Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2
Председатель. — А какое письмо вы писали Протопопову после убийства Распутина?
Мануйлов. — Никакого письма я не писал. Я писал относительно дела моего личного, которое должно было появиться в суде. Я просил, так как в печати писали невероятные вещи, и против меня подготовлялось общественное мнение, сочиняли, бог знает что, и я просил нельзя ли, чтобы не печатали таких вещей. Вот какого рода письмо.
Председатель. — Вы имеете какое-нибудь отношение к Ярославлю, или имели в прошлом?
Мануйлов. — Не был никогда.
Председатель. — Вы там не служили никогда?
Мануйлов. — Никогда. Вы думаете про мои отношения со Штюрмером? Нет. Я со Штюрмером познакомился, когда он был директором департамента общих дел.
Председатель. — Это действительно вам совершенно ясно? Вы категорически можете сказать?
Мануйлов. — Категорически.
Председатель. — Скажите, пожалуйста, вот что. Не происходили ли свидания Распутина со Штюрмером еще в одном месте, на квартире лица вам довольно близкого?
Мануйлов. — Да, это было один раз. Это было на третий день его назначения. Дело в том, что Распутин тогда у меня на квартире еще не бывал.
Председатель. — Вы просто не хотели этого?
Мануйлов. — Не хотел. Тогда Штюрмер говорит: «Нужно видеть непременно Распутина, где бы можно было его видеть?» Я говорю: «Есть одно место, там никого не бывает. Если хотите, приезжайте». И он приехал на Бассейную, 36.
Председатель. — Эта квартира Лерма.
Мануйлов. — Да. Это единственный раз. Это было через три дня после назначения.
Смиттен. — Вы присутствовали при этом свидании?
Мануйлов. — Я был в другой комнате.
Председатель. — Была квартира предоставлена, а лица, которому принадлежала эта квартира, не было?
Мануйлов. — Нет, не было. Он, когда прощались, расцеловался с Распутиным.
Председатель. — Штюрмер?
Мануйлов. — Да, я был в столовой.
Смиттен. — Скажите, в то время наблюдение за Распутиным, филерское, производилось уже?
Мануйлов. — Да, я думаю.
Смиттен. — Так что посещение квартиры Лерма должно быть филерами зафиксировано?
Мануйлов. — Да.
Смиттен. — Кем велось наблюдение? Охранным отделением?
Мануйлов. — Нет, Комиссаровым, т.-е. его так называемым летучим отрядом.
Председатель. — Теперь расскажите о предположениях Штюрмера создать в Петрограде бюро заграничной агентуры с вами во главе. Вот этот инцидент нам хотелось бы осветить.
Мануйлов. — Нет, это не так. Я вам скажу сейчас. Дело в том, что заграничная агентура, в то время, как, по крайней мере, говорил Штюрмер, не давала никаких сведений, а расходовались очень большие деньги. Как-то раз я был у него, кажется, незадолго до его назначения министром внутренних дел. Я ему говорю: «Обратите ваше внимание на то, что расходуются колоссальные деньги, и теперь совсем не по тому пути идет агентура. Агентура заграничная должна быть направлена на борьбу с шпионажем и с врагами государства».
Председатель. — Это была ваша мысль?
Мануйлов. — Моя мысль. А не то, что мы наблюдаем за какими-то странными революционерами, которые переезжают из одной квартиры в другую, и продолжаем воровать их письма, как это делалось всегда представителями заграничной агентуры. Я ему рассказал все, что я знал по моему пребыванию в Париже. Как организована Sûreté générale,[*] в смысле борьбы с контр-шпионажем, и говорю: «Вот, на что нам следовало бы обратить внимание». Когда война началась, «Новое Время» командировало меня заграницу. Я объездил все страны, конечно, за исключением вражеских, и видел ту колоссальную работу, которая была сделана в Германии в смысле воздействия на печать, и говорю: «Вот, куда должно быть направлено все».
Председатель. — А как же в вашем сознании стоял вопрос о том, что в сущности это дело контр-шпионажа находится в руках военного ведомства?
