Михаил Ильинский - Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.)
Улица Чантиен. Здесь всегда многолюдно. У кинотеатра и Центрального универсального магазина выстроились в ровные ряды тысячи велосипедов.
Я направился в рабочий пригород Ханоя – Зиалам – район, подвергавшийся наиболее ожесточенным бомбардировкам. Жители этого предместья вырыли более 48,4 тысячи индивидуальных укрытий, оборудовали 900 бомбоубежищ, более 34 200 убежищ у паромов и переправ, более 6 тысяч метров траншей…
Но Ханой – это не только город, где рвались бомбы. Ханой – это город, в котором, несмотря на сложную боевую обстановку, рождались новые молодые семьи.
…Гости собирались медленно.
– Вот всегда гак. Лучшие друзья, а даже на свадьбу опаздывают, – сказала Лиен. Ее красивые глаза-черносливы немного печальны. Кажется, вот-вот их заволокут слезы. – Нет ни Бая, ни Тана, один только Лан оказался приличным человеком. По крайней мере, успел предупредить, что его не отпускает командир зенитной батареи. Нелегко мне с вами, военными. На свадьбу – и то не можете собраться.
– Не огорчайся, дорогая, ребята придут. Ничего, что опаздывают. Ты ведь их знаешь. Бай иногда неделями не уходит с аэродрома. Лан? Тан? Ведь у зенитчиков и ракетчиков служба не шуточная, – успокаивал невесту мой старый друг, командир пехотного батальона Тхап. Он показался мне тогда особенно красивым в своей новой светлой гимнастерке с алым цветком в петлице.
Несколько девушек с Ханойского механического, подруги Лиен по работе, хлопотали у праздничного стола.
– Послушайте, Тхап и Лиен, пора все-таки начинать. В конце концов, кто же сегодня женится? – подтрунивали девушки.
– Первый тост за молодых. За их счастье, за победу! – Пожилой рабочий с редкой седой бородой поднял рюмку. Еще тост, другой, третий…
Раскраснелись лица. Паренек, брат Лиен, заиграл на гитаре. Ему кто-то подыгрывал на национальной флейте сао. И пошли по кругу танцующие пары. Впереди Тхап и Лиен. Какие они все-таки красивые! Какое счастье на лицах!
Скрипнула дверь. На пороге – два друга: Бай и Тан. Усталые, запыленные лица. В руках огромные букеты цветов, свежих, с бриллиантиками росы на бутонах.
– Поздравляем, ребята! – обнимали Тхапа. Легко, почти юз-душно, пожимали руку Лиен.
Я сидел в уголке комнаты, курил сигареты «Дьен Бьен». Снова и снова перебирал в памяти эпизоды, связанные со знакомством с этими чудесными людьми, собравшимися на свадьбе Тхапа и Лиен.
Месяцев семь назад уходил батальон Тхапа в район Виньлинь. Я встретил Тхапа ночью на переправе у реки Зань в провинции Куангбинь. Только что был налет. Неглубокая землянка. Кончились сигареты. Курили одну на двоих. Казалось бы, минутная встреча. Но как сближала людей последняя сигарета! Договорились встретиться в Ханое. Вот и встретились. На свадьбе…
– Ты что загрустил, Миса? Наверное, вспомнил свою Мактыкхоа? – заговорила со мной Лиен, смешно переворачивая мое русское имя и название советской столицы на вьетнамский лад.
– Тебе хорошо у нас? Наш дом – твой дом.
– Спасибо, Лиен. Прекрасно.
– Послушай, спой нам ту русскую песню, которую пели тогда советские журналисты, приезжавшие к нам в джунгли, куда эвакуировали Ханойский механический завод.
– Неудобно, Лиен. Ты знаешь, ведь мне медведь на ухо наступил, а если запою – пойдет и в Ханое снег!
– А мы ведь потом разучили ту песню, – улыбнулась Лиен. И запела:
Утро красит нежным светомСтены древнего Кремля…
А женились ли советские на вьетнамках? – часто спрашивали меня. В военное время лиенсо – никто. В качестве журналиста, одного из первых советских вьетнамистов, я знал то, что скрывалось под грифом «совершенно секретно», слышал, участвовал в том, что тогда некоторые ханжи назвали бы «аморалкой». С нее, «прекрасной аморалки», и начнем рассказ. Для легкости «разбега» в опасные и трудные военные годы. Замечу, что никто за аморальное в то время «модное» поведение не был наказан во Вьетнаме, несмотря на суровую военную и партийную дисциплину. В чем причина этому невероятному феномену? В разуме советского руководства, в терпимости и понимании «проблем» вьетнамцами, в отсутствии доносчиков или в нежелании в инстанциях читать пасквили, а может быть, в умении хранить в тайне, ловко обеспечивать скрытность всех негласных контактов советских и индокитайских граждан на земле, охваченной военным пожаром? А может быть, все это вместе?
В Ханое почти все работавшие советские граждане – дипломаты, журналисты, представители МВТ, ГКЭС, геологи, нефтяники, строители, военспецы, доработчики и другие – жили без жен. Военное время требовало «жертв», аскетизма, накладывало свой отпечаток.
