Джулия Ловелл - Великая Китайская стена
Хань, где только возможно, пыталась нравственно возвыситься над Цинь как более гуманное, добродетельное, дружелюбное лицо китайской империи. Для династии Хань были не характерны тиранические перегибы Цинь в области налогообложения, мобилизации и масштабных общественных работ, но вот в области стеностроительства Хань намного обогнала прославленных предшественников. По оценкам археологов, династия восстановила или построила более десяти тысяч километров стен по сравнению с пятью тысячами километров в период Цинь, и их стены принесли народу столько же страданий и легли в основу стольких же печальных легенд, что и их циньские предтечи. В официальных документах — как эта пропагандистская ода времен императора У — пишут, конечно, триумфально помпезно, касаясь плодов труда на границе:
Когда император производит императорский объезд,все сверкает.Когда приходит лето, он едет на север,во Дворец Сладкого Источника».Если и зима, и лето мягки,он ездит во Дворец Каменного ПроходаИ принимает северо-западные государства.Юэчжи усмирены, сюнну подчинены.…безграничная радость царит десять тысяч лет.
Социальный же анамнез говорит о другом. Ханьское правительство испытывало постоянные трудности с убеждением простонародья селиться в суровой приграничной зоне, а бамбуковые коленца и деревянные уголки, игравшие роль паспортов, найденные возле Дуньхуана, позволяют предположить: стены в равной степени предназначались как для того, чтобы удерживать несчастные народы китайского приграничья внутри, так и для того, чтобы сдерживать неуправляемых варваров снаружи. Важную часть гарнизонной работы — особенно на северо-западе — составлял контроль за приходящими и уходящими людьми, недопущение бегства китайцев к сюнну и ухода от налогов и тягловых обязанностей. Такие же проблемы возникали у Хань, когда они пытались убедить крестьян селиться на негостеприимном дальнем севере. За период со 2 по 140 год, например, население северных провинций сократилось с трех миллионов до пятисот тысяч человек. Аурел Штайн сделал вывод: обнаруженный им вспомогательный вал, построенный перпендикулярно главному северо-западному направлению линии стены, мог служить для того, чтобы затруднить китайским беглецам проход в солончаковые равнины за Яшмовыми Воротами. Учитывая трудности, которые перенесли люди и верблюды отряда Штайна, путешествуя с запада, восточнее жизнь должна была быть совершенно невыносимой, если по сравнению с ней пустыня Такламакан выглядела вполне привлекательной. Умозрительное предположение Штайна явно звучит насмешкой над укоренившимся взглядом на стену как на положительно защитный кордон, охраняющий райский Китай от его злобных варваров-соседей. Об изнуряющей тоске жизни пограничных гарнизонов, о сотнях километров, отделяющих от успокаивающей безопасности цивилизации, говорится в печальных поэтических строчках:
Мы сражаемся к югу от стены, мы умираем к северу от стены;Если мы умрем и останемся лежать в дикой местности, то наши тела станут кормом для ворон.Воды бегут глубокие и бурные, камыши растут темные и мрачные;Конники бьются насмерть, их измученные кони мотают головами и ржут.Возле моста когда-то стоял дом, к северу ли, к югу ли, никто не может знать.Если урожай не собран, как вы будете есть?Да, мы и хотим служить преданно, как можно так жить?Вас запомнят, достойные, честные солдаты.Мы выступаем на рассвете, но не вернемся к сумеркам.
Другой поэт причитает над расставаниями, принесенными службой на границе:
Зеленеют травы на берегу;Я без конца думаю, как же далеко твоя дорога тебя увела,Так невообразимо далеко.Мне снилось, что я снова вижу тебя,Что ты рядом,Но проснулась и вспомнила, что ты в чужих краях;Чужие края и разные страны,Всегда в пути, в разлуке со мной.Изнуренный тутовник знает остроту ветра,Океаны знают укусы холода.Но те, кто возвращается, думают только о себе,Никто не станет говорить со мной о тебе.Один гость приехал из далекого уголка,Он приносит мне конверт.Я зову сына, чтобы он открыл его:Внутри письмо на белой материи.Я опустилась на колени, чтобы прочесть его,О чем оно поведает?Ты начинаешь с того, что приказываешь мне больше есть,В конце ты говоришь, как сильно скучаешь по мне.
