Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения - Томас Коэн
Была ли Лукреция в окне настоящей или это был жестокий розыгрыш, устроенный девушками, чтобы разогнать скуку? Последняя идея придает этой истории пикантный привкус интриги и иронии, но многочисленные детали рассказа Алессио подтверждают, что, кто бы ни выглядывал из окна – возможно, это была и Лукреция, – смешанные чувства девушки действительно были настоящими.
Я вернулся в дом Оттавиано Манчино весь в отчаянии и подошел к тому окну. Со мной была жена Оттавиано, сказавшая мне, что не выпускать девицу из монастыря – великий грех. И она также назвала большим грехом, что ее не выдают замуж. И вот эти три девицы подошли к окну. И я спросил, приходил ли кто-нибудь на переговоры. Они сказали нет. Разузнать это я попросил жену Оттавиано, но она сделала это тайно, чтобы никто не заметил. И тогда я почти совсем отчаялся и больше туда не возвращался – разве что иногда. И все равно те девицы продолжали приходить к окну и просить меня поскорее вывести их оттуда. И я сказал им, что хочу взять одну из них себе в жены и что я бы также выдал другую замуж.
Позже Алессио рассказал в суде, что хотел выдать одну из девушек за своего брата. «Я уже задумал выдать одну из них за моего брата, и они знаками объяснили, что согласны. И так я разговаривал с ними и два или три раза делал им знаки, что помогу им выйти замуж; ведь девушки двадцати – двадцати трех лет хотят, чтобы у них был муж»138.
Летом в какой-то момент назойливые ухаживания Алессио привлекли внимание римского губернатора, самого влиятельного магистрата города. Как сказал Алессио в своих дальнейших показаниях: «И он [губернатор] запретил мне [вступать с кем-либо в сообщение] в той обители, пока Лукреция не примет постриг, и сказал мне оставить все как есть, потому что они не хотят отдать ее за меня, потому что она хочет стать монахиней, и что, если бы я пожелал другую, мне бы ее дали»139.
Тем временем Алессио продолжал вербовать себе в союзники членов общины. Он привел в дом Панты некоего мессера Джакомо Виперу. «Панта сказала мессеру Джакомо, что он должен попытаться как можно быстрее вывести Лукрецию из монастыря и выдать ее замуж, ибо это большой грех удерживать ее, когда она хочет выйти замуж, и что неправильно не выдавать замуж молодых женщин, а потом держать их взаперти»140.
Затем наступил октябрь [1558 года], и они [поприветствовали меня как гостя, а не как мужа: неясный пассаж. – Т. К.]. Они постригли ее [Лукрецию] в монахини и [четыре слова трудно разобрать. – Т. К.]. И я зашел туда по велению сердца, и потому что те девицы просили меня побыстрее вытащить их оттуда. И когда я находился там, как-то в воскресное утро, меня арестовали и посадили в тюрьму.
Из более поздних показаний Алессио мы узнаем, что за день до ареста община запретила ему приближаться к монастырю141.
И она сильно плакала во время пострига, так мне сказали. И в тот самый день, когда меня посадили в тюрьму, к тем окнам подошли две девицы. И жена Оттавиано сказала: «Убирайтесь, мерзавки! Ишь, как вы нас разыграли. Ступайте своей дорогой, не злите меня!» И они показали знаками, что хотят выбраться оттуда. И я больше не хотел туда приходить.
И когда я вышел из тюрьмы – а провел я там день и ночь, – жена Оттавиано пришла ко мне домой и рассказала, что те девицы продолжали приходить к окну для разговоров и что та, что была в монашеском одеянии, хотела разорвать его и выйти на волю. И, сомневаясь в том, что это правда, я сказал, чтобы она оставила меня в покое. Она сказала мне: «Приходи. Ты должен прийти. Они хотят тебя видеть». И она велела мне привести с собой члена общины, чтобы он стал свидетелем всего этого, потому что она хотела уже покончить с этой интригой. Поэтому я и пошел; это был день Святого Андрея [30 ноября 1558 года].
Алессио предстояло увидеть Лукрецию четыре раза после того, как она приняла постриг. Первые два раза он помахал ей, но ничего не сказал, так как не был уверен, что это она142. А потом, когда им удалось установить контакт, Лукреция послала Алессио не оставляющий сомнений знак своих желаний.
Итак, Лукреция пришла одна, одетая как монахиня. Я спросил, хочет ли она за меня, и она сказала да, кивнув, потому что я видел, как она наклонила голову. И она бросила из окна красивый носовой платок, в угол поблизости, ибо она бросила его во двор, и я послал за ним жену Оттавиано. А так как жена Оттавиано убедила меня найти достойного человека, принадлежащего к общине, в свидетели, поскольку для меня и для общины было большим грехом позволить ей остаться там, я нашел маэстро Ипполито, лекаря. Я сказал ему: «Маэстро Ипполито, сколько раз я говорил вам, что эта молодая женщина хочет за меня замуж и что она не хочет быть монахиней. Если бы я вам это доказал, что бы вы сказали?» И он сказал: «Покажи мне это хоть раз, и я сделаю так, чтобы тебе ее отдали, но постарайся, чтобы мы не выглядели перед ними дураками!» И я показал ему этот платок, спросив его: «Если она дала мне этот носовой платок, что бы вы об этом сказали?» Он ответил, что это кажется ему серьезным делом, и, если бы это было правдой, он отдал бы ее мне.
Когда Шекспир заставил Отелло убить жену за уроненный носовой платок, для драматурга это имело совершенно определенный в культуре Ренессанса смысл, потому что такой подарок
