Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Далее Мономах убеждал Олега также отказаться от корыстных помыслов, напоминая о бренности жизни: «Посмотри, брат, на отцов наших: что они взяли с собой [на тот свет], кроме сделанного для души своей?.. Когда убили дитя мое и твое[163], у тебя на глазах, следовало бы тебе, увидев кровь его и тело увянувшее, как цветок, только что раскрывшийся, как агнца закланного, сказать, стоя над ним, вдумавшись в помыслы души своей: «Увы мне, что я сделал! Воспользовавшись его несмышленостью, ради неправды света сего призрачного принял я грех на себя, а отцу и матери его причинил слезы! Богу бы тебе тогда покаяться, а ко мне написать грамоту утешную… Если бы ты тогда сделал по своей воле — Муром взял, а Ростова бы не занимал, и послал бы ко мне, то мы на том бы и уладились. Но сам рассуди: мне ли было достойно послать к тебе, или тебе ко мне? Если бы ты велел сыну моему: «Посоветуйся с отцом», я бы десять раз к тебе послал».

Владимир выражал готовность простить Олегу смерть Изяслава и сам просил у него прощения за былое: «Суд ему от Бога пришел, а не от тебя… Дивно ли, что муж погиб в бою? Так умирали и прадеды наши. Не надо было ему искать чужого и меня в стыд и в печаль вводить. Это научили его отроки для своей корысти, а ему на гибель. Захочешь покаяться перед Богом и со мной помириться от доброго сердца, пошли своего посла или попа с грамотой, — тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и будем жить лучше, чем прежде. Я тебе не враг, не местник. Не хотел я видеть твоей крови у Стародуба, но не дай Бог и мне видеть крови ни от твоей руки, ни от кого-либо из братьев. Если я лгу, то Бог мне свидетель и крест честной! Если грешен, что пошел на тебя к Чернигову за дружбу твою с погаными, то в этом каюсь… Ныне подле тебя сидит сын твой крестный с малым братом своим[164], едят хлеб дедовский, а ты сидишь в своей волости[165], так об этом и рядись, а если хочешь их убить, то вот они оба в твоей власти… Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле… Не от нужды пишу я это, не от беды некой, посланной Богом, сам знаешь. Но мне своя душа дороже целого света».

Мономах, несомненно, писал все это в порыве чистосердечия. Но Олег, как говорит летопись, «не восхоте послушати» ни Мономаха, ни Мстислава, ибо в это время уже «мысляше и Новгород прияти». Зимой 1097 г. передовой полк младшего Олегова брата Ярослава[166] выдвинулся на разведку к реке Медведице[167]; сам Олег с главными силами шел следом. Тогда Мстислав, по совету с новгородцами, собрал войско и выступил на Ростов, по пути хватая Олеговых сборщиков дани. Ярослав уведомил брата о приближении Мстислава. Вероятно, Мономашич пришел в большой силе, потому что Святославичи вдруг стремительно откатились к Ростову, затем к Суздалю и остановились только в Муроме. Двигаясь за ними по пятам, Мстислав занял Суздаль, дотла выжженный Олегом при отступлении. Отсюда он еще раз сослался с дядей, увещевая его вступить в переговоры с Мономахом. «Гориславич» выразил готовность заключить мир, но на уме держал иное. Когда Мстислав на радостях распустил дружину «по селам», Олег внезапно двинулся к Суздалю и встал на Клязьме, «мня, яко убояся Мстислав побегнет». Однако его хитрость не имела успеха. Двадцатилетний Мстислав показал себя храбрым и энергичным военачальником. Весть о подходе Олега застала его врасплох, за обеденной трапезой. Мгновенно оценив ситуацию, он принял срочные меры для сбора войск. Наутро к нему уже успели прибыть многочисленные полки, с которыми он вышел из города и «исполчився» против Олега. Четыре дня противники стояли на виду друг у друга, не начиная битвы. Тем временем к Мстиславу подошло посланное отцом подкрепление — половецкий отряд под началом младшего Мономашича, Вячеслава. На пятый день противостояния (в пятницу второй недели Великого поста) Олег решился на кровопролитие. Возможно, это был жест отчаяния: присутствие во вражеском стане половецкой орды воочию показывало ему, что он больше потерял, рассорившись с братьями, чем приобрел, пытаясь сохранить ненадежную дружбу степняков. Сражение, произошедшее на реке Колокше, показало полное превосходство полководческого искусства Мстислава. Великолепно использовав численное преимущество, он окружил войско Олега и полностью разгромил его[168]. После этого Муром и Рязань открыли ворота Мстиславу. Казалось, Олегу оставалась одна дорога — назад в Тмуторокань. Но тут от крестника подоспело новое предложение: «Не бегай никаможе [никуда], но пошлися ко братьи своей с молбою не лишать тя Русьскые земли. И аз пошлю к отцю моему молится о тобе». Загнанный в угол, «Гориславич» обещал сложить оружие. Мстислав, верный уговору, написал отцу с просьбой примириться с Олегом и возвратился в Новгород.

