Славное дело. Американская революция 1763-1789 - Роберт Миддлкауф
V
Разногласия вокруг конституций не определяли политику в остальных штатах в 1780-е годы. В большинстве своем эти конституции пытались обеспечить равновесие ветвей власти и в то же время ограничить исполнительную власть. Чаша весов почти всегда склонялась в сторону легислатуры. Все эти конституции предусматривали двухпалатную систему и обеспечивали сильное народное представительство хотя бы в одной из палат — но обычно в обеих. Право голоса почти повсюду оставалось обусловленным недвижимой собственностью, при этом большинство лиц мужского пола, по-видимому, получали право голоса. Безземельные, которые не могли получить право голоса, полностью доверяли выбору своих помещиков.
К 1787 году конституционная структура большинства штатов казалась прочно установленной. Исключением был демократический строй Пенсильвании — исключением, обращавшим на себя внимание людей, которые стремились усилить Союз. Все то хорошее, чему мог научить опыт других штатов, отсутствовало в Пенсильвании, где демократия порождала рознь и разделение. Тем не менее новая конституция для Конфедерации, несомненно, должна была исходить от народа.
Революция велась во имя естественных прав человека. Какой объем демократии требовался для реализации этих прав? Удовлетворительного ответа на этот вопрос не могли дать ни Пенсильвания, ни Виргиния.
Не могли и «Статьи конфедерации». Они представляли собой конституцию в самом неопределенном смысле — они устанавливали основной закон, но не определяли демократическое правительство. «Статьи» не регламентировали ни исполнительную, ни судебную власть. Конгресс сам по себе имел мало полномочий. Он не мог взимать налоги, не мог регулировать торговлю, за исключением торговли с индейцами. Вообще, он мог делать очень мало из того, что делают традиционные правительства. Американским народом управляли органы штатов и местные власти. И американский народ не избирал представителей в конгресс — за него это делали легислатуры штатов.
К концу войны нежизнеспособность «Статей» стала очевидной. Тем не менее в течение большей части 1780-х годов они не подвергались пересмотру. Не подвергались потому, что американцы не могли найти способ согласования подчинения местным властям с централизованным прарлением. Одна из главных сильных сторон американцев — их провинциализм — ослабляла их в войне, и она парализовала их попытки управлять собой после заключения мира. Кроме того, борьба с Великобританией убедила их, что неограниченная власть неизменно стремится уничтожить свободу. Меры, направленные на централизацию власти, могли бы решить часть проблем управления, но они также могли поставить крест на американской свободе.
Что в таком случае можно было сделать в 1787 году? За период после 1781 года у американцев на многое открылись глаза. «Статьи конфедерации» не годились. Конституции штатов, несмотря на то что в них было реализовано много мудрых политических идей, не годились — по крайней мере, сами по себе. Надо было что-то делать. В противном случае конфедерация маленьких суверенных республик — островок радикализма в море монархий — могла рухнуть или быть завоеванной.
Найти нужные решения был призван Конституционный конвент. Для него требовались делегаты с воображением и дерзновением. С наступлением весны 1787 года американцы, естественно, начали думать о том, кого послать в Филадельфию и что поручить своим делегатам.
25. Конституционный конвент
I
Делегаты на Конституционный конвент тянулись в Филадельфию на протяжении большей части мая 1787 года. Легислатуры штатов назначали делегатов без лишней спешки, и те, кто был избран, добирались по ухабистым дорогам медленно и трудно. В день, на который было намечено открытие конвента (14 мая), собралась лишь горстка делегатов. Задержка с открытием конвента удручала тех из них, кто был настроен на крупные реформы, поскольку наводила на подозрения, что другие не разделяют их намерений.
Джеймс Мэдисон, прибывший раньше остальных и мечтавший о переходе к мощному центральному правительству, не поддавался унынию. Он тщательно подготовился к этому собранию и не собирался упускать возможность реализовать свою мечту. Мэдисону было 36 лет, это был низкорослый худощавый мужчина с пробивающейся лысиной. Некоторые историки описывают его как личность интровертивного склада, типичного сухого интеллектуала. Близкие друзья знали его лучше, и их рассказы рисуют его таким же, каким он предстает в своей переписке: человеком энергичным и остроумным, исполненным сильных страстей и глубоких убеждений. Его привязанность к родной Виргинии не мешала ему любить Союз. Однако эта любовь не была свободной от ненависти и страха: он ненавидел бумажные деньги и опасался фантастических прожектов должников, более же всего он боялся тирании большинства и ее всегдашнего порождения — анархии. Но политическую свободу Мэдисон любил еще больше, и хотя он не любил народ, ибо хорошо узнал его за годы государственной службы, он считал, что политическая свобода может выжить в республике лишь при условии справедливого народного представительства. Игнорируемый или разочарованный народ будет продолжать делать то, что он делал на момент созыва конвента — посягать на права собственности. Мэдисон размышлял о правительстве больше, чем любой другой делегат конвента, и его решимость отстаивать свои взгляды в предстоящих политических баталиях граничила с фанатизмом[1095].
Через десять дней после Мэдисона прибыл Джордж Вашингтон — он въехал в город на коне под звон колоколов и восторженные крики соотечественников. Уговорить его приехать, похоже, было нелегко, так как после восьми лет самоотверженного служения своей стране он дорожил каждой минутой личной жизни. Нежелание Вашингтона покидать Маунт-Вернон было естественным, но он также хотел участвовать в создании национального правительства. Главная трудность для него и его друзей заключалась в его огромной популярности, которую они защищали от всех возможных опасностей. В конечном счете именно забота о своей репутации заставила его приехать в Филадельфию после своего изначального отказа от назначения в виргинскую делегацию. Его беспокоило, как он писал Генри Ноксу, обращаясь к нему за советом, не будет ли его «непосещение этого конвента расценено как пренебрежение республиканизмом или, что еще хуже, не будут ли приписаны (пусть даже несправедливо) другие мотивы» его отказу приложить усилия в поддержку конвента на предстоящем собрании. Нокс, Мэдисон и Эдмунд Рэндольф — все уговаривали его принять
