Даниэль Гуревич - Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме
О незаконных детях было достаточно приватного объявления при свидетелях (testatio): так, в Александрии опекун (tutor mulieris) Семпронии Гемеллы, римской гражданки, проживавшей в Каранисе из округа Хора, по ее просьбе объявил о рождении сыновей — римских граждан (они носят тройные имена), но незаконных (spurii), от неизвестного отца (incerto parte). В этом диптихе 145 г. н. э. специально оговорено, что такой аттестат выписан, «поскольку законы Элия — Сентия и Папия — Поппея запрещают заносить в официальные списки (album) незаконных детей как мужского, так и женского пола»{247}.
Такие заявления в суде не принимались как законное доказательство (citra cognitionem causae), но могли учитываться судьями в случае тяжбы. Свод постановлений римского права, именуемый «Дигестами»{248}, упоминает о деле одной женщины, которую муж прогнал во время беременности, вследствие чего она объявила о рождении незаконного сына, а затем умерла без завещания. Это означало, что ребенок наследует ей. Муж, чтобы вернуть утраченное, пытался признать ребенка и взять его под свою отцовскую власть (potestas patris). Хотя эти объявления имели весьма ограниченную силу, Марку Аврелию было угодно сделать их обязательными для римских граждан.
Вероятно, на отказ от девочек по тем или иным причинам смотрели проще. Под 1 г. до н. э. в одном александрийском папирусе говорится об отказе от будущего ребенка, если родится девочка{249}. Тем не менее таких отказов не должно было быть много больше, чем отказов от мальчиков, поскольку это повлекло бы демографические последствия, которые никак не остались бы незамеченными для нас. Мы не имеем никакого представления о цифрах: ни о количестве самих отказов, ни о смертности непризнанных детей. Ведь их могли принять другие, а судьба их могла быть самой различной: от рабства до принятия в семью людьми, привязанными к ним, дававшими им содержание и образование (такие в источниках упоминаются под названием alumni). Почти ничего не известно и о собственно детоубийстве. Недавние палеопатологические открытия доказывают, что оно практиковалось в некоторых областях Империи — например, в Палестине, где в сточных канавах Аскалона сохранилось около сотни младенческих скелетов.
И здесь императорская фамилия играла страшную символическую роль: император Август решил отказаться от ребенка своей внучки Юлии{250}, который, очевидно, был плодом прелюбодеяния (с Децимом Юнием Силаном), поскольку родился в 8 г., а муж Юлии Луций Эмилий Павел уже в 6 г. был сослан (по крайней мере такая хронология возможна). Мы плохо знаем, как отреагировало общественное мнение на эту щекотливую ситуацию, но Тацит строго судит императора, который, «присвоив этому столь обычному между мужчинами и женщинами проступку грозные наименования святотатства и оскорбления величия, отступал от снисходительности предков и своих собственных законов»{251}. Так же сурово осудили и Клавдия за то, что он, разведясь с Плавтией Ургуланиллой за прелюбодеяние, отверг ее дочь от одного вольноотпущенника уже несколько месяцев спустя после рождения, то есть уже в какой-то степени признанную семьей{252}. Кроме того, он велел положить девочку голой на улице, увеличивая смертельную опасность: нежному тельцу грозили не только бродячие собаки, но даже змеи и дикие звери, подчас заходившие в те края.
Уход за младенцем, формирование тела
Обрезав пуповину, повитуха сразу же проводила первую гигиеническую процедуру — начищала новорожденного солью. Затем кормилица раз в день или два купала вскормленника в ванночке, следя, чтобы вода была приятной для него температуры. После купания его тесно пеленали в прочные, легкие и чистые пеленки; у пеленания мальчиков и девочек были и общие черты, и особенности. Тельце надо было сформировать{253}; девочке талию делали тонкой, а бедра широкими, чтобы, войдя в возраст, ей легче было носить своего ребенка. Иногда кормилицы хватали через край: чтобы сделать утробу как можно больше, они совершенно раздавливали много раз туго обмотанную грудную клетку. Впрочем, и это со временем становилось источником наслаждения: элегические поэты любили воспевать маленькую грудь, помещающуюся в руке у любовника.