Мануйлов. — Нет. Дело в том, что во Франции контр-шпионаж разделен на две части. Есть в министерстве внутренних дел так называемое Sûreté générale,[*] специальное отделение, которое ведает контр-шпионажем, и есть военный шпионаж, который ведет главный штаб. Контр-шпионаж есть наблюдение за военными агентами, за посольствами, так что там это разделено. Я ему все рассказал и говорю: «Конечно, теперь несколько поздно, потому что война. Но это — вещь, которая была бы нам очень полезна, и совершенно бесполезно теряем мы время в наблюдениях за социал-демократами». Действительно, кажется, он заинтересовался, хотя он рамольный человек, только моментами хотел создать что-то и говорил по этому поводу. Тем дело и кончилось, так что, собственно, это не вылилось ни в какую форму.
Председатель. — Вы, значит, должны были, реорганизуя иностранную агентуру, переехать в Париж или остаться здесь?
Мануйлов. — Я говорил в общих чертах.
Председатель. — Но во всяком случае вы должны были заменить этого самого Красильникова?
Мануйлов. — Нет, нет.
Председатель. — Вот вы только что называли Штюрмера рамольным человеком, но вы не замечали, что этот человек был с некоторой внешней выдержкой?
Мануйлов. — У него была очень большая выдержка. Он умел молчать, и казалось, что это молчание очень глубокомысленно. Но он рамольный, и только утром, в 8 часов, когда он назначал мне свидания, тогда и можно было с ним говорить. Потом я его видел в 4 часа, в 5 часов. Это был совершенно конченный человек, он засыпал несколько раз при мне, и мне лично казался очень усталым. Так что за этот период, что я его видел, он как-то умственно очень понизился, но это очень хитрый был человек.
Председатель. — Вы отрицаете, что вы производили по поручению Штюрмера расследование о поездке Ржевского и о связи Ржевского с А. Н. Хвостовым?
Мануйлов. — Нет, я этого не отрицал.
Председатель. — Скажите, такое поручение вы действительно имели?
Мануйлов. — Дело в том, что следствие вел Гурлянд, а мне было поручено одновременно также заняться этим делом, и, как я вам докладывал, я допрашивал Гейне, потом любовницу Ржевского. От нее и получил этот ордер. Ордер этот был на канцелярию министра (обращаясь к Б. М. Смиттену) — вы меня тогда спрашивали, — не на министерство внутренних дел, не на кредитную канцелярию, а на канцелярию министра внутренних дел.
Смиттен. — На 60 тысяч?
Мануйлов. — Да.
Председатель. — А какое участие в этом было Осипенко?
Мануйлов. — Дело в том, что этот Гейне, которого я допрашивал, его разыскивал тогда Симанович целый день, и в конце концов разыскал его на частной квартире у той дамы, у которой я был. Там случайно находился Осипенко. Так как мне было приказано самым частным образом, то я говорил, он записывал… и Осипенко там был.
Председатель. — Т.-е. Гейне и Осипенко были найдены в квартире?
Мануйлов. — Нет, нет. Дело в том, что Гейне Симанович привез на квартиру, а там, на квартире, находился Осипенко.
Председатель. — Симанович привез Гейне на квартиру Лерма?
Мануйлов. — Где я находился.
Председатель. — А Осипенко?
Мануйлов. — А Осипенко был там случайно, он просто приехал вечером случайно. А вас не интересует Андроников?
Председатель. — Да, интересует. Что вы можете сказать о нем?
Мануйлов. — Я хотел обратить внимание, что Андроников имеет значение.
Председатель. — Какое, по вашему мнению, он имеет значение?
Мануйлов. — Дело в том, что назначение А. Н. Хвостова было сделано через Андроникова. Андроников был посредником между А. Н. Хвостовым и Григорием Распутиным.
Председатель. — А в каких отношениях, по тому, что вы знаете, находился Андроников с Распутиным?
Мануйлов. — Он был в очень близких отношениях. Андроников бывал там, а потом что-то такое там произошло, и последнее время Распутин его ненавидел и даже способствовал его высылке из Петрограда. Ведь он был выслан из Петрограда.
Председатель. — Скажите, кто это Дексбах, и в каких отношениях вы были с ним?
Мануйлов. — Дексбах состоял при Столыпине и при Коковцове. Я с ним ни в каких отношениях не был.
Председатель. — А Деканози вы знаете?
