Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Он мог оказаться участником одного из бесчисленных парадов и шествий в праздник Святого дня со всем сопутствующим пьянством, блевотой и грехом. Юный Дик, хоть и был наивен, избежал этих искушений. У его матери был знакомый, галантерейщик по имени сэр Хью, или, возможно, сэр Джон, или даже сэр Иво Фитцуоррен, семья которого пришла с Завоевателем, и Дик устремился прямо к его дому и к перспективе получить работу.
Быть учеником-подмастерьем — дело серьезное. Надо было присутствовать на мессах и внимать проповедям, являться на занятия по стрельбе из лука в Смитфилде. Ученик мог происходить из хорошей семьи, но жить приходилось по-спартански. Младший подмастерье мог спать и на чердаке, а старшие ученики — хоть и в доме, но на тюке сена. У него была очень короткая стрижка, и он носил плоскую круглую шапку и грубое длинное пальто и шел впереди хозяина или хозяйки ночью с фонарем или с длинной палкой на плече. Во времена Тюдоров ученики стали крупной политической силой, прославившейся беспорядками и бандитизмом. Но, будучи учеником галантерейщика, молодой Дик был уже выше этого и относился к своим обязанностям очень добросовестно.
Галантерейщик — это торговец тканями и всевозможной одеждой. А ведь это было время, когда люди не только становились богаче, но и хотели отличаться роскошью своих одежд, поэтому торговля тряпками была денежным делом. Дик учился расчесывать ворс, паковать рулоны, различать знаки гильдий, складывать и сворачивать деликатные ткани, растирать их между большим и указательным пальцами и рассказывать, что ничего лучше он в жизни не видел, а потому и цена соответствующая.
Король и двор теперь проводили все больше и больше времени в Вестминстере, и торговцы делали кучу денег на вечном тщеславии знати. Скорняки поставляли кроличий мех на воротники, драпировщики поставляли тяжелые ткани, галантерейщики, как Уиттингтон, поставляли почти все: белье, бархат, тафту, штоф, шелка, ленты.
Одежда из золота? Вам очень идет, сэр! Королевское агентство закупок называлось «Великий гардероб», и если «Великий гардероб» заходил в ваш магазин, значит, вам ниспослано благоволение Господне и вашим покупателем будет весь королевский двор.
Уиттингтон работал в квартале галантерейщиков, что за церковью Боу в Чипсайде, и работал тяжело, с раннего утра до 8 вечера, когда церковные колокола отбивали конец рабочего дня. Его имя впервые попадается в записях в 1379 году, когда он, наверное, только завершил семь лет ученичества и выдал свой первый кредит государству — пять марок городским властям.
Мы мельком увидим его снова девять лет спустя, когда он вскарабкался по скользкому карьерному столбу и стал одним из восьми муниципальных советников палаты улицы Коулмен. В 1390 году он дает 10 фунтов — большие деньги, столько мог давать мэр — на оборону города. В 1393-м, когда ему, наверное, было хорошо за тридцать, Уиттингтон получает ранг олдермена — старшего советника. А шерифом становится в 1394-м.
Его продвижение по службе ничем не примечательно — не особенно быстрое и не медленное, — но теперь у него достаточно деньжат, чтобы стоять в одном ряду с большими богачами того времени — такими как Брембр или Уильям Уолворт. Решающий момент наступает в 1397 году, когда правление Ричарда II судорожно приближается к концу.
Вы помните, что король недолюбливал Сити за участие в попытке переворота против него лордов-апеллянтов, и вы помните, что Ричард преследовал демократические институты Сити, назначив своего собственного управляющего. После смерти мэра, Адама Бамме, он единолично решил сделать мэром Лондона Ричарда Уиттингтона. «Это человек, — сказал король, — чья преданность и осмотрительность не вызывает у нас никаких сомнений». Но Дик Уиттингтон знал, что нехорошо выглядеть королевской марионеткой. Ему нужна была поддержка его коллег. Должны состояться выборы. И так уж получилось, что за 10 000 фунтов, выплаченных его величеству, он умудрился выкупить и вернуть городу древние привилегии и свободы самоуправления, дарованные еще Завоевателем, и 13 октября 1397 года он был, как полагается, по всем правилам, избран мэром, с одобрения не только короля, но также и купцов Сити.
Два года спустя случился переворот. Генрих Болингброк взял власть, Ричард умер от голода в неволе, и родилась новая династия. И все же Уиттингтон продолжал идти вперед на всех парусах независимо ни от чего; новый король Генрих IV даже согласился, чтобы ему выплатили долг в размере 1000 фунтов, которые задолжал ему Ричард II. Отличный комплимент хамелеоновским качествам Уиттингтона: королю пришлось платить ему долги, сделанные другим королем. Дику Уиттингтону хватало хитрости и такта, чтобы ладить с кем угодно.
