История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Не успел несчастный губернатор избавиться от одной причины для страха, как появилась другая. Поначалу он опасался побега, а теперь корил себя за то, что позволит пленнику умереть без должной помощи. Он потребовал, чтобы вместе с доктором Антомарки за Наполеоном наблюдал островной врач. Антомарки, обеспокоенный собственной ответственностью, тоже хотел заручиться поддержкой одного-двух врачей. Но Наполеон отказался, не желая, чтобы его мучили лекарствами, в действие которых не верил. Однако на Святой Елене в составе 20-го полка служил доктор, пользовавшийся всеобщим уважением. Наполеон уступил уговорам друзей и согласился принять его, причем сделал это весьма любезно, но повторил то, что не раз говорил о своем здоровье, – это проигранное сражение. Потом он притворился, что одобряет новые предписания, но не стал их выполнять, желая умереть спокойно.
В последние дни апреля надежды уже не осталось, и Наполеон, понимая, что конец близок, решил составить завещание. Лаффит по-прежнему хранил четыре миллиона с процентами, и какую-то сумму Наполеон доверил Евгению. Он получил 500 тысяч франков из этой суммы с помощью Лас-Каза, когда тот вернулся в Европу, и у него всё еще оставался резерв в 350 тысяч франков золотом, который он привез с собой на Святую Елену. Этот резерв он распределил между Монтолоном, Бертраном, Маршаном и другими соратниками с тем, чтобы обеспечить их возвращение в Европу и расходы на первое время. Из четырех миллионов, хранившихся во Франции, он оставил два Монтолону, 700 или 800 тысяч Бертранам и около 500 тысяч Маршану. Последнему он также подарил бриллиантовое ожерелье королевы Гортензии и назначил его душеприказчиком вместе с Монтолоном и Бертраном в знак признательности за неизменную преданность. Он оставил также небольшое наследство другим слугам в соответствии с их положением. Хотя ему не очень нравился доктор Антомарки, но в благодарность за заботу Наполеон оставил ему 100 тысяч франков. Не забыл он и аббата Виньяли, единственного оставшегося на Святой Елене католического священника. Он даже вспомнил слуг-китайцев, которые верно ему служили.
Позаботившись по возможности обо всех, Наполеон собрал все принадлежавшие ему ценности и оставил их в качестве памятных подарков сыну, матери, сестрам и братьям. В завещание он также добавил выражения любви к Марии Луизе. Наполеон давно понял истинную цену этой принцессы, но хотел почтить в ней мать своего сына.
Этим приготовлениям и изложению их на бумаге были посвящены несколько дней, ибо Наполеону приходилось часто прерываться из-за боли и усталости. Наконец всё было готово, и со своей обычной любовью к порядку он велел составить юридический документ о передаче завещания и всего имущества душеприказчикам, дабы после его смерти не было причин для споров. Он распорядился, чтобы похороны прошли по католическому обряду и гроб с его телом поставили в столовую, где обычно служили мессу. Доктор Антомарки не сдержал улыбки, услышав его распоряжения. Наполеон увидел в этом неуважение к его авторитету, его гению, его смерти, наконец. «Молодой человек, – строго произнес он, – наверное, вы слишком умны, чтобы верить в Бога; я не в том положении, человек не может стать атеистом только потому, что хочет этого». Этот суровый урок, полученный от великого человека на пороге смерти, ошеломил молодого врача. Он смутился, принес тысячу извинений и заверил Наполеона в своих надлежащих моральных принципах.
Приготовления к смерти истощили Наполеона и, возможно, ускорили его конец. Тем не менее он почувствовал и душевное и физическое облегчение, когда привел свои дела в порядок и, как мог, устроил судьбу своих спутников. Встречая смерть с полной достоинства и в то же время благодарной улыбкой, он сказал Монтолону и Маршану, которые не отходили от него: «Было бы очень жаль не умереть сейчас, когда я так хорошо уладил свои дела».
Наступил конец апреля, и каждое мгновение приближало смерть и усиливало страдания. Наполеона мучили постоянные спазмы, рвота, лихорадка и страшная жажда. Несколько капель свежей воды, принесенной от подножия Пика Дианы, давали недолгое облегчение. «Я хотел бы, – говорил Наполеон, – если возможно, быть похороненным на берегах Сены или в Аяччо, на моей родине, или, если моему телу суждено оставаться в заключении, у источника, чьи воды приносили мне некоторое облегчение». Друзья со слезами на глазах обещали ему это. Они больше не скрывали от него его состояние, хотя он и сам прекрасно понимал, что происходит. «Вы вернетесь, неся с собой отражение моей славы, честь вашей преданности. Вы будете жить в почете и радости. Я иду к Клеберу, Дезе, Ланну, Массена, Бессьеру, Дюроку, Нею! Они выйдут мне навстречу. Они еще раз испытают опьянение славой. Мы будем говорить о наших делах. Мы расскажем о наших сражениях Фридриху, Тюренну, Конде, Цезарю и Ганнибалу. – И после небольшой паузы добавил с лукавой улыбкой: – Если только в высших сферах не станут возражать, как здесь, внизу, против такого скопления солдат».
Первого мая началась агония, Наполеон испытывал постоянную боль. Второго и третьего поднялась температура, и тело сотрясали непрерывные конвульсии. Когда боль отпускала, разум оставался таким же ясным, как и всегда, речь была отчетливой и спокойной. В одну из таких передышек Наполеон продиктовал две записки о защите Франции в случае вторжения.
Третьего у него начался бред, и среди бессвязных речей прозвучали отчетливые слова: «Мой сын. Армия. Дезе». Казалось, он в последний раз переживал сражение при Маренго и победу Дезе. Агония продолжалась в течение всего дня 4-го и страшно исказила благородные черты несчастного. Стояла ужасная погода: на Святой Елене наступил сезон дождей. Внезапные порывы ветра вырвали с корнем несколько посаженных деревьев.
Пятого мая не оставалось сомнений, что пришел последний день его выдающейся жизни. Стоя на коленях вокруг кровати, все слуги
