Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I
Я долго настаивал на этой надежде, и мое решение изменилось лишь в ту минуту, когда я покинул Париж; беспорядки достигли своего апогея, своеволие печати, дерзость партий не уважали более ничего. Сознаюсь, что, если бы тогда вы представили мне конституцию, я не считал бы своей обязанностью принять ее. Теперь все изменилось. Вы выразили желание восстановить порядок, пересмотрели несколько параграфов конституции; воля народа не подлежит для меня более сомнению. Таким образом, я принимаю конституцию, я даже добровольно отказываюсь от содействия, которого требовал в этой работе. Пусть те, кого боязнь преследований или беспорядков удерживает вне отечества, получат возможность безопасно возвратиться в него. Чтобы погасить ненависть, согласимся на взаимное забвение прошлого. Пусть обвинения и преследования, поводом к которым служат события революции, прекратятся среди общего примирения. Я не говорю о тех, кто решился быть виновным только из привязанности ко мне. Можете ли вы считать их преступниками? Что же касается людей, которые навлекли на себя преследование закона излишествами, составляющими для меня личную обиду, то в этом отношении я покажу себя королем всех французов. Я хочу поклясться в верности конституции в том самом месте, где она составлена, и отправлюсь завтра в полдень в Национальное собрание».
По предложению Лафайета Собрание единодушно приняло амнистию, которую требовал король. Многочисленная депутация в тот же день поднесла ему декрет. Королева, которой следовало примириться с общественным мнением, подошла к депутации и сказала: «Вот мои дети; мы все спешим разделить чувства короля». Эти слова были переданы Собранию и подготовили сердца его членов к прощению, которого испрашивал королевский сан.
На следующий день король явился в Собрание. На нем не было никаких украшений, кроме креста Св. Людовика, в знак уважения к недавнему декрету, уничтожившему прочие кавалерские ордена. Людовик занял свое место рядом с президентским. Собрание встало. «Я пришел, — сказал король, — чтобы торжественно освятить здесь согласие, данное мной конституционному акту. Я клянусь быть верным нации и закону и употреблять всю данную мне власть на поддержку конституции и на исполнение декретов. Пусть эта великая и достопамятная эпоха будет эпохой восстановления мира и станет залогом счастья народа и благосостояния государства!» Единодушные рукоплескания зала и трибун, страстно преданных свободе, но в то же время остававшихся почтительными к королю, показали, что нация с упоением встречает отвоеванную конституцию.
Король удалился, сопровождаемый до самого Тюильри членами Собрания; это шествие с трудом рассекало толпы народа, вдоль всего пути издававшего крики радости. Военная музыка и частые пушечные залпы возвещали Франции, что после трехлетней борьбы, волнений и потрясений наступил день согласия. Для Франции наступило несколько дней затишья. Короля и его семейство беспрестанно призывали к окнам дворца, чтобы показать аплодисменты и любовь народа.
Провозглашение конституции 18 сентября получило вид почти религиозного праздника. Марсово поле покрылось батальонами национальной гвардии; туда отправились административные власти, муниципалитет, Байи, мэр Парижа. Сто один пушечный выстрел приветствовал чтение конституционного акта с Алтаря Отечества. Триста тысяч граждан обнимались, словно члены одной семьи. Воздушные шары с патриотическими надписями поднялись вечером с Елисейских полей, разнося всюду доказательства восторга возрождающегося к жизни народа. Ночь блистала иллюминацией. Огненные гирлянды, перебегая с дерева на дерево, образовали от заставы Звезды до Тюильри сверкающую аллею.
Король, королева и их дети показались в экипаже в 11 часов вечера. Летевшие в воздух шляпы, раздававшиеся всюду крики, жесты энтузиазма и уважения — все это сделало для них триумфальной ту самую дорогу, по которой три месяца назад они проезжали среди оскорблений и порывов народной ярости. Казалось, нация хотела искупить те зловещие впечатления и показать королю, как легко умирить народ и как сладостно царство свободы.
Сама королева вошла во дворец с мыслями о нации. Она сказала королю: «Это более не тот народ» — и, взяв на руки сына, показала его толпе, которая заполнила террасу; казалось, королева защищала себя невинностью ребенка и материнскими чувствами.
Несколько дней спустя король дал праздник в честь парижан и роздал бедным щедрые подарки. Он хотел, чтобы и несчастные получили свою долю радости с наступлением новой эры счастья, которую обещало примирение короля с народом. В парижском соборе исполнили Те Deum.