Он продал товаров на 2000 фунтов Роберту де Веру, пресловутому фавориту, а может, и любовнику Ричарда II. Помните, как трещала в огне дорогая драпировка в лондонском доме Джона Гонта во время восстания крестьян? Уиттингтон поставил замену той обивки. Когда Бланш и Филиппа, дочери Генриха IV, искали к свадьбе шелка, не кто-нибудь, а именно люди Уиттингтона явились к ним с портновской рулеткой. Очень соблазнительно было бы считать, что его уверенность и опыт обеспечили ему влияние на женщин королевского дома, без которых наверняка не обошлось, когда решались вопросы цвета, стиля и хорошего вкуса. Надо, однако, сказать, что лучший галантерейщик Лондона имел кое-что и помощнее, чтобы привязать к себе своих королевских клиентов. Между 1392 и 1394 годами он продал товаров на сумму 3500 фунтов родственникам Ричарда II и был слишком умен, чтобы просто положить в карман доходы от этих сделок. Он одолжил их обратно жадным до денег монархам Англии.
Начиная с 1388 года он выдал короне не менее шестидесяти займов, самые большие — Генриху IV и Генриху V, и это притом что ростовщичество было запрещено.
Англия того времени была правильной католической страной, послушной учению Библии. «Ростовщичество любой одолженной вещи является нечистым», — гласит Второзаконие, а Амвросий Медиоланский в V веке яростно выступал против самой концепции кредитования деньгами под проценты. «Ты собираешь богатства от страданий всех и называешь это трудолюбием и осмотрительностью, когда это не что иное, но хитроумие и ловкий трюк торговли!» — сказал Амвросий, и он, несомненно, говорил и от имени многих, кто годами вынужден был платить сборы, налагаемые британскими банками. В 1139 году Второй Латеранский собор пришел к выводу, что ростовщичество есть воровство, и оно было запрещено для всех, кроме евреев. А евреи могли продолжать давать деньги в рост — при внимательном прочтении Второзакония обнаружили, что взимать проценты запрещается «с брата твоего», а под «братом» решили понимать других евреев. А кредитовать гоев — это пожалуйста.
Надо сказать, что евреи ужасно страдали из-за этой функции, которую в настоящее время повсеместно (за исключением, возможно, Тегерана) признают жизненно важной для развития капиталистической экономики. История средневекового преследования евреев в Англии настолько отвратительна, что мы порой готовы впасть в грех и «отретушировать» историю в учебных программах: массовые убийства в Лондоне и Йорке в 1189–1190 годах; поведение Симона де Монфора при изгнании евреев из Лестера. Были и сотни других позорных эпизодов. В 1290 году Эдуард I изгнал евреев из королевства вообще, и главные ростовщики английской экономики вернулись только при Оливере Кромвеле.
На этом рынке возникла ниша, и Уиттингтон занял ее с еврейской хуцпой — наглой изворотливостью. Он не брал процентов со своих займов — о нет, упаси бог, никаких гнусных процентов. Он просто сделал так, что его освободили от различных сборов и налогов, которые полагались королевскому дому. А поскольку в экономике доминировала торговля шерстью, неудивительно, что наиболее прибыльным постоянным источником королевских доходов была «субсидия на шерсть» — налог, уплачиваемый королю на экспорт шерсти и тканей на континент. В обмен на свои кредиты Уиттингтон получил патентную грамоту короля, она освобождала его от субсидии на шерсть, а если он не платил субсидий на шерсть, он мог экспортировать этот товар дешевле, чем кто-либо еще, и тогда он зарабатывал еще больше денег, и занимал королю еще больше, и выгадывал для себя все больше освобождений от налогов и все большую долю рынка.
К 1404 году он экспортировал шерсть из Лондона и Чичестера, а в 1407-м получил монопольное право на экспорт шерсти из Чичестера, отправляя в Кале шесть кораблей общим количеством 250 мешков. Умело манипулируя своим положением крупного кредитора короны, он умудрялся успешно блюсти свой коммерческий интерес. На каком-то этапе он последовал по стопам Чосера, став «коллектором таможенных сборов и субсидий на шерсть в Лондоне». Это очевидный конфликт интересов. Это все равно что попросить исполнительного директора банка Goldman Sachs выступать одновременно в качестве руководителя Службы финансовых услуг. Теперь он мог сам себе предоставлять лицензию на экспорт шерсти без уплаты таможенных пошлин.
