Евгений Тарле - ПОЛИТИКА: История территориальных захватов. XV—XX века: Сочинения
При первом же свидании с президентом Витте объявил, на какие уступки он не пойдет ни в каком случае. Рузвельт пожелал тогда напугать Витте, чтобы склонить его к уступчивости, и заявил, что при подобных взглядах Витте соглашение с Японией будет невозможным. В ответ на это Витте сразу же заговорил о том, как бы сделать так, «чтобы все-таки окончить это дело прилично, дабы не задеть самолюбия его, президента, как инициатора конференции. Было высказано, чтобы все-таки съехаться уполномоченным, констатировать непримиримую противоположность взглядов и затем разъехаться». Другими словами, на неудачную попытку Рузвельта запугать его Витте ответил такой тонкой симуляцией готовности в самом деле прервать переговоры, что Рузвельт, действительно, обеспокоился. Витте по этому вопросу все время вел в Портсмуте опасную игру: он ведь знал, что продолжение войны для России чревато новыми и тягчайшими катастрофами (в похвальбу кое-кого из военных он нисколько не верил). Нужно было, таким образом, прикидываться, будто Россия нисколько не заинтересована в заключении мира, и в то же время не очень натягивать эту струну и ни в каком случае не допустить, чтобы в самом деле переговоры были прерваны. И в этом вопросе тоже Витте вел сложную и трудную игру с вдохновением прирожденного великого актера: «О растущих к России здесь симпатиях можно судить по газетам. Многие из них, как например «The Evening Post» и «The New York Sun», считавшиеся японофильскими, совершенно перешли на сторону России. Сделалось это как-то само собою. Я приписываю подобный поворот не только ходу переговоров и обстоятельств, но также характеру и обращению Витте, которые подкупают американцев. Он держится просто и в то же время самоуверенно, интересуется или делает вид, что интересуется всем окружающим. Всех принимает, выслушивает, отвечает на все вопросы и в то же время импонирует своим умственным превосходством», — пишет в своем дневнике наблюдавший его в портсмутские дни член русской делегации Коростовец. Удивлялись этому и американцы: «Это удивительно, — заявил в интимном разговоре Томсон, — как Витте сумел в три недели изменить общее положение. Теперь японцы к вам подлаживаются, это очевидно, а ведь было наоборот, да и общественное мнение Штатов переходит на сторону России».
Все это было важно, как благоприятная атмосфера, как обстановка переговоров. Важнее была, как сказано, трудность не только для России, но и для Японии продолжать борьбу. Витте повел переговоры с искусством, вызвавшим (когда были узнаны детали) восхищение присяжных дипломатов. Он уступил сразу по вопросам, по которым не мог не уступить, отдал Японии Квантунский полуостров и Корею, и без того уже ею занятые, но повел упорную борьбу по вопросу о Сахалине и о контрибуции. Ему удалось отстоять северную половину Сахалина, оборонять которую военными средствами Россия не могла, и удалось заставить японцев отказаться от контрибуции, которую не только французские государственные люди, но и Рузвельт считали совершенно неизбежной (и даже справедливой). Успех в деле борьбы против этого требования Японии был окончательно решен особым приемом, пущенным в ход Витте: он в разгаре прений спросил японцев, отказались ли бы они от контрибуции, если бы Россия согласилась на прочие их требования. Комура ответил отрицательно (очевидно, не желая «продешевить»), и Витте создал из этого аргумент, что японцы намерены продолжать кровопролитие исключительно из-за денег, и этим как в Америке, так и в Англии японская позиция в этом вопросе была крайне ослаблена, так как, вопреки настоятельным просьбам и формальным условиям с бароном Конурой, Витте не только принимал целые тучи корреспондентов, но и «проговаривался» им во всех тех случаях, когда мог возбудить общественное мнение против японцев. Большие и неожиданные уступки японцев нелегко им дались, и были дни (13, 14, 15 августа), когда разрыв казался совершенно неминуемым и когда Вюте в самом деле, казалось, готов был прервать переговоры, хота он знал (и впоследствии высказывал), что от продолжения войны ждал катастроф и свержения династии. Но он еще тверже знал (не только и не столько умом, сколько свойственной ему интуицией), что разрыва не будет, что японцы уступят. И когда 16 августа 1905 г. Комура уступил по всем спорным пунктам, то в американской прессе Витте был назван «королем всех дипломатов». Это был один из моментов его высшего торжества, хотя он наперед знал, что в Петербурге постараются умалить его заслугу.
