Энтони Бивор - Сталинград
Всякий сдавшийся в плен считался «изменником Родины». В каждой армии было создано от 3 до 5 хорошо вооруженных подразделений (по 200 бойцов в каждом), формирующих вторую линию для расстрела солдат, попытавшихся покинуть поле боя. Жуков на Западном фронте воплотил этот приказ в жизнь уже через десять дней, использовав танки, экипажи которых состояли из специально подобранных офицеров. Танки следовали за первой волной атакующих, всегда готовые подавить трусость. Было создано три лагеря для тех, кто бежал из немецкого плена или окружения. Командиры, допустившие отход, немедленно лишались званий и направлялись в штрафные роты и батальоны. Первый такой батальон появился на Сталинградском фронте тремя неделями позднее, 22 августа, за день до того, как немецкие войска достигли Волги.
Штрафные роты осуществляли такие самоубийственные задачи, как расчистка минных полей. И хотя уже около 400 тысяч бойцов Красной Армии должны были «искупить кровью свои преступления, совершенные против Отечества», эта идея так понравилась советским властям, что и гражданских заключенных ГУЛАГа стали переводить в штрафроты. Некоторые историки утверждают, что таких заключенных было больше миллиона, но это, скорее всего, преувеличение. Обещания реабилитации, как правило, оказывались ложными, в основном из-за бюрократического безразличия к судьбам людей. Солдат, совершивших поистине героические поступки, оставляли все в тех же штрафных подразделениях, обрекая на верную гибель. На Сталинградском фронте в 51-й армии было приказано собрать в одно подразделение всех офицеров, вышедших из вражеского окружения. Первой группе из 58 человек объявили, что их пошлют на комиссию, после чего направят в новые части. Но допрашивать офицеров никто не стал, и вскоре без суда и следствия все они оказались в штрафных ротах. Когда через пару месяцев выяснилось, что это чья-то досадная ошибка, большая часть офицеров уже погибла.
Система Особых отделов НКВД была значительно укреплена «для борьбы с изменниками, дезертирами и трусами». Истории Особых отделов, или ОО, восходит к 1919 году. когда Ленин не без участия Дзержинского решил, что необходим полный контроль над вооруженными силами. В апреле 1943 года, менее чем через два месяца после Сталинградской битвы, Особые отделы, которыми тогда руководил Виктор Абакумов, были переименованы в СМЕРШ – «смерть шпионам».
Стрелковые дивизии имели в своем распоряжении до 20 офицеров – по одному особо уполномоченному на батальон, а также охрану штаба численностью до 30 человек. В компетенцию последних входило содержание под стражей «трусов и предателей». Помимо этого, почти каждый офицер Особого отдела вербовал себе собственных агентов и информаторов. По словам одного из бывших доносчиков СМЕРШа, такой офицер, как правило, отличался нездоровой бледностью, потому что работать приходилось в основном по ночам; на нарядах он пристально вглядывался в лица бойцов, так, словно знал что-то плохое о каждом из них. Особые отделы НКВД с большой серьезностью относились к проблеме шпионажа и предательства. Так, офицер, подписавшийся псевдонимом Брунный, написал Илье Эренбургу жалобу на то, что печать недостаточно восхваляет Особые отделы. «Ведь это очень трудно, разоблачить настоящего немецкого шпиона. Для этого необходим опытный глаз и недюжинный интеллект. Боец НКВД должен быть мастером своего дела и знать особые правила шпионской игры», – писал Брунный.
Пресса публиковала немало материалов о зверствах немцев, что в общем-то было необходимо, но также важно было заставить советских солдат ненавидеть предателей. Вермахт пытался воспользоваться сталинским подходом к верности режиму и Родине. В одной из немецких инструкций рекомендовалось предупреждать советских военнопленных о том, какое обращение ждет их в застенках НКВД, если они сбегут из германского плена и вернутся в Красную Армию.
Еще один отдел НКВД, созданный лично Берией осенью 1939 года, занимался иностранными военнопленными. Его основной задачей была ликвидация 15000 польских офицеров в Катынском лесу близ Смоленска. Летом 1942 года большая часть офицеров этого отдела была переброшена на другие участки, поскольку пленных иностранцев было крайне мало. Всех военнослужащих попавшего в плен небольшого подразделения 29-й моторизованной дивизии допрашивала лейтенант Лепинская, переводчик политотдела штаба Юго-Западного фронта. Результаты допросов выглядели удручающе – выяснилось, что немцы желали сражаться до последнего вздоха и не допускают даже мысли о дезертирстве или членовредительстве. Впоследствии Лепинская утверждала, что офицеры были предельно откровенны и абсолютно честны. Куда больше «повезло» ей с пленными румынами, командир которых сразу же признал, что ею солдаты ненавидят маршала Антонеску за то, что он «продал Румынию немцам». Рядовые высказывались еще резче. Так, например, переводчица узнала о постоянных драках румын с германскими солдатами и даже убийстве немецкого офицера, которого расстреляли после того, как он вздумал наказать двух отставших румынских солдат. А что касается румынских командиров, то они вели себя чрезвычайно грубо и частенько избивали своих подчиненных. В румынских подразделениях, в отличие от немецких, имели место многочисленные случаи преднамеренного членовредительства. На основании допросов Лепинская сделала следующий вывод: «У румын низкий моральный и политический дух». Ее донесение срочной депешей пошло в Москву.
