С. Энгус - Тайные культы древних. Религии мистерий
Чем более духовной и зрелой становилась мистерия, тем более очевидным стало требование возрождения и тем больше интуиция верующих находила выражение в словах, нежели в символах. Поэтому в герметическом откровении способу, содержанию и результату возрождения уделяется особое внимание. Этой теме посвящен один интересный раздел герметического корпуса [393] . Тат напоминает отцу своему, Гермесу, что последний утверждал, что «никто не может быть спасен без нового рождения», способ которого тот обещал открыть ему. Очищенный от мирского, Тат теперь просит себе награды, на что Гермес отвечает: «…лоно есть Мудрость в Молчании и семя есть истинная Благость» (2). По воле Бога совершается новое рождение, посредством которого «зачатый» Богом становится «божественным» и «Сыном». Затем Тат видит сверхъестественное Видение и переживает телесную трансформацию, посредством которой он становится не тем, чем был. Творцом этого нового рождения является «Сын Божий», «Единственный» по воле Божьей (4). Затем открывается сверхъестественная Истина (6), после чего он освобождается от двенадцати смертных грехов (7) посредством десяти божественных Сил (11). Духовное возрождение – это спасение от обманов тела (13), чтобы посредством «сущностного рождения» стать «богом и сыном Единого» (14).
Тат достигает Огдоады, дома Божественного или Духовного Мира [394] , где он слышит от своего отца «гимн Возрождения», которому нельзя научиться: «Пусть вся Природа слышит Гимн… пусть все запоры Бездны откроются… Я буду восхвалять Повелителя Творения, Всего и Единого. Пусть небеса откроются… пусть бессмертный Круг Бога получит мою хвалу… Давайте все воздадим ему хвалу… Он – свет моего духа; ему принадлежит благословение моих сил. О вы, силы мои, восхваляйте единого и Всего; соединитесь вы все в песне с моей волей. Святое Знание, просиявшее от тебя и через тебя, – свет духовный [395] . Я ликую, возглашая мой гимн в духовной радости… Гимн, о Истина, Истина, о Доброта, о Добро. Жизнь и Свет, от вас приходит и к вам возвращается наше благодарение. Я воздаю тебе хвалу, о Отец, ты – мощь моих сил; я воздаю тебе благодарность, о Бог, сила моих возможностей. Твое собственное Слово через меня восхваляет тебя; через меня получи все по Слову твоему, мое умственное (духовное) жертвоприношение… Прими от всех умственное жертвоприношение. Ты – плерома в нас, о Жизнь, спаси нас; о Свет, просвети нас; о Бог, сделай нас духовными. Дух хранит твое Слово… Ты – Бог, и твой Человек здесь взывает к тебе… От Вечного я получил благословение и то, чего я ищу. Посредством твоей воли я обрету покой».
На это Тат отвечает Благодарением (21): «Твоим Духом, о Отец, я объявляю то, что понимаю. Тебе, творцу моего нового рождения, я, Тат, предлагаю умственные [духовные] жертвы. О Бог и Отец, ты – Господь, ты – Дух. Прими от меня умственные жертвы, коих ты требуешь; ибо твоей волей совершаются все дела».
Гермес завершает диалог многозначительными словами, которые выражают суть всего пережитого опыта: «ты достиг духовного знания себя самого и нашего Отца» [396] .
Подобное же благодарение встречается в конце «Совершенного мира», перевод которого приведен на с. 242.
Такое духовное возрождение (νοερὰ γένεσις, ἡ γένεσις τῆς θεότητος) занимает значительное место также в так называемой «Литургии Митры», которая, несомненно, родственна герметическим текстам. Достаточно перевести текст молитвенного призывания [397] : «О Господь, если угодно тебе, объяви меня перед лицом величайшего Бога… я, человек, сын А. и рожденный из смертной утробы B., из сперматической субстанции, тот, кто сегодня, будучи рожден снова через тебя из стольких мириад, ставших бессмертными, в этот час по доброй воле Бога в его безмерной доброте хочу почтить тебя и молюсь тебе изо всех человеческих сил».
И Гимн Возрождения в той же литургии [398] : «Здравствуй, Господь, владетель вод; здравствуй, правитель земли, здравствуй, повелитель духа… Господь, я, возродившись, ухожу в восторге, и, возвысившись, я умираю. Рожденный снова для возрождения из этого жизнедающего рождения и перешедший в смерть, я иду тем путем, что ты установил, как ты предписал, как ты создал это таинство».
Общность и единение с Божеством
Близко связанной с Возрождением и общей для всех мистерий была вера в общение или отождествление с Богом. «Большой заслугой мистерий было то, что они установили и поддерживали общение между человеческим и божественным, и то, что они открыли пути, по которым человек мог подойти ближе к Богу» [399] . Проблемы отношений с божеством были разработаны не полностью, и их атрибуты и тематика зачастую носили слишком чувственный и магический характер. Однако о том, что мистерии предлагали определенное удовлетворение религиозного инстинкта [400] , который хочет познать Бога и подойти ближе к Нему, говорит их замечательный успех и свидетельства посвященных. Единение с Богом, достигавшееся в мистериях, обеспечивалось, выражалось и поддерживалось различными способами.