Пеленки и колыбель были заботой кормилицы{254}. Гален{255} со злорадством описывает случай серьезной профессиональной ошибки, давший повод блеснуть ему самому: «Ребенок весь день плакал и капризничал, вертелся так и сяк; кормилица не знала, что делать. Я понял, что его беспокоило. Он никак не успокаивался, лежа на груди, когда кормилица смотрела, не хочет ли он пописать или покакать, не затихал и когда она склонялась над ним, уложив в колыбель. Но я заметил, что рубашечка у ребенка очень грязная и самого его не купали. Я велел, чтобы его помыли и вытерли, переменили постель и самого переодели в чистое. Тогда он перестал биться и тотчас заснул спокойным долгим сном».
Держа младенца на руках или сидя у колыбели, кормилица его ласкала, приговаривала, припевала — таким образом, дитя начинало учиться языку. Отсюда споры, кого лучше брать: гречанку, чтобы ребенок сразу учился двум языкам, римлянку, с которой он начнет говорить по-латыни, или чужестранку, которая ничему его не научит? Кроме того, кормилица смотрела за малышом: опасались неосторожности маленьких детей, которые могут себе что-нибудь поранить (например, глаз), сломать ручку или ножку — поэтому не рекомендовалось раньше времени позволять им играть или ходить. Какое-то время детей катали в прогулочных колясках.
Кормление ребенка
Но главной задачей кормилицы (nutrix, nutricula){256}, как показывает само название, было кормление ребенка. Были, конечно, и матери, предпочитавшие кормить детей своим молоком; мы знаем об одной женщине из Египта, которая решила поступить именно так, но семейство заставило ее взять малышу кормилицу{257}. С другой стороны, вспомним неучтивость философа Фаворина из Арля, который советовал бабке новорожденного уговорить свою дочь кормить самой{258}. В общем, так или иначе, кормление перестало считаться долгом матроны — обычно под предлогом заботы о ее здоровье. В таких случаях надо было бороться с избытком молока и маститом; чаще всего к груди что-нибудь прикладывали (листья клещевины, вываренную руту и др.). В обществе, где существовало рабство, искусственное вскармливание из соски было редчайшим явлением; в таких случаях примен ли молоко животных: козье, верблюжье, ослиное, коровье, овечье; все эти виды молока применялись также в фармакопее.
Кормилицу с молоком (nutrix lactaria), а иногда, для большей гарантии и при наличии средств, двух, подыскивали по возможности до рождения ребенка. Создается впечатление, что подчас родители из высших слоев общества были не слишком разборчивы при выборе таких женщин, в принципе же требовалось соблюдать чрезвычайную осмотрительность, осведомиться о прошлом кормилицы, ее здоровье, особенно груди, качестве молока, а также о характере; она должна была соблюдать драконовский образ жизни: не пить вина, есть пищу, как считалось, способствующую лактации, например, укроп, и поныне имеющий репутацию лактогена, не иметь половых связей, постоянно находиться под наблюдением и проч.
Разлучение кормилицы с родными детьми, видимо, соблюдалось не столь строго, как говорят медицинские тексты: в эпиграфике встречаются термины conlacteneus, conlacteus (молочный брат), conlactea, conlactia (молочная сестра), а иногда дается даже понять, что кормилицы продолжали половую жизнь. Так было с Разинией Пиетас, похороненной в колонии Минтурны, которой ее патрон Луций Бурбулей Оптат Лигариан доверил двух своих дочерей подряд{259}.
Хоровод вокруг ребенка
Иные философы, как Фаворин Арльский, вопияли о нравственной катастрофе, но напрасно: сперва к кормилицам обращались только богатые семьи, постепенно этот обычай распространился на менее зажиточных. К тому же часто хозяйский ребенок по тем или иным причинам оказывался вне семьи. Гай Квинтий Эвфем потерял четырнадцатилетнюю жену Элию Тихениду, которая оставила ему мальчика Гая Квинтия Гермия. Его доверили супружеской чете — кормилице Квинтии Партенопее и «дядьке» (tata) Публию Фарсулею Исидору. Тем не менее мальчик умер четырех лет, четырех месяцев и восьми дней от роду{260}.
Было распространено также воспитание рабских детей, родившихся в доме, на продажу; в Италии таких детей (vernae), рожденных от служанок (ancilla urbana), видимо, посылали в деревню — на хозяйскую виллу — с тем, чтобы в определенном возрасте они вернулись в город{261}. Наконец, если не везде, то в некоторых провинциях, например в Египте, были кормилицы, которые вскармливали детей для продажи на собственный счет или на счет третьих лиц.
