Игорь Всеволжский - Ночные туманы
Я иду из дому утречком. Город просыпается, и все тонет в легчайшей дымке; люди спешат на работу. И все они спали спокойно. В окно стоит выглянуть - увидишь, тебя берегут корабли... Ну, в лирику вдаваться не стану.
Как-то однажды Сева спросил:
- А что, если нам попытаться перешибить нормы?
Будем ходить втрое дальше!.. И в любую погоду. Выжмем из катеров, что возможно и что невозможно. Горючего возьмем с собой втрое больше. Докажем, что и штормы не преграда. Ведь если на нас нападут в штормовую погоду, мы, что, у пирсов ждать будем, пока на нас посыплются бомбы?
- Ну уж сразу и бомбы!
- А что? Это раньше бывало: "Иду на вы, объявляю войну". Нынче бабахнут без дипломатии... И из старых корыт наш Алехин выжимал сверхвозможное, продолжал Сева. - А теперь катера у нас новенькие. Быстроходнее нет ни одного корабля. Авиации с нами трудно бороться: мы малы и стремительны. Моторы мощные, плавучесть отличная. Ты веришь в свой катер? Так и в краснофлотцев вдохни эту веру!
- А начальство?
- Что начальство?
- Транжирите, скажет, народные средства.
- Алехин с нами вполне солидарен. Вахрамеев поддержит. Не забыл же он, что был катерником!
И Сева первый вышел в шторм в море, хотя с кораблей и кричали: "Эй, держитесь за берег, утонете, чудаки!" Мы видели, как раскачивало на волнах его катер, знали, что за боковыми воротами команда промокнет с головы до ног, не спасут ни комбинезоны, ни шлемы.
Всеволод прокладывал путь в штормовое море, как летчик прокладывает путь в стратосферу. На пирс приходили сочувствующие:
- Зачем вы его отпустили? Как пить дать угробится Гущин.
Щемило сердце: вернется ли? не потерпит ли Сева аварии? Я себя спрашивал: а ты, ты вышел бы сегодня в море?
- Глядите, глядите-ка, возвращаются, и целехонькие! Ура-а!
Сева вернулся весь вымокший. Сдернул шлем:
- Ну что, братцы? Кто говорил, что не выдержим шторма? Плавучесть отличная, корпус выдержал, дай бог здоровья строителям, моторы прекрасные, люди - орлы.
Он рисковал очень многим: безупречной службой и катером. Но риск этот был благороден. Людям пришлось тяжело, особенно верхней команде. Мотористам тоже в духоте и жаре доставалось. А выдержали! Жадно расспрашивали мои краснофлотцы вернувшихся с моря товарищей. Молодость пора дерзких мечтаний. Разве не дерзость победить непогоду на таком крохотном корабле?
Алехин волновался не меньше нас. Но выслушал рапорт Севы со спокойным лицом.
- Я не сомневался, что вы, Гущин, выполните вами задуманное. Благодарю.
Вечером, сидя на койках в нашей комнатке в Карантине, мы допытывались:
- Признайся, тебе было страшно?
- Страшно, вы говорите? - переспросил Сева, болтая ногами в теплых носках - сапоги он снял, чтобы высушить. - Я внушил себе, что мой катер все выдержит. Моторы ревели так, что заглушали гул шторма. Я кричал им: "А вы молодцы!"
- Кому?
- Ну, конечно, моторам. И еще, братцы, порадовали меня мои полосатые черти. Им такое пришлось испытать в первый раз. Выстояли! А давно ли пахали землю, в школу ходили? Да я с ними и в огонь и в воду пойду!
Вслед за Севой и мы ходили все дальше, с большим запасом горючего, с большим запасом торпед.
Как-то я пошел в море в штормовую погоду. Казалось, что мой всегда послушный катер отбился от рук.
Меня бросало, ударяло. Изловчившись, я вцепился в штурвал, гладкий, скользкий. Катер то и дело накрывало холодной волной, я вымок, струи скользкой воды ползли под тельняшкой, и мне не хватало воздуха, сырого, холодного, липкого. Катер скакал с волны на волну, я ощущал удары всем телом. Люди были мокрые, измученные. Я представлял себе, что делается в моторных отсеках.
Мы пришли в базу избитые, но не сломленные.
Стакан Стаканыч отдувался, как кит. Старый морской волчище, казалось, был склепан из стали. Старшину, механика Диму Игнатьева, выволокли из моторного отсека совсем очумевшим. На лбу у него лиловел зловещий синяк.
Катер был в полной исправности. А главное - выдержали люди. Я с радостью сообщил об этом Алехину,
- Добро! - ответил мой немногословный начальник.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Черноморский флот стал большим флотом.
В бухтах было полно кораблей: крейсеры и эсминцы, подводные лодки и тральщики, "морские охотники", мотоботы и сейнеры. Серебристые стрекозы, выползая из ангаров на синюю воду, взмывали в воздух. Торжественно выходил за боковые ворота линкор.
