебом, с кормами?

— С хлебом трудновато, но до нового урожая дотянем. Поможет молочко, одну овечку заколем.

Потом мы заговорили о минувшей войне и так увлеклись, что я забыл о приглашении на праздничный ужин. Вспомнил, когда в двери появился запыхавшийся Домов.

— Ой, Домаха, извини ты нас, — показал на Степана. — Брат приехал.

— Вот и хорошо, — отдышавшись, заговорил он. — Приходите оба, отпразднуем вашу встречу и женский день. Нас ждут две хорошенькие девушки и три прекрасные дамы. — Костя взглянул на меня: — А я, грешник, зная твою пунктуальность, подумал: уж не случилось ли что с тобой?

— Со мной ничего. А как ты там? Видел девушку, с которой тебя собираются познакомить?

— Не только видел, но и говорил с ней.

— Ну и как?

— Хороша! Галей звать. Учится в Горьком на последнем курсе мединститута. С ней подруга. Тоже студентка. Живет в Горьком.

— Значит, Галя тебе понравилась?

— С первого взгляда.

— Так, может, этот ужин будет вашей свадьбой? — пошутил я. — Мы с братом готовы стать дружками.

— Арсен, я не шучу. В любовь с первого взгляда верю, но боюсь своей поспешностью напугать девушку. К тому же сестра, мне показалось, командует ею. Властная женщина. Артистка. Таких диктаторов я не люблю. А вдруг и Галя в сестру. Ну да ладно, нас ждут. Давайте, братцы, одевайтесь.

Когда мы пришли, гости встали в радостном возбуждении.

— Степан, поднимай руки! — шутя скомандовал я и сам высоко взметнул свои. — Виноваты, сдаемся!

Костя пояснил:

— Братья семь лет не виделись.

— В таком случае прощаем, — мило улыбаясь, сказала за всех картинной красоты женщина и, подойдя ко мне, подала руку: — Нина Тимофеевна. Приятно познакомиться. У меня сын тоже собирается стать летчиком. Учится в Горьком, в суворовском училище, — не дав мне сказать ни слова, она повернулась к одной из девушек: — Галя, подойди к нам.

Я понял, что Галя и есть та, в кого с первого взгляда влюбился Домаха. Она во многом походила на Шуру. Такая же длинная черная коса, такие же тонкие длинные брови. Красивая! Круглое лицо пылало от смущения, что редко случалось с Шурой. Та умела владеть собой.

— Это моя младшая сестра, — представила ее Нина Тимофеевна.

Квартира была из трех комнат. Две занимала Нина Тимофеевна с Галей, третью — Люся. Стол был накрыт в большой комнате сестер. Вторая их комната предназначалась для танцев.

Нина Тимофеевна на правах хозяйки разместила гостей. Особое внимание привлекли к себе Семен Иванович и Люся. Люся оделась во все белое, как невеста. Да и косметика на лице придавала особую праздничность. Семен Иванович в парадной форме с орденами и медалями. Эту пару Нина Тимофеевна усадила в торце стола на самом видном месте, как обычно бывает на свадьбе. Левее меня оказалась Соня, правее хозяйка поставила стул себе и рядом с собой усадила Степана. Напротив нашей четверки сел Домов в окружении Гали и ее подруги. Нина Тимофеевна взяла на себя функции тамады:

— Дорогие мужчины, будьте любезны, наполните бокалы сначала дамам, а потом себе, — стоя обратилась она. — А теперь выпьем за нас, женщин, дающих жизнь человечеству.

Мое внимание привлекла Соня. Я видел ее почти каждый день в летной столовой в синем костюме с белым передником. Она птичкой-синичкой порхала по залу. Летчики уважали ее за вежливость и аккуратность в обслуживании. Улыбалась она не так часто, зато улыбка у нее была очень милой. Сейчас Соня была неузнаваема. Куда девалась ее резвость, она приуныла и замкнулась. Я повернулся к ней:

— Вы сегодня не похожи на себя.

— Я с сорок первого не была в такой компании. Отвыкла. У меня муж был летчиком. Погиб в начале войны…

Поднялся Семен Иванович.

— Дорогие друзья! — громко произнес он. Как у многих авиационных техников, работающих зимой и летом на воздухе, голос у него был басовито-хрипловатый. — Мы с Люсей официально поженились, поэтому у нас сегодня двойной праздник. Этот ужин будет нашей свадьбой.

Все радостно зааплодировали. Как принято в таких случаях, раздались возгласы:

— Горько!

Потом много танцевали, Домов пел: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Популярную песню дружно подхватили. Спели фронтовую «Раскинулись крылья широко…» на мотив «Кочегара». Степан спел свою, танкистскую, переделанную из песни о шахтерах. Пел он тихо, задумчиво и трогательно, как могут петь только люди, пережившие то, о чем рассказывает песня:

По полю танки грохотали,Танкисты шли в жестокий бой,А молодого в танкошлемеНесли с разбитой головой…

Слова никому, кроме Степана, не были известны, но последний куплет, повторяющий первый, подхватили все. И подхватили с таким чувством, словно у каждого в душе эта песня давным-давно созрела и теперь вырвалась наружу с таким накалом, что никто не заметил, как ее дружно пропели второй раз.

Наступила тишина. Женщины застыли в печали. Нина Тимофеевна явно нервничала. Я решил ее развеселить, но она вдруг со слезами на глазах бросилась в другую комнату. Это получилось так неожиданно, что все, кроме Гали, растерялись и застыли в недоумении. Галя извинилась за сестру:

— Когда Нина получила похоронку на мужа, она больше месяца болела. И сейчас еще часто плачет.

Вскоре мы разошлись по домам. У себя на тумбочке я обнаружил письмо. Время было уже позднее. Чтобы не беспокоить спящих, не стал зажигать свет, а тихо вышел в коридор. «Дорогой мой Сеня! — писала Валя. — Сильно скучаю по тебе. Но я, твоя боевая подруга, как принято называть нас, жен военных, горжусь тобой. Я тоже выполняю свой долг — пестую Веру и Олечку. Оля уже встает на ножки, но еще не ходит.

У нас днем и ночью летают самолеты, наводят тоску и тревогу. Мне иногда становится страшно. Страшно за тебя. Но я глушу этот страх. И, кажется, мне это стало удаваться. Ведь вы, летчики, летаете потому, что научились владеть собой. И я научусь, ведь я твоя жена.

Сейчас мы в разлуке. А сколько таких разлук было с 1937 года, когда мы поженились? Не счесть. И эти разлуки дали мне и, наверное, тебе возможность ощутить нашу любовь. Но все же без тебя я полсебя. С тобой — вся. Но не думай, что я хирею. Нет и нет! Надежда — вот что дает мне силу и радость. И живу и питаюсь ею. И чувствую себя нормально.

Нас разделяет расстояние около полутора тысяч километров. Однако я испытываю такое чувство, будто мы служим вместе и одному делу. Ты командир полка, а я его мать.

Разлука! Жить постоянно вместе — все как-то притирается, сглаживается, точно камушки на морском берегу. Ты даже не чувствуешь ход жизни. Все становится обычным, будничным. И любовь не замечаешь, как не замечаешь работу сердца. Стоит же только ему забарахлить, сразу же поймешь, что значит для тебя оно.