Николай Копосов - Хватит убивать кошек!

Таким образом, теории эмпирической классификации привели к усложнению оснований классической логики, но не сокрушили их. Над атомарной вселенной по-прежнему возвышался мир общих понятий, которые, конечно, уже не считались эманацией Логоса, но все же сохраняли претензии на универсальность. Теория демократии выражала одновременно и опыт множества, и опыт универсальной идеи.

Однако в логике XIX — начала XX в. имелась и другая тенденция, которая представляла собой реакцию на эмпиризм. Пожалуй, наиболее полное выражение она нашла в неокантианстве, точнее, в теории образования исторических понятий Генриха Риккерта. Исторические понятия в отличие от естественно-научных являются, по Риккерту, не генерализирующими, но индивидуализирующими понятиями. Логика Риккерта описывает метафизику немецкого историзма, весьма отличную от атомарной номиналистической вселенной англо-французского позитивизма. История представлялась истористам как результат деятельности надындивидуальных коллективных сущностей и великих людей, которые воплощали собой дух этих сущностей в его неповторимом историческом развитии:

«Общая историческая связь есть объемлющее „целое“, и единичные индивиды суть его части… Такие слова, как греческое или немецкое, представляют собой в истории не наименования для родовых понятий, содержащих в себе общее всем грекам или немцам… Фактическое содержание… понятий о народах, периодах, эпохах культуры состоит… из того, что оказывается лишь у сравнительно небольшого числа единичных индивидуумов… Мы привыкли рассматривать известные особенности, принадлежащие индивидууму Лютеру… как немецкие вообще… поскольку эти своеобразные черты вошли для нас в идеальное понятие о немце вообще. Впоследствии это историческое понятие становилось все богаче и богаче благодаря другим индивидуумам, как, например, благодаря Гете и затем благодаря Бисмарку… Итак, если общая душа немецкого народа вообще означает что-либо для историка, она есть отнюдь не общее родовое понятие, но индивидуальный процесс развития»[168].

Определить такое понятие с помощью логики необходимых и достаточных условий невозможно. Но и идея прототипической классификации (для которой в цитированном отрывке есть несколько оснований) не привлекала Риккерта, потому что принять позитивистскую идею множества означало бы разрушить основания вселенной немецкого историзма. Классификационная функция любых понятий для Риккерта — сугубо подчиненная, а для исторических понятий она вообще не имеет особого смысла, поскольку историческое мышление по природе своей не атомистично («индивидуалистический метод… исключает всякое атомизирование исторических объектов»)[169]. Тип у Риккерта оказывается лишенным модерных коннотаций и выступает преимущественно в архаическом значении.

Политическая опасность такой логики несомненна. Нацистская идея расового типа была, конечно, не риккертовской, но архаизм типа вместе с теорией исторических индивидуальностей как альтернативы универсализму демократии был востребован нацизмом. Нацизм дополнил идею типа идеей множества в ее псевдомодерном варианте: согласно тоталитарной идеологии организованная типом масса (или, точнее, народ) в отличие от позитивистского множества предшествовала индивиду. Показательно отсутствие у нацизма способности выработать универсальные принципы. Тип, который доминировал в воображаемом мире нацизма, мог иметь только имя собственное, имя немецкого народа, и мог быть описан только как конкретная история этого последнего. Ему нельзя было приписать универсальные предикаты.

На грани XIX–XX вв. произошло существенное обновление либеральной модели, которая была дополнена социалистической моделью и стала в результате еще более противоречивой. Парадигма социального, сложившаяся в этот период, основывалась на отрицании атомарной номиналистической вселенной, но позднее наряду с либерализмом стала важной составляющей современной демократии.

Как уже отмечалось, парадигма социального (или идея разума-культуры) основывалась на теории социального происхождения разума. Эта теория возникла на скрещении двух логик — логики поиска промежуточного уровня между множеством индивидов и государством и логики обоснования объективности познания с помощью преодоления дуализма субъекта и объекта познания и возврата к гегелевской идее познающей самое себя субстанции, которая получила имя общества или культуры. Именно концепция социального происхождения разума стала теоретическим основанием социальных наук — идеологической легитимизации современного демократического общества[170]. Таким образом, атомарная модель общества, положенная в основу либеральной политической философии, была потеснена подсказанной социалистическим проектом идеей социального, которая предполагала преодоление индивида (и, следовательно, атомарной модели общества).

