Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости
А через шесть лет Александр Невский потерял отца.
Он умер в Каракоруме, и сразу распространились слухи, что Ярослав Всеволодович отравлен вдовой хана Угэдэя…
Задумаемся, какие мысли могли занимать Александра Невского, когда вскоре после похорон отца отправился он в ставку хана. Какие чувства переполняли отважное сердце осиротевшего князя?
Он был князем единственного нетронутого вражескими нашествиями княжества! Блистательные победы одержал он над могущественными врагами…
Вспомним, наконец, что Александру Невскому было тогда всего лишь двадцать шесть лет!
Как же не воспламениться, как не разгореться в сердце праведному огню мщения?!
И если бы князь Александр Невский был просто героем, он так бы и поступил.
Но Александр Невский не просто герой. Он — святой князь. Смиренномудрие, не вписывающееся в западный героический эпос, уживалось в святом Александре Невском с воинским бесстрашием и дерзкой отвагой.
Наши историки еще не определили до конца отношения к державе, зародившейся в читинско-монгольских степях, на берегах Онона… Тем не менее постепенно происходит осознание того непреложного факта, что именно империя Чингисхана была непосредственной предшественницей Российской империи…
Поразительно, но ведь и наследница ее — Советская империя — практически совпадала своими границами с двумя своими предшественницами. Воистину в этом смысле наша страна — феноменальное, небывалое в мировой истории образование.
Из различных центров, на основе совершенно различных государственных идеологий, различными империеобразующими этносами создавались эти три государства, но совпадала их территория, на которой — лучше ли, хуже ли! — но обеспечивалось выживание всех включенных в империю народов. Когда же империя благодаря враждебным внутренним силам разрушалась, она снова возникала уже на основе другой идеологии, другого этноса, из другого центра, но в тех же самых границах…
Что это значит? Да только одно, только то, что эта империя нужна Богу, то, что народам, населяющим нашу страну, надобно исполнить то, что предназначено нашей стране Богом.
И, может быть, именно эту истину и прозревал в молитвенном сосредоточении святой благоверный князь Александр Невский, когда он ехал в далекий Каракорум сквозь степи Средней Азии, практически вдоль границы империи, которую еще предстоит построить его потомкам.
«Подчинение Александра Орде иначе не может быть оценено, как подвиг смирения, — пишет Г. В. Вернадский. — Два подвига Александра Невского — подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке — имели одну цель: сохранение православия как нравственно-политической силы русского народа».
Повторим, что сохранив православие, Русь надежно прикрыла с помощью татар северо-западные земли, где уже при внуках и правнуках святого Александра Невского началась кристаллизация нового центра Русской земли — Москвы, разросшегося в могущественнейшее государство, вобравшее и подчинившее себе и своих завоевателей…
Александр Невский не мог знать того, что известно сейчас любому школьнику. Но он был святым, и последствия своего отнюдь не случайного, а глубоко продуманного, безукоризненного с геополитической точки зрения выбора, он прозревал духовным зрением яснее, чем мы, вооруженные знанием исторических фактов.
Навечно повенчав Русь со степью, князь выбрал не только свой Путь.
Он выбрал Путь Руси на многие столетия вперед.
7Петр I, ломая и корежа страну, попытался свернуть ее с выбранного святым благоверным князем Александром Невским пути.
Заметим попутно, что Петр I вроде бы все рассчитал правильно.
Пройдет всего два десятилетия, и протестантский священник Педер фон Хавен, составляя описание Петербурга, напишет об Александро-Невском монастыре:
«Прежде это был маленький монастырь, основанный русским героем по имени Александр или посвященный ему; он в XII веке защищал русскую веру и в битве одолел татар на том месте, где теперь на берегу Невы построен монастырь, почему его и назвали Невским».
Ошибка знаменательная. Простодушный протестант не понимал, что благоверный князь Александр Невский сражался за православие не с татарами, а с предками самого фон Хавена.
