Юлиан Семенов - Майор Вихрь
Время остановилось. Смена цвета неба - ерунда и глупость. Времени больше не было. Скоро утро. А тогда они приведут меня к себе и снова будут тихо говорить и смеяться, и грызть свои ногти, и щупать животы, и заставлять меня предать отца, обречь его на позор , члена семьи изменника родины, а в том, что они так будут поступать, я не сомневался: они звери. Больные, неизлечимо больные звери, от них может спасти только пуля или веревка.
...Они вернулись в лагерь для перемещенных поздно : вечером. Коля нес на спине уснувшего Степана. Чтобы не привлекать к себе внимания, он пел власовский гимн - не громко, но так, чтобы его слышала охрана, состоявшая из власовцев. Один из охранников обернулся:
- Упился?
- Есть маленько.
- Не шумите в бараке, а то немцы шухер подымут.
- Мы тихонько, братцы, - пообещал Коля, - до завтра проспимся, а потом - айда...
ЧТО ЕСТЬ ПОЛЯК?
Трауб зашел к адвокату Тромпчинскому вечером, когда отгорел красный, поразительной красоты закат. Его не было. Сын - Юзеф сидел в темной комнате, играл Шопена. Лицо его, выхваченное из темноты зыбким светом свечи, было словно выполнено в черно-белой линогравюре.
- Вы любите только Шопена? Что-то вы никогда никого больше не играете, - сказал Трауб.
- Шопена я люблю больше остальных.
- Этим выявляете польский патриотизм?
- Ну, этим патриотизм не выявишь...
- Искусство - либо высшее проявление
атриотизма, либо злейший его враг...
- То есть?
- Либо художник воспевает ту государственность, которой он служит, либо он противостоит ей: молчанием, тематикой, эмиграцией.
- Вы считаете, что художник второго рода - не патриот? По-моему, он куда больший патриот, чем тот, который славит свою государственность. Я имею в виду вашу государственность, конечно же...
- Слушайте, Тромп, отчего вы рискуете так говорить с немцем?
- Потому что вы интеллигентный человек.
- Но я немец.
- Именно. Интеллигентный немец.
- А мало интеллигентных немцев доносит в гестапо?
- Интеллигентных? Ни одии. Интеллигент не способен быть доносчиком.
- У вас старые представления об интеллигенции.
- Старых представлений не бывает.
- Занятный вы экземпляр. Я кое-что за вами записывал. Вы никогда не сможете стать творческим человеком, потому что вами руководит логика. Злейший враг творчества - логика и государственная тирания. Хотя вообще-то это одно и то же.
- Ни в коем случае. Логике противна тирания.
- Логика - сама по себе тиранична, ибо, остановившись на чем-то одном, она отвергает все остальное.
- Но не уничтожает. Здесь громадная разница.
- Если идти от логики, то отринуть - это значит обречь на уничтожение.
- Это не логика, это софистика. А что вы такой встрепанный, милый мой вражеский журналист?
- Заметно?
- Очень.
- Иногда я начинаю глохнуть от ненависти к происходящему, а потом тупею из-за своей трусости. Они всех нас сделали трусами, презренными трусами!
- Полно, Трауб. Человека нельзя сделать трусом, если он им не был.
- Э, перестаньте. Не люблю пророков. У нас их хватает без вас. Можно, все можно. Человек позволяет делать с собой все, что угодно. Он поддается дрессировке лучше, чем обезьяна.
- Что случилось, Трауб?
- Вы как-то просили меня достать бумаги...
- Ну?
- Ничего не обещаю. Ненавижу обещать - влезать в кабалу. Словом, если у меня что-либо получится, я постараюсь помочь вам... Вот, кстати, поглядите, - сказал он и положил перед Юзефом листовку, отпечатанную в Берлине.
"Рейхсфюрер СС и начальник германской полиции распорядился, чтобы все рабочие и работницы польской национальности носили на видном месте с правой стороны груди любой одежды изображенный здесь в натуральную величину матерчатый знак. Знак следует крепко пришивать к одежде.
Мы живем в эпоху борьбы за будущее нашего народного государства и сознаем, что на нашем жизненном пространстве в большом количестве будут жить инородные элементы. Кроме того, в результате допуска в рейх польских сельскохозяйственных и фабричных рабочих на всей территории империи национальный вопрос также стал злободневным. Народное государство сможет существовать вечно только в том случае, если каждый немец в своем поведении будет сознавать национальные интересы и самостоятельно разрешать все эти вопросы. Законы могут только поддерживать регулирование сосуществования. Самым важным остается сдержанное и уверенное поведение каждого.