Продвижение 6-й армии по донским степям осложнялось многочисленными погодными сюрпризами. Генерал Штрекер, командующий 9-м корпусом, так пишет в своем дневнике: «Здесь жарко, как в Африке, и вокруг огромные клубы пыли». 22 июля 1942 года начальником штаба 6-й армии была официально зарегистрирована температура в 53 тепла по Цельсию. Не удивительно, что немцы изнывали от жары. Но это еще не все. Внезапно начавшиеся ливни превратили проселки в топи, ничуть не увеличив крайне ограниченные запасы питьевой воды. Дело в том, что Красная Армия, отступая, сыпала в колодцы отраву, дома разрушались, а трактора и скот перегонялись глубоко в тыл. Припасы, которые почему-либо не успели вовремя эвакуировать, подвергались умышленной порче. «Русские заливают зерно бензином», – писал в августе домой немецкий капрал. Командиры подразделений докладывали, что советские бомбардировщики бомбят степь фосфорными бомбами, чтобы вызвать пожары. Германские артиллеристы в шортах, с загорелыми мускулистыми телами больше походили на атлетов из нацистских пропагандистских фильмов. Однако условия их жизни были весьма далеки от нормальных. Участились случаи заболеваний дизентерией и тифом. «Вокруг полевых кухонь, госпиталей и в особенности скотобоен роятся тучи мух, – с ужасом докладывал немецкий врач. – Мухи очень опасны, особенно для тех, кто имеет открытые раны». При постоянном наступлении довольно трудно было обеспечить уход за больными. Особые надежды возлагались на санитарные «юнкерсы», выполнявшие функцию воздушной «скорой помощи». К сожалению, надеждам этим не суждено было сбыться, поскольку Гитлер настаивал на дальнейшем наступлении, и почти все транспортные самолеты были задействованы для переброски горючего остановившимся в приволжских степях танковым дивизиям.
Для солдат 6-й армии лето 1942 года явилось последним более или менее спокойным. Казацкие станицы сильно отличались от деревень, преобразованных в колхозы. Местное население, в большей части своей оставшееся на местах, несмотря на строжайший приказ об эвакуации, относилось к немцам весьма дружелюбно. И это понятно, ведь многие здешние старики когда-то воевали против большевиков. К тому же всего за несколько недель до германского вторжения казаки поселка Шахты к северу от Ростова подняли восстание, провозгласив независимую республику. Восстание, конечно, было тут же подавлено войсками НКВД с откровенной, хотя и весьма предсказуемой жестокостью. К удивлению командующего 384-й пехотной дивизией, казаки остались дружелюбны даже после того, как подверглись мародерству со стороны немецких солдат. Они добровольно отдавали солдатам вермахта яйца, молоко, соленые огурцы, а иногда и целые окорока.
Командующий даже стал официально покупать у казаков гусей по цене 2 рейхсмарки за птицу. «Эти люди готовы отдать вам все, если обращаться с ними достойно, – записал он в своем дневнике. – Мы едим мед столовыми ложками до тех пор, пока нас не начинает тошнить, а по вечерам подкрепляемся вареной ветчиной». В то время как немецкие солдаты набивали желудки медом и ветчиной, Красная Армия терпела неудачу за неудачей. Сталин во всем винил своих генералов и продолжал менять командующих в тщетной надежде на то, что очередной полководец сможет гальванизировать сопротивление и переломить ситуацию. В войсках распространились пораженческие настроения, подрывающие веру в победу, отчасти восстановленную после контрнаступления под Москвой. К тому же Красная Армия не располагала нужным количеством хорошо подготовленных солдат и офицеров. Большая часть новобранцев, которых бросали в бой, имела лишь двенадцатидневную, а то и меньшую подготовку. Молодые крестьяне, призванные в армию из колхозов, понятия не имели о современном вооружении. Так, один кавалерист, нашедший в траве алюминиевую трубку, прикидывал, на что она может сгодиться в хозяйстве, до тех пор, пока трубка не взорвалась у него в руках. Оказалось, это была зажигательная бомба. Немцы не уставали удивляться тому, с каким пренебрежением относились русские командиры к жизням своих солдат. Яркий пример тому – оборонительные бои к западу от Дона. Всего три батальона без оружия и даже сухого пайка были посланы против 16-й танковой дивизии. Командир одного из них, сдавшийся после этой откровенной бойни в плен, сообщил противнику, что его явно пьяный начальник приказал немедленно без рассуждении поднимать людей в атаку. Последствия этого «сражения» были ужасны, в живых осталось всего семь человек.