Глава 3.

СЪЕЗД В ЛЮБЕЧЕ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

Признание Олегом своего поражения сделало наконец возможным проведение княжеского съезда для «поряда» о Русской земле. Правда, поверженный «Гориславич» все-таки выговорил у Святополка и Владимира последнюю уступку: важная встреча состоялась не в Киеве, а на Черниговской земле, в городе Любече, и не «пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отец наших, и пред людьми градьскыми», а в узком княжеском кругу.

Во второй половине октября 1097 г., сообщает Повесть временных лет, Святополк, Владимир, Давыд Игоревич, Василько Ростиславич, Давыд и Олег Святославичи съехались в Любеч «на устроенье мира» и «глаголаша к собе, рекуще: «Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору [распрю] деюще? А половцы землю нашу несуть розно [разоряют по частям], и рады суть, ожю [что] межю нами рати. Да ноне отселе имемся во едино сердце, и блюдем Рускые земли». Дабы навсегда положить конец междоусобным «которам», князья постановили: «Кождо да держить отчину свою», то есть сыновья каждого Ярославича должны были владеть тем, чем владел их отец по разделу Ярослава. Святополку достались владения его отца Изяслава (Киев, Новгород[169] и Турово-Пинская земля), Владимиру — Всеволодово наследие (Переяславль, Смоленск, Ростовская область), Давыду, Олегу и Ярославу Святославичам — волость «Святославля» (Черниговская земля с Муромо-Рязанской окраиной[170]). За младшими князьями-изгоями оставили те города, которые им в свое время «роздаял» Всеволод: за Давыдом Игоревичем — Владимир-Волынский, за Володарем Ростиславичем — Перемышль, за его братом Васильком — Теребовль. Фактически это тоже были их отчины, но с юридической точки зрения изгои вступали во владение ими не на основе отчинного права, а по милости старших князей. Урядившись таким образом, князья поклялись: «Да аще кто отселе на кого будет, то на того будем вси и крест честный». И, целовав на том крест, «поидоша в свояси».

Съезд в Любече стал важной вехой в развитии древнерусской политической системы. Полностью уходить от предначертаний Ярослава его внуки не захотели, и раздел 1054 г., через голову поколения, как в зеркале, отразился в Любецких постановлениях. Сыновья Ярославичей, по взаимному уговору, водворились в тех же самых волостях, которыми владели их отцы. Но легитимной основой этого распределения столов был уже не принцип старшинства, а отчинное право, объемлющее только старшие ветви княжеского рода и примененное по отношению к ним таким образом, чтобы генеалогические отчины совпали с территориальными. Для младших же князей имел значение другой прецедент: не принцип отчины и не завещание Ярослава, а наделение их волостями по распоряжению покойного князя Всеволода. Любецкий «поряд» выдвинул также новую гарантию неприкосновенности волостей: если по завету Ярослава защита обижаемого находилась в компетенции старшего князя, то теперь князья должны были восстанавливать справедливость сообща.

Возможность проверить прочность Любецких соглашений на практике возникла сразу по окончании княжеского съезда, ибо пострадавший и обидчики не замедлили явиться.

Давыд Игоревич и Василько Ростиславич возвращались из Любеча в свои волости проездом через Киев, где задержались на несколько дней по приглашению Святополка. Василько отправился по монастырям на поклонение, а Давыду было не до богомолья. Летописец пишет, что некие «мужи» из его свиты — Туряк, Лазарь и Василь, которым «влезе сотона в сердце», начали наговаривать ему, будто «Володимер сложился есть с Василком на Святополка и на тя», и Давыд поверил «лживым словесам».

Почему имя Мономаха прозвучало в довольно странной связке с Васильком, с которым у него прежде не было никаких дел, и какими аргументами совращенные дьяволом клеветники подкрепили свой навет, летопись не сообщает. Дальнейшие события показывают, что настоящей целью заговорщиков был не переяславский, а теребовльский князь, ставший единственной жертвой этой интриги.