Тридцатого сентября в три часа пополудни король явился лично закрыть Учредительное собрание. Перед его прибытием в зал Байи от имени муниципалитета и Пасторе от имени департаментов[12] поздравили Собрание с окончанием дел. «Законодатели, — говорил Байи, — вы были облечены величайшей властью, какой только могут быть облечены люди, и завтра вы уже будете ничем. Таким образом, вас прославят не интерес и не лесть, а сами ваши дела. Мы возвещаем вам благословение потомства!» «Свобода, — сказал в свою очередь Пасторе, — бежала за моря и скрылась в горах; вы подняли ее упавший трон. Деспотизм сгладил все страницы книги природы; вы восстановили символ веры свободных людей!»
Продолжительные крики и рукоплескания не давали королю некоторое время говорить. «Господа, — сказал наконец Людовик XVI, — составив конституцию, вы избрали настоящий день конечным днем своих трудов. Быть может, должно желать, чтобы ваша сессия продолжалась еще некоторое время, чтобы вы сами могли испытать на деле предложенный вами закон. Но вы хотели, без сомнения, обозначить различие, которое должно существовать между действиями Учредительного собрания и обыкновенными законодателями. Я употреблю всю власть, какую вы мне доверили, для обеспечения конституции причитающихся ей уважения и повиновения. Вам, господа, которые в течение долгого и тяжелого дела выказали неутомимое рвение к своему труду, вам остается выполнить последнюю обязанность: просветить ваших сограждан относительно духа созданных вами законов, очистить и объединить мнения своим примером — примером любви к порядку и подчинения законам. Возвратившись к своим домашним очагам, станьте истолкователями моих чувств для ваших сограждан. Скажите им, что король всегда будет их первым и самым верным другом, что он нуждается в их любви и не может быть счастлив иначе, как с ними и через посредство их».
Президент отвечал королю следующее: «Национальное собрание, достигшее конца своей деятельности, наслаждается в эту минуту первым плодом своих трудов. Убежденное, что Франции больше всего необходимо правительство, которое примиряет уважаемые прерогативы трона с неотчуждаемыми правами народа, оно дало государству конституцию, одинаково гарантирующую и королевский сан, и свободу. Наши преемники, на которых ляжет бремя государственного блага, сознают и свои права, и свои конституционные обязанности. А вы, государь, вы почти всё сделали: приняв конституцию, вы закончили революцию».
Казалось, Национальное собрание спешит сложить с себя ответственность за события, управлять которыми чувствовало себя не в силах. Это не укрылось от глаз толпы. Народ, теснившийся вокруг здания Собрания и с горечью заметивший, что революция отрекается от своего дела и предается в руки короля, оскорблял членов правой стороны, по мере того как узнавал их и даже Барнава; с первого же дня эти люди испытали на себе неблагодарность, которую так часто сами возбуждали. Они разошлись печальные и упавшие духом.
Тем не менее, когда вышли Робеспьер и Петион, народ увенчал их венками из дубовых листьев и выпряг лошадей из экипажей, чтобы с триумфом пронести своих любимцев на руках. Могущество этих двух людей показывало слабость конституции и уже предвещало ее падение. Два торжествующих трибуна были возвеличены народом. Прощенный король возвращался в свой дворец обессиленным, а смущенные законодатели в недоумении покидали свои места. Учредительное собрание, начавшееся восстанием во имя принципов, закончилось перспективой мятежа.
V
Состояние Европы — Среди держав начинается движение — Армия французских принцев в Кобленце — Конференции в Пильнице — Первые слухи о войне приняты сочувственно конституционистами, жирондистами и якобинцами, за исключением Робеспьера — Госпожа де Сталь — Граф Людовик Нарбонн — Конституционисты хотят привлечь в свою партию герцога Брауншвейгского
Великое зрелище революции было для европейских государей и их министров лишь продолжением борьбы, за которой они уже следили с большим интересом и которой втайне сочувствовали: борьбы между Вольтером и Руссо, с одной стороны, и старым аристократическим и религиозным миром — с другой. Для них революция оставалась не более чем философией, перешедшей из салонов на площадь и из книг — в речи. Европа предоставила первым актам французской революции возможность свободно развиваться, отнеслась к ним со вниманием, даже сообщила им громовой отголосок: это-то и необходимо для роста революции. Искра, не затушенная при первом своем появлении, должна была все зажечь и все поглотить. Политическое и нравственное состояние Европы того времени оказалось в высшей степени благоприятным для распространения новых идей. Время, обстоятельства и люди — всё сложилось в пользу Франции.
