Темная сторона демократии: Объяснение этнических чисток - Майкл Манн
Тем не менее по мере роста эти движения отчасти утратили свой демократический характер. Захватив власть, как в Иране или Афганистане, они приобрели форму теократической диктатуры, воплощающей власть имамов или мулл. Поэтому мы привыкли думать о фундаменталистах как о людях, не имеющих ничего общего с демократией. Тем не менее их обращение к массам носит демократический характер, направленный против местных авторитарных правителей и зарубежных империалистических держав. Контраст между идеалом и практикой в революционном исламе напоминает такой же контраст в революционном социализме. Оба движения создали альтернативные версии идеала народовластия, направленного против правящих классов и империалистических сил, и оба предали их, отдав предпочтение сильному государству.
Такое государство призвано выражать религиозную чистоту народа — религиозный вариант органического национального государства. Это любопытно, поскольку религиозные учения не носят ни этатистского, ни националистического характера. Религиозные учения стремятся подчинить государство религиозной общине, которая рассматривается как транснациональная, а не национальная, переходящая границы национальных государств (за исключением Непала, который по конституции представляет собой индуистское государство). Однако индуистские и исламистские теодемократы помимо своей воли стали националистами и этатистами, как это отмечает Юргенсмейер (Juergensmeyer, 1993). Требуя, чтобы государство внедряло шариат или хиндутву, они фактически попадают в ловушку этатизма и национализма. Поскольку Пакистан должен принадлежать только истинным мусульманам, государство в нем должно принудительно внедрять шариат. Поскольку ядро индуизма составляет очень большое государство, фундаменталисты этой религии различают транснациональную индусскую нацию, своего рода Великую Индию, охватывающую всю Южную Азию, и национальный центр — собственно Индию. У ислама нет такого центра. Обе группы теодемократов утверждают, что религиозные меньшинства нужно насильственно ассимилировать или разрешать им практиковать свою религию на частном уровне в качестве граждан второго сорта или неграждан. «Чуждые расы должны утратить самостоятельное существование… или оставаться в стране в полном подчинении индусской нации, не претендуя ни на какие привилегии… даже на гражданские права», — писал Голвалкар, руководитель радикального индусского националистического движения РСС (Gold, 1991: 566).
ОТКУДА БЕРУТСЯ ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ ЭТНОНАЦИОНАЛИЗМА?
Эти три тенденции подготовили почву для возникновения этнорелигиозного конфликта в некоторых частях Юга. Безусловно, Юг очень разнообразен. Некоторые страны уже почти полностью моноэтничны и создали ранее единую национальную культуру. Это верно в отношении Кореи, большей части других азиатских «малых тигров», а также Китая, за исключением его западных окраин. В большинстве случаев это относится и к основным территориям Индии и Индонезии. Их относительная культурная однородность, безусловно, в большой степени способствовала быстрому экономическому развитию. Они продолжают основную традицию этнических чисток на Севере, в основном ассимилируя и подавляя в культурном плане меньшинства в течение длительного времени, тогда как более серьезные проблемы возникают только на периферийных колонизованных территориях.
Некоторые другие этнические конфигурации также не ведут к этнонациональному соперничеству. В некоторых нациях существует этнически окрашенная иерархия в рамках более широкой и, скорее, секулярной национальной культуры. В Латинской Америке группы часто стратифицируются в соответствии с процентом европейской, туземной и африканской крови. Их метисские культуры создают довольно слабое ощущение национальной и этнической принадлежности (Centeno, 2001). Этнические различия тесно связаны с классовыми, создавая более сильное противостояние правых и левых, чем этнические противостояния. Исключения представляют опять-таки периферийные схватки за землю между поселенцами (обычно метисами) и туземными народами, как, например, в мексиканском штате Чьяпас, на Гватемальском нагорье и в некоторых частях Колумбии и бассейна Амазонки.
В этих периферийных районах происходят серьезные этнические чистки, пусть даже ослабленные отсутствием у туземных народов претензий на создание собственного государства.
Тем не менее культура этих стран часто также носит транснациональный характер. Страны Латинской Америки располагают общим метисским и католическим наследием, а в арабских и мусульманских странах объединяющим фактором выступает арабский язык и/или ислам. Даже мощные этнические разломы Пакистана смягчаются общей мусульманской культурой. Опять-таки на периферии таких государств есть исключения — требования берберских регионалистов в Алжире и курдский сепаратизм в некоторых государствах. В других частях своих территорий этим странам также удалось в значительной степени избежать кровавых этнических чисток.
На другом полюсе находятся национальные государства, в каждом из которых проживает большое число этнических групп. На большей части Африки в политике доминирует этнический фактор, но ни одна этническая группа не может распространить свою власть на все государство. Более успешные страны опираются на межэтнические компромиссы, достигнутые между политическими партиями или в составе офицерского корпуса. В дальней перспективе в некоторых из этих стран может сформироваться ядро в форме национального макросообщества, постепенно ассимилирующего и культурно подавляющего многочисленные небольшие этнические группы, как это произошло в Индии и Индонезии и еще раньше в большинстве европейских стран.
Для этого могут потребоваться государства с хорошо развитой способностью к интеграции, но таких государств в более бедных частях Юга обычно и недостает. Колониализм разрушил их традиционные инфраструктуры, заменив чуждыми западными учреждениями, которые постколониальные режимы оказались неспособны поддерживать. Под давлением регионально-этнических конфликтов эти государства постепенно разваливаются перед лицом гражданских войн, большинство из которых принимает этнические формы. Фирон и Лейтин (Fearon & Laitin, 2003) приписывают возрастающую частоту гражданских войн в бедных странах слабости или несостоятельности государства. По их мнению, в этом контексте ни одна специфическая этническая или религиозная конфигурация не определяет начала или течения гражданских войн.
Большее значение имеют условия, напрямую способствующие восстаниям против слабых государств — труднодоступная и гористая территория, политическая нестабильность, местные экономические ресурсы, которые могут быть захвачены повстанцами для финансирования, многочисленное население, среди которого можно раствориться, и сама бедность, по финансовым причинам не дающая государству возможности вести репрессии на желаемом уровне. В последнее время, однако, набирает силу тенденция видеть в этих восстаниях новую форму войны, при которой жаждущие добычи головорезы с автоматами Калашникова, лишенные какой-либо серьезной политической идеологии, истребляют местное население (Collier & Hoeffler, 2002; Kaldor, 1999). Тем не менее я, так же как и Каливас (Kalyvas, 2001), сомневаюсь в этом. Такой подход представляется еще одной версией этноцентричного конфликта между «нами, цивилизованными» и «ими, примитивными». Он недооценивает как криминальную составляющую прежних войн, так и идеологическую составляющую новых. Большинство повстанческих движений в Африке вначале располагает аутентичной идеологией органического национализма; лишь позже они вырождаются в уголовщину в патовых условиях гражданской войны. Эти черные дыры отличаются от случаев, которые я проанализировал, потому что в них нет победителя. Обе стороны занимаются кровавой чисткой, но неспособны создать собственное стабильное государство или уничтожить врага.
Для государств, где меньше этнических групп, характерны конфликты, более похожие на те, которые я анализировал. Тем не менее лишь некоторая часть этих конфликтов связана с взаимоисключающими притязаниями на суверенитет. Это