a ) Экстаз и энтузиазм. Мисты приходили в таинственное и невыразимое состояние, в котором нормальные функции личности временно прекращались [401] и нравственные стремления, которые образуют характер человека, практически останавливались или расслаблялись, в то время как на первый план выходили эмоции и интуиция. Эти состояния назывались экстазом (ἔκστασις) и энтузиазмом (ἐνθουσιασμός); оба они могли быть вызваны бдением и постом, напряженными религиозными ожиданиями, танцами с вращением, физическими стимулами, созерцанием священных предметов, воздействием возбуждающей музыки [402] , вдыханием паров, «ревивалистским» заражением (как это произошло в коринфской церкви), галлюцинациями, суггестией и всеми остальными средствами, являющимися атрибутом мистерий. Эти два родственных аномальных состояния сознания, зачастую неотличимые друг от друга, объединены у Прокла, когда он говорит о том, как люди «выходят сами из себя, чтобы утвердиться в Божественном и прийти в восхищение» [403] .
В экстазе [404] верующий поднимался над уровнем повседневного опыта в аномальное осознание ликующего состояния духа, когда тело переставало быть помехой для духа. Экстаз мог носить пассивный характер, напоминать транс или быть возбуждением активного, оргиастического характера, которое Платон называет «божественным безумием». В зависимости от средств, с помощью которых человек входил в экстаз, темперамента посвящаемого и его духовной истории экстаз мог развиваться в самом широком диапазоне – от аморального помешательства [405] до того сознания единства с Невидимым и исчезновения болезненной индивидуальности, которое отмечает мистиков всех веков.
«В экстазе, в освобождении души от связывающих ее оков тела, в ее общении с божеством в ней возникают силы, о которых она ничего не знает в ходе повседневной жизни, скованной телом. Теперь душа становится свободным духом, который может общаться с духами; освобожденная и от быстротечности времени, она становится одаренной способностью видеть то, что могут видеть только духовные глаза, то, что удалено за пределы времени и пространства» [406] .
С физической точки зрения это состояние представляло собой своего рода анестезию, отсутствие сознания боли или чего бы то ни было враждебного или неудобного в окружающем мире. Есть множество свидетельств того, что, например, вакханки были нечувствительны к боли и одарены сверхъестественной силой [407] ; так же обстояло дело и со жрецами Кибелы и со жрецами и жрицами Ма. Эта нечувствительность к боли [408] является религиозным феноменом, известным всем векам, особенно в периоды большого религиозного возрождения и во многих формах – от индийских йогов до христианских мучеников, экстаз которых устранял ужасы мучительной смерти, давая чудесную выносливость. Мы можем предполагать, что посвящаемые весьма жаждали достичь этого полуфизического, полупсихического состояния, как христиане Коринфа – «пневматического» состояния. Подняться над чувствами, чтобы увидеть блаженное видение и стать «воплощенным» в Боге, было целью, которой добивались в экстазе, и удовлетворение, которого искали или которое происходило из этого, было различных видов – физическое или чувственное, эстетическое и интеллектуальное.
В более духовных мистериях идее экстаза дается наиболее глубокое выражение. В «Литургии Митры» молящийся обращается к богу: «пребывай в моей душе; не оставляй меня» и «пусть я буду посвящен и пусть святой Дух дышит внутри меня» [409] . Это общение становится столь интимным, что переходит в идентичность: «Я – это ты, и ты – это я» [410] . Через такие религиозные опыты человек учился искать этого coniunctione deorum qua homines soli eorum dignitate perfruuntur [411] .
В этом вопросе общности мы можем, в частности, наблюдать тенденцию, которая в очень многих моментах затемняет для нас историческое течение мистерий, а именно то, что мистерии ведут к мистицизму, что поскольку объяснительные способности становятся более духовными, чисто символическое отступает перед углубленной интуицией и опытом. Мистерии, как и большинство религиозных философий того времени, содержали в себе доктрину Восхождения Души [412] как ступени к спасению; экстаз ценился как важный шаг в этом направлении. Философская мысль позднейшего язычества овладела опытом экстаза, переходя от сухого доктринерского диалектизма к самоочевидному опыту истины, что находит свою параллель в мятеже Шлейермахера против теологической схоластики. Орфические и дионисийские ноты стали звучать все громче по мере того, как Запад все больше и больше поворачивался к Востоку в поисках новой жизни. Если мистерии давали феномен экстаза, то философия пыталась проанализировать психологию того состояния, которое считалось невыразимым. Однако экстаз в его самой высшей форме всегда был редким ощущением даже у опытных мистиков. Плотин – никогда не было более серьезного мистика, чем он, – получил благодать блаженного видения только четыре раза за те годы, пока с ним пребывал Порфирий [413] . Сам Порфирий признается, что ему на долю лишь раз выпало насладиться экстатическим состоянием, и это случилось только на шестьдесят восьмом году его жизни; а для самого практического из всех мистиков, святого Павла, экстаз был исключительной милостью (2 Кор., 12: 2 след.). В религиозной философии Филона это мистическое состояние, которого так жаждали, занимает важное место [414] . Однако Филону известно, что есть и другие виды экстаза, родственные «вдохновению» или «энтузиазму», примеры которых есть среди иудейских и христианских пророков и в пророческих вдохновениях этнических религий [415] . Филон оставил нам интересный рассказ о таком опыте, который сам он пережил тысячу раз [416] .