И не потому пастор совершил эту ошибку, что ни у кого не мог получить необходимую информацию, а просто ему и в голову не могло прийти, что Петр I поклоняется святому, всю земную деятельность которого зачеркивает своими реформами.
Да и как могло прийти в голову попавшему в Петербург путешественнику, что Россия когда-то упорно боролась за свое православие, за сохранение национального порядка и обычаев, если Петр I предлагал обратить «в рабочие дома или дома призрения для подкидышей или военных инвалидов» все монастыри, а «монахов превратить в лазаретную прислугу, а монахинь — в прядильщицы и кружевницы, выписав для того кружевниц из Брабанта»?
О каком особом русском христианстве могла идти речь, если согласно «Правилам», приложенных к «Духовному регламенту», православным монахам «под жестоким на теле наказанием» не разрешалось держать по кельям «писем, как выписок из книг, так и грамоток светских… чернил и бумаги»?
И тут, наверное, можно было бы порассуждать, дескать, не отпускала Русь своего святого в воздвигнутый на болотистых берегах Невы город, где и говорят-то не по-русски, а на каком-то особом вавилонском наречии…
«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… — писал о Петербурге все тот же фон Хавен. — Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трех-четырех языков. Вот, например: «Monsiieur, Pasalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska». Это должно означать: «Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки. Пожалуйста, батюшка!». Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном».
Сравнение Петербурга с Вавилоном отражало, как нам кажется, не только языковую ситуацию в юной столице… Так что вполне можно было, рассуждая об этом, перейти к описанию знаменитого шлиссельбургского пожара 1724 года, в огне которого побывали в Шлиссельбурге святые мощи Александра Невского…
Воистину воля Петра I — это воля Петра I, а воля Божия — воля Божия. И ничего не совершается в мире вопреки Божией воле.
Грозным предупреждением обернулось само перенесение в Петербург святых мощей Александра Невского.
Давно уже завершились торжества в честь годовщины заключения Ништадтского мира, и в Шлиссельбурге, препроводив мощи к Пушечной пристани на Неве, остановились, ожидая дальнейших указаний императора.
Император молчал.
Наконец пришел указ Святейшего Синода — разместить святые мощи в Шлиссельбурге, поставив их в каменной церкви.
Здесь и попали они в знаменитый шлиссельбургский пожар.
Подобно пожару, охватившему церковь Рождества Богородицы 13 мая 1491 года, когда распространилась в Москве ересь жидовствующих, шлиссельбургский пожар очень близок по времени к Петровским реформам Русской Православной церкви.
Увы… Петр I не внял и этому грозному предупреждению.
Грандиозные забавы «всешутейного собора» занимали его внимание.
Шлиссельбургский пожар почти совпадает по времени с устроенным Петром I гулянием в Санкт-Петербурге. Еще никогда столько шутовских масок не окружало первого русского императора, маски и шутовские наряды заполнили тогда дворцы и улицы Петербурга.
«По улицам Петербурга прогуливались и разъезжали голландские матросы, индийские брамины, павианы, арлекины, французские поселяне и поселянки и т. п. лица: то были замаскированные государь, государыня, весь сенат, знатнейшие дамы и девицы, генерал-адъютанты, денщики и разные придворные чины. Члены разных коллегий и сената в эти дни официального шутовства нигде, ни даже на похоронах не смели скидывать масок и шутовских нарядов; в них они являлись на службу, в сенат и в коллегии».
Свой всешутейный собор, называвшийся «Великобританский славный монастырь», был создан теперь и у петербургских иностранцев.
С. Ф. Платонов, который первым проанализировал устав «монастыря», снабженного фаллической символикой, был поражен похабностью его и неприличием. Между тем среди членов «монастыря» были иностранные финансисты, купцы и специалисты в различных областях, которые были очень близко связаны с Петром I и оказывали ему, как, например, «медикус» Вильям Горн, оперировавший царя незадолго до смерти, различные «особые» услуги.
