Этьен Кассе - Исповедь меча, или Путь самурая

Женщины-самураи умели биться и не бояться смерти. Иногда они даже сами убивали мужчин, когда те колебались совершить ритуальный акт харакири. В старинном сказании о доме Тайра есть такой эпизод. У Данноура Нииодоно происходило морское сражение, и бабушка малолетнего императора Антоку, столкнувшись с угрозой попасть в плен к воинам Минамото, прижала ребенка к себе и бросилась с обрыва. За ней последовали все ее придворные дамы. Спасти удалось — да и то насильно — только мать малолетнего Антоку.

Женщины-самураи умели протестовать (канси) против произвола господина. Так, один из правителей провинции Хиго воспылал преступной страстью к жене своего верного вассала и убил его. Горю женщины не было предела, но она была обязана отомстить недостойному правителю, даже если эта месть — всего лишь слабое канси. Женщина попросила немного времени для того, чтобы похоронить убитого мужа и оплакать его, а также собрать придворных, чтобы отметить конец траура. Правитель Хиго поверил ей — до того ослепила его страсть. Придворных красавица предложила собрать на высокой башне, с которой в итоге и бросилась вниз на глазах у обманутого недостойного правителя и гостей.

Целомудренность эти женщины ценили выше жизни. Однажды девушку-самурая взяли в плен. Опасаясь насилия, она решила схитрить и попросила написать письмо своей сестре. Дописав письмо, девушка-самурай бросилась на ближайшего из воинов, выхватила у него оружие и заколола себя, спасая свою честь. В письме были строки прощальных стихов:

На небосклоне юная луна,Из опасения, что блеск ее затмятБегущие из темноты к ней облака,Стремительно бежит.

Путь служения женщины-самурая — это Путь служения своему супругу. С самой юности женщин-самураев приучали ставить интересы мужчин-буси выше собственных. Образ легендарной Адзумы был для самурайских девушек романтическим идеалом исполнения женой самурая своего долга. Согласно легенде, Адзума узнала, что ее возлюбленный собирается убить ее супруга. Она любила обоих. Но, считая своим долгом спасение жизни мужа, она ночью вышла в темноте на дорогу вместо него и приняла смерть от удара меча своего любовника.

В книге Инадзо Нитобэ «Бусидо — душа Японии» приводится письмо молодой жены одного даймё. Оно было написано женщиной перед совершением ею сеппуку. Думаю, оно многое расскажет даже нам, современным людям:

«Я знаю, что ни одно несчастье или трагедия в жизни человека не происходит без предопределения свыше. Словно ветвь, упавшая в реку, мы вновь обретаем покой в реке забвения, из которой все вышли. Два коротких года назад, соединясь узами брака, мое сердце последовало за вами, став вашей преданной тенью, и как неразрывная связь двух любящих сердец, я всегда готова последовать за вами. Я пишу эти слова, как прощанье с нашей любовью, поскольку я знаю, что предстоящая битва будет последней в вашей жизни… Если земля не будет больше дарить надежду и радость, то зачем мне оставаться на ней, проведя весь свой остаток жизни в печалях о вас?»

«Кодексе Бусидо» сказано:

«…женщина должна быть точно так же предана своему мужу, как он — своему господину».

«Женщины отличаются от мужчин… пульсом. Но в последние пятьдесят лет пульс мужчин стал таким же, как пульс женщин… Дух мужчин ослабевает. Они стали подобны женщинам, и приблизился конец мира».

— Ну, не дурак ли ты, раз выходишь безоружным против того, кто держит в руках такой меч?

Вэй Гуань Джоу и Митома ждали сигнала к бою.

— Тебе, что, так хочется умереть? Эй, да ты слышишь меня? Я ведь, кажется, о твоем скором конце говорю! Мог бы по крайней мере проявить хоть каплю интереса!

Вэй Гуань скинул одежды и расслабленно взмахнул руками.

Раздался сигнал к бою. Борьба началась на безумной скорости.

Монах танцевал вокруг Митомы, а Митома обнажил сразу два клинка. Но пока ни один из противников не мог подступиться к другому. С трибун вскоре понеслись ободряющие крики:

— Митомааа! Мииитоомааа!

И:

— Вэй Гуань!

Прыжок монаха — и на руках сына даймё появились тонкие струйки крови.

— Что такое присутствие Ничто? — внезапно спросил монах.