«Нас не засыпать шрайками[2], – пели советские специалисты, – снабдите лучше «райками», хоть «зинкою», хоть «валькою», хоть «катькою» хромой, нам по ночам кошмарные, пусть индивидуальные, приходят к нам видения из «сфэры половой». (Всем нравилось петь слово «сфера» через «э» и мечтать почти о невероятном.)
Но «раек» из Москвы, увы, упорно не присылали, перспектив избавиться от «ночных видений» не возникало, оставалось или грустно петь эту песню, написанную тогда капитаном ракетчиков (ныне пенсионером – подполковником) Валерием Куплевахским, или, оценив обстановку, приступить к поискам дам сердца Грациозных, как статуэтки, ласковых, юных, разных и неповторимых. Для хорошей работы нужна и сексуальная удовлетворенность. Это первая, пока сентиментального характера, «военная тайна» советского прошлого во Вьетнаме.
У американцев все было до циничного просто. Если в Сайгоне для 660 тысяч американцев (военных и гражданских) все сексуальные проблемы решались просто (только в южновьетнамской столице, на одной улице Катина-Тызо, лежавшей между отелями «Каравелла» и «Мажестик», на расстоянии 300 метров было 63 бара со всеми «услугами», с «ночными и дневными бабочками»), то в Ханое для четырехсот русских не было ни одного «увеселительного заведения». (Кроме международного клуба, где продавали пиво и луамой – рисовую водку.) Если в Сайгоне американцам, в момент расслабления, угрожали партизанские ловушки с минами, пистолетными выстрелами и кинжальным ударом, то над Ханоем ревели в 1968-м в сутки десятки сирен, возвещавших о воздушных налетах, открывали огонь все средства противовоздушной обороны. Здесь у нас было страшнее.
Кромешный ад. Не до любви? Ничего подобного! Наоборот. Тревоги, пустые улицы, полное затемнение и другое… помогали принимать на борт «газиков» и «уазиков» боевых вьетнамских подруг, а затем так же скрытно их вывозить, оставлять в определенных местах на пустынных улицах, в районах дамб, берегов Красной реки, ханойских озер, в скверах и аллеях… Тогда, в 1967-м, даже само знакомство с юной обитательницей фронтового города было непростым делом. Во-первых, значительная часть женского населения Ханоя – примерно 60 процентов – студенты, служащие и т.д. были эвакуированы из города, – оставались лишь те, кто был связан с армией, госбезопасностью, жизнеобеспечением столицы. Особый контингент.
Во-вторых, остававшиеся в городе женщины были широко оповещены о законе «10–67», который сурово карал за любые связи с иностранцами, причем различия между иностранцами не проводилось: кто эти иностранцы? Русские или американцы? Китайцы или французы, албанцы, корейцы или англичане? Риск был смертельный. Риск индивидуальный и для всей семьи вьетнамки. Многое ставилось на карту любви и дружбы…
Если женщина занималась (по разным причинам) «свободной профессией любви» и это устанавливалось полицией, то ее высылали в так называемую «четвертую зону» (южнее Тханьхоа и провинции Нгеан), которую американские ВВС и корабли 7-го флота подвергали самым ожесточенным ударам, и вернуться оттуда живой и здоровой было почти невозможно. Итак, любовь или смерть? Многие предпочитали смерть. Мы для своих партнерш печального исхода допустить не могли. Но как обезопасить их? Нас в крайнем случае защитило бы государство. А их? Никто и ничто… Без суда и следствия. «Четвертая зона».
Но прежде всего как выйти с ними на контакт? И это – во-первых.
Во-вторых, надо было знать вьетнамский язык, иметь возможность свободного знакомства на официальных встречах, обладать транспортом и, наконец, местом, куда везти предполагаемую даму сердца.
Чтобы однажды объединиться, «искатели счастья» должны были разъединиться, разбиться, не сговариваясь, на микрогруппы «по профессиональному принципу» – молодые представители торгпредства, журналисты-индивидуалы, геологи, врачи, военные, дипломаты… Создавались и смешанные группы. Самым трудным было решение проблемы, куда и как везти боевых подруг. Здесь первенствовали «торговцы», чьи дома в Ханое были расположены предпочтительнее, чем другие строения, в том ханойском дипкорпусе, что квартировался неподалеку от МИДа и Пагоды на одной колонне. Журналисты, жившие в районе Маленького озера и в отеле «Метрополь» – «Единство», находились как бы вообще в самом свободном положении. Связи с вьетнамками становились «нормой», не были «загулом» или каким-то развратом. Вынужденные жить долгое время в условиях «сексуального вакуума», крайне жаркого и влажного климата, не говоря уже о военном времени, нервном психологическом перенапряжении, надрыве, люди нуждались в разрядке, в партнерше, понимающем и нежном товарище. И ее не случайно и справедливо называли «боевой вьетнамской подругой». Но никто не мог, по понятным причинам, воспеть ее как Грэм Грин Хоа в «Тихом американце».