Однако преодоление индивида в антилиберальных теориях начала XX в. (от социализма до национал-социализма) неизбежно вызывало реакцию, которая приобретала отчетливо политический характер по мере становления тоталитарных режимов. Отсюда возврат к индивиду в логическом позитивизме и неолиберализме 1920–1930-х гг., которые в равной (и крайней) степени исходили одновременно из образа атомарной номиналистической вселенной и из логоцентрического универсализма. Уже после падения фашизма возрожденный логический и политический атомизм слился с теориями социального происхождения разума в том внутренне противоречивом синтезе, которым является теория современной демократии. Последняя как бы поддерживается в напряжении между двумя парами полюсов — между либеральной моделью, основанной на индивиде, и социальной моделью, основанной на его преодолении, с одной стороны, и между множеством эмпирических индивидов и универсализмом — с другой. Современная демократия родилась из серии исторически сложившихся компромиссов между разными интеллектуальными течениями и политическими силами, она основана не на последовательном развитии единой логики, но на сосуществовании противоречащих друг другу логик.

Некоторое ослабление антитоталитарного пафоса, последовавшее в 1950–1960-е гг. за падением фашизма, совпало по времени с началом упадка логического позитивизма, так и не сумевшего примирить множество с универсалиями. Именно в ходе кризиса логического позитивизма происходит возрождение теории прототипической классификации. Характерно, что идеи семейного сходства и сложных понятий, близко напоминающие взгляды Найта и Стюарта и подрывающие универсализм логического позитивизма, были высказаны Витгенштейном в «Философских исследованиях»[171]. Расцвет семантики прототипа пришелся на 1970-е — начало 1980-х гг. Однако при всех претензиях на революционное преобразование когнитивных наук теория прототипа в конце XX в. в отличие от своей предшественницы XIX в. едва ли имела политическое значение. Связь между типом, Богом и расой в наши дни оказалась утраченной, и теория прототипа не вела к реакционным политическим выводам.

Тем не менее соблазнительно провести параллель между начавшимся в 1980-е гг. упадком семантики прототипа и новым подъемом антитоталитарной идеологии, возможно, сказавшимся начиная с конца 1970-х и особенно в 1980-е гг. на оживлении логоцентрического универсализма. Безусловно, центральной политической идеей конца 1970–1980-х гг. стала идея прав человека, т. е. крайняя форма идеи абстрактного индивида, которому приписывались универсальные предикаты. Именно эта идея сумела сокрушить тоталитаризм, поскольку опиралась на очевидные в рамках атомарной, номиналистической и универсалистской вселенной аргументы. Приблизительно в те же годы теория прототипа оказалась вновь побеждена, в частности, с помощью той же пробабилистской логики, которую полутора веками ранее против нее использовал Милль.

Восторжествовав над тоталитаризмом, демократия утратила врага, благодаря противостоянию с которым держалась. Ее внутренние противоречия стали поэтому более очевидными. В частности, идея социальной защиты остается несколько механистически соединенной с идеей изолированного индивида. Но это лишь одна из многих проблем современной демократии. Неудивительно, что в последние годы мы все чаше встречаемся как с атаками на демократическую идеологию, так и с попытками пересмотреть ее основания, модифицировать демократию, сделать ее более жизнеспособной в меняющемся мире.

Развитие науки в XX в. показало упрощенность атомистической, номиналистической и универсалистской картины мира. С начала века образы классической механики постепенно (хотя и медленно) вытесняются из нашего сознания более сложными формами немеханистического воображения. Аналогичный опыт дает аудиовизуальный мир. Референциальная безусловность картезианского пространства оказалась подорванной. Она отчасти поддерживается лишь школьной физикой — и теорией демократии, которые осуществляют культурную репрессию по отношению к иным формам пространственности, нежели пространство классической механики (таким, например, как топологическое пространство). Вопрос в том, не приводит ли эта культурная репрессия к блокировке мыслительных ходов, без которых возможности развития политической теории оказываются опасно обедненными. Вместе с немеханистическим воображением оказались проблематизированы интеллектуальные основы логики демократии.