Лицо Митомы исказилось, превратившись в чудовищную маску. Возможно, молодой самурай так улыбался противнику.

— Присутствие Ничто есть боль. Подойди ближе, и ты познаешь боль, ничтожный.

Митома атаковал, но Вэй Гуань отклонился. Песок взметнулся в воздух. Вэй Гуань исчез за каскадом песка, перевернувшись колесом. Митома тряс головой и тер кулаками глаза. Потом откуда-то вылетел монах, и его нога, словно невзначай, коснулась рук Митомы. Но все было так быстро и столь дико, что даже сёгун не смог ничего понять.

Все повскакали на ноги. Что за битва! Уродливый сын даймё и непобедимый безоружный монах творили просто чудеса.

Вновь атаковал Митома. Вновь атаковал монах. На теле Вэй Гуаня появились кровавые полосы.

Плечи и грудь Митомы вздымались и опускались, словно в экстазе.

— Боль, боль, боль, боль, боль, — в упоении выкрикивал Митома.

Жар выжигал противникам глаза. Дышать было нечем.

Внезапно Вэй Гуань взлетел в воздух, и его руки превратились в режущий алмаз.

Удар пришелся в подбородок Митомы, зубы у сына даймё громко клацнули.

Борьба завершилась.

Митома шатнулся. Два меча дождем стекли из его рук в песок арены. А сам Митома рухнул на землю, так и оставшись лежать там горкой из плоти и костей.

Вэй Гуань расслабился. Все его тело было окровавлено. Но он должен выказать уважение противнику.

— Боль не являет собой присутствие Ничто, друг мой, ибо боль ничего не значит. Ты сам доказал это, а я лишь подтверждаю. Но все же я благодарен тебе за твою попытку дать мне ответ, сын даймё.

Зрители все еще не могли понять, что Митома уже более никогда не встанет. Трудно было поверить, что один-единственный удар способен уничтожить даже вооруженного мечами самурая.

А потом на арену выскочили слуги и два лекаря. Один наложил повязки на раны монаха, а второй установил, что Митома жив, но еще не скоро придет в сознание и уж тем паче поднимется на ноги.

— Должен ли жить воин Митома? — выкрикнул глашатай. — Он — сын даймё, он славен своими битвами на полях сражений.

Толпа благодушно закричала:

— Митоомааа! Миитоомааа!

Сам он, впрочем, ничего не слышал, ощущая сейчас лишь присутствие Ничто. Его уносили с арены прочь на носилках.

В самом начале XIV столетия в Японии жила придворная дама по имени Нидзе. Жила она и до двадцати шести лет служила во дворце Томикодзи. Служила императору-ребенку (годовалому мальчику), отец которого Го-Фукакуса, фаворит Нидзе, именовался «прежним» государем или «государем-монахом».

Знатным мужчинам и женщинам, служившим при дворе, приходилось самим содержать себя, а также своих слуг и служанок и свой выезд. Это был причудливый мир. По существу, жизнь при дворе была своеобразным вращением на холостом ходу, ибо былой порядок эпохи первых небесных императоров безвозвратно канул в прошлое. Но при дворе, к счастью, продолжали занятия искусством: музыкой, рисованием и литературой.

Нидзе была, судя по всему, утонченной натурой. В своей «Непрошеной повести» она использует лексику моно-но аварэ, что буквально переводится с японского языка как «очарование вещей»: «рукава, орошаемые потоками слез», «жизнь, недолговечная, как роса на траве». Сцены прощания с возлюбленным «прежним» государем обязательно происходят при свете побледневшей луны.

Судьба дважды нанесла ей удар, в значительной мере определив ее дальнейшую участь. Ей было пятнадцать лет, когда умер ее отец, знатный самурай, и немногим более шестнадцати, когда умер ребенок, рожденный ею от императора. Смерть императорского отпрыска развеяла ее мечты о личной карьере и отняла надежду на восстановление былой славы ее знатного, но захудалого рода. Кто только не заботился о Нидзе! Ее поддерживали все понемножку — и родичи (дед и дядя), и любовник Сайондзи, и сам «прежний» император Го-Фукакуса, и его брат, тоже «прежний» император Камэяма, и даже старый министр Коноэ. Нидзе поневоле пришлось быть послушной чужим страстям и мимолетным капризам. И финалом живописного полотна жизни в грустном свете угасающего «очарования вещей» стала для нее монашеская ряса.