Для гарнизонных офицеров и начальников жизнь на границе была тоже тяжелой. Учитывая трудности, сопряженные с работой, генералы служили У с поразительной преданностью. В такой карьере, конечно, имелась и своя привлекательность: для прирожденного и особо искусного всадника и стрелка из лука, такого как Хо Цюйбин, степная война, должно быть, дарила небывало возбуждающую комбинацию скорости, риска и возможностей. Хо особенно любил оторваться от основных сил с несколькими сотнями своих лучших наездников и углубиться во вражескую территорию, имитируя тактику самих кочевников.
Тем не менее борьба с ордами сюнну, несомненно, оставалась самой трудной, самой рискованной и самой утомительной работой в империи. Таким генералам, как Хо Цюйбин и Чжан Цянь, противостояли самые свирепые воины в Центральной Азии: поражение в бою скорее всего означало смерть или, хуже, следующую жизнь у шаньюя в виде чаши для питья. Физические и климатические условия были в крайней степени враждебными, когда приходилось метаться между горами и пустынями, между ледяной зимой и обжигающим летом. Во время одного из сражений с сюнну разыгралась такая свирепая пылевая буря, что обе армии оказались скрытыми друг от друга. При наличии весьма ограниченных средств для связи на огромных негостеприимных пространствах (битва могла продолжаться подряд шесть дней) возможность ошибки — например, задержка с подходом подкреплений — оставалась очень велика. А конца у задачи и не предвиделось: за год Хо Цюйбин мог разбить сто тысяч сюнну и вернуть уступленные земли к югу от Желтой реки, а в следующем году сюнну снова устраивали набег.
Незаурядные успехи Хо Цюйбина в любом случае достигались огромными жертвами. Сам способный работать без устали, он мог быть безжалостно-бесчувственным к потребностям солдат в еде и отдыхе. Сыма Цянь изображает его этаким тираном-гедонистом, заставляющим солдат копать тренировочную площадку, тогда как они едва держались на ногах от голода. Между тем и генералы и солдаты получали значительные награды за победы: титулы и земли для верховного командования, хорошие деньги для его людей. Но и наказания за поражения были тоже суровыми: за исключением, видимо, непогрешимого Хо Цюйбина, почти все остальные военачальники У в какой-то момент оказывались на ковре у императора за допущенные на поле брани ошибки. Неудача во время кампании, сопряжена ли она с опозданием к месту встречи или с потерей солдат, сулила смертный приговор. Начальникам иногда разрешалось откупиться, заплатив огромный штраф — полезный источник для пополнения императорского кошелька свободными деньгами. Гражданские чиновники сильно рисковали, протестуя против столь сурового обращения: Сыма Цяню, великому историку императора У, предложили непривлекательный выбор между смертью и оскоплением после того, как он выступил в защиту Ли Лиина, проштрафившегося генерала (он выбрал последнее… и дописал свою историю). Одна из самых жутких историй о том, как У обращался со своими генералами, касается Ли Гуана, известного стратега, который, получив серьезную рану и оказавшись в плену, притворялся мертвым до тех пор, пока не присмотрел резвого коня. Он вскочил на него и скакал во весь опор пятнадцать или около того километров, чтобы добраться до своих людей и вывести их назад на китайскую территорию, а по дороге убил нескольких преследовавших его сюнну, посылая в них стрелы из лука. Однако когда он вернулся в столицу, судебные чиновники У рекомендовали казнить его за то, что его взяли в плен живым. Он избежал смерти, лишь выкупив собственную жизнь. Неудивительно, что даже наиболее преданные генералы, чья работа заключалась в том, чтобы не позволять подчиненным своевольничать, стали смотреть на назначение на север как на то, чего следует избегать любой ценой: один из офицеров, уроженец Дуньхуана, умолял не посылать его туда, сравнивая такую судьбу с разорением и смертью. Примерно две тысячи лет спустя, когда Штайн сидел в одной из сторожевых башен, «озирая собственными глазами эти обширные пространства одинаково безжизненных топей и мелких камней… показалось нетрудно восстановить унылую жизнь тех, кто когда-то здесь обитал… все несет отпечаток похожего на смерть оцепенения».