Немецкий народ! Никогда не забывай, что злодеяния поляков вынудили фюрера защитить вооруженной силой нащих соотечественников в Польше! В сентябре 1939 года их погибло в Польше 58 000 человек! Мужчины, женщины и дети, беззащитные старики и больные были замучены до смерти на пересыльных этапах. В польских тюрьмах немецкие люди вынуждены были терпеть такие муки, которые по их жестокости могли быть выдуманы только недочеловеками со зверскими склонностями. Оставление в течение многих дней без какой-либо пищи, избиение палками, удары прикладами, беспричинные расстрелы, выкалывание глаз, изнасилование - нет такого вида насилия, которое бы не применялось к ним. Одного юношу облили бензином и сожгли в печи пекарни; на товарный состав с перемещенными пустили на полной скорости локомотив. Недавно в одном пруду купающиеся дети нашли 17 трупов.
Представители этого народа прибыли к нам теперь как сельскохозяйственные и фабричные рабочие и военнопленные, так как мы нуждаемся в рабочей силе. Тот, кто вынужден иметь с ними дело по службе, должен понимать, что ненависть поляка сегодня больше, чем когда бы то ни было, что поляк имеет в национальной борьбе гораздо больший опыт, чем мы, и что он все еще надеется с помощью враждебных нам держав создать новую, еще большую Польшу.
Подобострастие, которое поляк проявляет по отношению к немецкому крестьянину, - это коварство. Его добродушный облик фальшив. Везде необходима осторожность, чтобы не содействовать объединению поляков и возможной шпионской деятельности.
Прежде всего нет никакой общности между немцем и поляком. Немец, будь горд и не забывай, что причинил тебе польский народ! Если к тебе кто-нибудь придет и скажет, что его поляк приличен, ответь ему: "Сегодня у каждого есть свой приличный поляк, как раньше у каждого был свой приличный еврей!"...
Немец! Поляк никогда не должен стать твоим приятелем! Он стоит ниже любого соотечественника-немца на твоем дворе или на твоей фабрике. Будь, как всегда, справедлив, поскольку ты немец, но никогда не забывай, что ты представитель народа-господина!
Германские вооруженные силы завоевывают для нас мир в Европе. Мы же ответственны за мир в новой, большой Германии. Совместная жизнь с людьми чужой национальности еще неоднократно будет приводить к испытаниям народных сил, которые ты должен выдержать как немец.
Народный союз немцев за границей".
Тромпичинский осторожно вернул листок Траубу.
- Ну что? - спросил журналист. - Страшно?
Юзеф ответил:
- Нет. Не страшно, просто очень...
- Противно?
- Нет, не то... Очень обидно. Обидно за немцев. А то, что обещали помочь, если сможете, - так и
олжно быть. Спасибо. Хотите, я вам поиграю?
- Очень хочу.
Юзеф сел к роялю и стал играть Баха.
БУКЕТ РОМАШЕК
Аня и Муха шли через лес. Они шли медленно, потому что Аня внимательно смотрела на стволы деревьев, на какие-то одной ей понятные заметины; иногда она замирала, долго слушала лес, закрыв глаза, и улыбалась ласково.
Сначала Муха, глядя на нее, недоверчиво качал головой - не найдет. Потом ему надоело ждать, и он начал собирать букет, пока она по-собачьи вертелась на одном месте, угадывая, куда идти дальше Он собрал большой букет и, пока Аня отыскивала тропу, разглядывал ее, пряча лицо в цветы. Он разглядывал ее придирчиво, будто хозяйка - праздничный, не тронутый еще гостями стол.
"Ей бы в дочки-матери играть, - думал он, глядя на фигуру девушки, - а она туда же. В бойню. Тело. у нее хорошее. Я бы прошелся: экая ладненькая. Опасно. Спугнешь еще, потом хлопот не оберешься. Бабы - дуры".
- Здесь, - сказала Аня, - под ольхой.
- Брось...
- Вот чудак, - сказала Аня, - я ж говорю: здесь.
Она опустилась на колени и взяла траву пятерней, словно котенка за шкирку. Ровный, вырезанный кинжалом квадрат дерна поднялся, и Муха увидел что-то белое. Аня достала это белое, оказавшееся полотенцем, развернула его и показала карту, пистолет и гранату.
- Ты что ж, невооруженная ко мне пришла?
- Что ты, - ответила Аня и похлопала себя по карману, - у меня тут браунинг и лимоночка. На четверых - как раз в клочья.
- Оружие давай мне, - сказал Муха, - ты красивая, они могут с тобой начать заигрывать - погоришь по глупости.
Аня протянула ему браунинг.
- Лимонку тоже давай.
- Она же маленькая...
- Давай, давай, Ань, не глупи.
Он спрятал лимонку, потом развернул карту и сказал:
- Ну, показывай, где?