Характерно, что одним из первых, приславших ему в Портсмут поздравительную телеграмму, был П. Н. Дурново, тоже думавший, что русская монархия погибнет именно от внешних войн, и поэтому понимавший все значение успеха Витте.
7Дальневосточная политика России была окончена; не так, как желал ее окончить Витте в 1898–1903 гг., но так, как он оказался в силах ее окончить после долгой, тяжкой и безнадежно проигранной войны.
И тотчас же после Портсмута, едва успели просохнуть чернила, которыми был написан мирный трактат, как Витте оказался лицом к лицу с теми двумя европейскими комбинациями, выбирать между которыми значило для России предрешить свою будущую участь: одновременно, едва только Витте, переправившись через океан, вступил на твердую европейскую землю, до него дошли известия, что как Вильгельм II, так и король английский Эдуард VII очень бы желали с ним поговорить. И было ясно, что оба очень торопятся. Эдуард сейчас же подослал к Витте в Париж (где тот опять остановился на возвратном пути) секретаря лондонского русского посольства Поклевского, с которым у Эдуарда были личные дружественные отношения, с целью добиться приезда Витте в Англию, а в Германию Витте просили приехать не только Вильгельм, через парижское германское посольство, но и канцлер Бюлов, находившийся в Бадене. Дело было ясное: Англия и Германия разделили Европу на два лагеря, и каждой из них было желательно по возможности скорее присоединить к своему лагерю Россию. Это мало значило, что Россия только что разбита, истощена, что в ней идет быстрым темпом усиливающееся революционное движение, что она немедленно никак не в состоянии была бы предпринять военные действия против кого бы то ни было: ведь немедленно никто и не собирался вступать в бой. Важно было обеспечить за собой Россию через несколько лет, когда столкновение станет неизбежным. А пока необходимым казалось ковать железо, пока горячо, завести первые разговоры, пока Россия слаба и скорее может пойти на ту или иную предлагаемую ей сделку. Витте, по-видимому, в тот момент ощущал ту же беспокойную подозрительность к обеим группировкам европейских держав, которую он проявлял всегда, и до и после этого. Его стародавняя идея — создание континентального блока из России, Франции и Германии — была в последнее десятилетие XIX в. гораздо осуществимее, чем и первое десятилетие XX в. Вильгельм II (знавший тогда об этой идее Витте) пропустил в 1898–1899 гг. единственный, никогда ни прежде, ни после не бывший момент, когда французы (в лице некоторых деятелей и части прессы) стали как будто задумываться над вопросом о том, против кого им строить свою внешнюю политику: против Германии или против Англии. Разница между Вильгельмом и Витте заключалась в данном случае в том, что Витте был реалистом до мозга костей и реалистом проницательного и широко охватывающего ума, а Вильгельм (думавший о себе, что он реалист) был всегда утопическим мечтателем; ибо фантазировать даже хотя бы и о чисто материальных приобретениях и выгодах еще не значит быть реалистом. Вильгельм в 90-х годах был настолько в выгодном положении, что он не хотел идти ни на соглашение с Россией, для которого тогда была почва, ни на союз с Англией, который ему предлагал (повторно) Джозеф Чемберлен. Ему представлялось более выгодным ждать и этим (как он полагал) повышать цену союза с Германией. Теперь, в 1905 г., первые плоды этой неумелой политики уже были налицо: Антанта с 1904 г. уже существовала, и соглашение Германии с Англией было совершенно невозможно. Оставалась Россия, и Вильгельм старался изо всех сил (уже с 1904 г.) создать тот самый континентальный союз, о котором за десять лет до того говорил Витте. Но теперь уже слишком многое изменилось в международной обстановке, и мы сейчас увидим, какую позицию занял Витте относительно планов Вильгельма, а пока отметим только, что он хотел отклонить все приглашения, не видеться ни с Эдуардом, ни с Вильгельмом, ни с Бюловым. Однако Вильгельм был так настойчив, что Николай II выразил в конце концов желание, чтобы Витте, проездом через Германию, повидался с Вильгельмом.
Уже предосторожности, которыми Витте обставил это свидание, показывают, что он предвидел ловушку: приехав в Берлин и собираясь отправиться к Вильгельму в Роминтен, Витте счел нужным повидаться с французским послом и заявить ему, что о результатах разговора с германским императором он даст знать послу, чтобы тот уведомил своего начальника, премьер-министра Рувье. Витте с первого же момента видел, что все усилия Вильгельма будут теперь направлены к тому, чтобы скомпрометировать Россию в глазах французского правительства и этим уничтожить франко-русский союз. и что Вильгельм поставит вопрос так: либо континентальный союз