Устраивались большие походы. Соседи могли убедиться, что флот существует, он современен и к отпору готов.
О прошлом напоминали памятник бригу "Меркурий"
с надписью: "Потомству в пример", братское кладбище, бастионы, Панорама Севастопольской обороны, Музей с вкрапленными в его стены пушками, снятыми с кораблей, и старик нищий с бородой Саваофа, стоящий на костылях. На груди его висела дощечка: "Герой Севастопольской обороны" (в июне сорок первого года я увидел "героя", расхристанного, с безумными, налитыми кровью глазами и развевающейся растрепанной бородой. Отбросив свои костыли, он добежал на полусогнутых, но крепких ногах от бомбежки). Мы не сразу распознавали в нелепо одетых, нескладных франтах подтянутых, бравых летчиков.
В тридцать шестом мы жили событиями в Испании и страстно завидовали всем, кто уходил из Севастополя на грузовых судах в дальний путь. Мы сразу распознавали в нелепо одетых, нескладных франтах подтянутых, бравых летчиков.
Мы трже просились в Испанию. Но нам отказали. Было обидно: в нас не нуждаются. Подводники, воевавшие там, возвращались, но были немы как рыбы. Только звездочка, поблескивающая на кителе, говорила о их делах.
В тридцать седьмом мы потеряли командующего и многих начальников. Командира отряда Алехина сменил некий Сырин. Приязни мы к нему не почувствовали.
На бесцветном, ничем не запоминающемся лице мрачно вспыхивали недоверчивые глаза.
Мы не знали, служил ли он когда-нибудь на торпедных катерах, но понимали, что знания у него поверхностные.
Он внушал нам: "Берегите горючее, иначе вас обвинят во вредительстве". - "Но мы хотим быть подготовленными к войне!" - убеждал его Всеволод. "Мы будем воевать малой кровью и на чужой территории". - "Тем более мы должны хорошо подготовиться". - "Приказываю самочинные действия прекратить и придерживаться инструкции".
- Сухарь чертов! - ругал его в сердцах Сева. - И откуда он нам на голову свалился?
Не раз и я, и Сева отстаивали краснофлотцев, которых он хотел списать с катеров. "Все должно быть в ажуре, - говорил Сырин, - а они портят картину". "Выправим!" - убеждали мы с Севой.
Особенно возмущался Васо. Горячий, он готов был вступить в спор с начальством. Мы удерживали его: Сырин уже намекал, что Васо ему "портит картину".
- Он не верит в людей! - возмущался Васо. - А людей любить надо.
Нам казалось жестокой несправедливостью, что Сырип носит форму командира Красного флота.
Краснофлотцы тоже его невзлюбили и называли "хорьком".
Мы часто ходили в театр Луначарского и в театр Черноморского флота, где восторгались Дездемоной, Офелией. Их играла Люба Титова, которую мы помнили отчаянно смелой подпольщицей (она вышла замуж за молодого штурмана Цыганкова). Словно в свой родной дом ходили мы к Мефодию Гаврилычу Куницыну и его Фелицате Мартыновне. Стоило нам прийти в их крохотный садик, заросший густым виноградом, старик обязательно угощал домашним перебродившим вином. Со всей Корабельной стягивалась к Куницыным молодежь. Было весело, мы пели и танцевали, кто-нибудь играл на гитаре.
Сева влюбился в дочку умершего друга Мефодия Гаврилыча, Шурочку. Шурочка окончила рабфак и была мастером в Морзаводе. Она одевалась простенько, за словом в карман не лазила, чем, впрочем, отличались почти все девушки с Корабельной. Жила она в покосившемся, но тщательно выбеленном домике под зеленой крышей, жила совершенно одна, но, казалось, одиночество ее тяготило мало. Она много читала, на подоконнике у нее всегда лежали библиотечные книги. Мы гуляли; на ялике перебирались на Графскую пристань, ходили по Приморскому бульвару среди говорливой толпы, слушали музыку, выпивали по стакану масандровского виНа. Васо сказал как-то, что мы Севе и Шурочке только мешаем. И мы отставали от них, делая вид, что потерялись в толпе, а они нас и не пытались искать.
Однажды Сева нам торжественно сообщил:
- Братцы, уговор помните? Так вот: собираюсь жениться на Шурочке. Одобряете?
- Этот дурень хочет связать себя узами брака, - не удержался Васо. - И мы спокойно будем наблюдать, как он наденет на шею ярмо раба и ничтожества?
- Но я люблю ее, понимаете вы, одры? Люблю!
Васо сменил гнев на милость:
- Раз уж тебе невтерпеж, я против Шурочки ничего не имею. А ты, Серега?
Я тоже проголосовал "за". Шурочка была хорошим товарищем.
Сева и Шурочка пошли в загс. Усталая женщина с мешками под выпуклыми глазами, только что зарегистрировавшая покойника, записала Севу и Шурочку, придирчиво требуя какие-то метрики, справки, оплату гербовым сбором.
