Славное дело. Американская революция 1763-1789 - Роберт Миддлкауф
Война, разумеется, вызвала необходимость в поддержании добрых отношений с диссентерами, поэтому поборники официальной церкви сдерживали свои страсти вплоть до заключения мира. Патрику Генри, одному из таких поборников, эта сдержанность давалась нелегко, и в 1784 году он возобновил борьбу за церковь со вздохом облегчения. Он увидел свой шанс в законе 1776 года, где был поставлен вопрос, «должен ли закон утвердить общую подать с каждого в пользу священника, выбранного им самим, или же должно ограничиться добровольными пожертвованиями». Генри вновь поднял этот вопрос, выдвинув аргумент, что неминуемым следствием отделения церкви от государства станет моральное разложение общества. В течение какого-то времени нонконформистское духовенство находило его позицию и перспективу иметь полные сокровищницы неотразимыми. Такие видные виргинцы, как Эдмунд Пендлтон и Ричард Генри Ли, также поддерживали Генри[1088].
Миряне внутри и вне официальной церкви не разделяли пыла своих клерикальных вождей. Прихожане епископальной церкви понимали, что общая подать может лишь усилить духовенство, из которого еще не выветрился душок лоялизма. Миряне-баптисты и пресвитериане были уверены в своих собственных священниках, но с подозрением относились ко всему, что могло привести к восстановлению прежних порядков. И эти диссентеры, похоже, руководствовались тем аргументом, согласно которому религиозная свобода предполагает отказ государства от какого-либо участия в религиозной жизни. «Материалы и возражение против религиозных податей» Мэдисона содержали петицию, получившую значительную поддержку — всего было собрано 1552 подписи. В этой работе Мэдисон цитировал статью из Декларации прав, гласившую, помимо прочего, что религия может определяться «только разумом и убеждением, а не силой и насилием», и отрицавшую за легислатурой юрисдикцию в вопросах религии и убеждений. Что касается правителей, которые вмешиваются в дела церкви и религиозные убеждения, то они являются «тиранами», а люди, которые подчиняются им, соответственно являются «рабами». Вскоре стало ясно, что Виргиния не подчинится общей подати в пользу церквей, и в 1785 году закон тихо скончался, даже не удостоившись голосования[1089].
В январе следующего года ассамблея утвердила составленный Джефферсоном Билль об установлении религиозной свободы. Этот закон фактически отделял церковь от государства и ясно выражал намерение легислатуры раз и навсегда отказаться от государственной церкви. Права, отстаиваемые ассамблей, говорилось в законе, «принадлежат к естественным правам человека», и любой «акт, отменяющий настоящий или ограничивающий права, подтвержденные настоящим актом как естественные права человека, и тем самым ограничивающий действие настоящего акта, будет нарушением естественного права». Прежде чем утвердить билль Джефферсона, ассамблея убрала из него несколько самых ярких фраз, в которых автор провозглашал свою убежденность в том, что религия должна быть основана на разуме и свободном действии ума. Но она включила его утверждение, «что все люди должны быть свободны в исповедании и отстаивании в дискуссии своих религиозных взглядов и что это ни в малейшей мере не должно ограничивать, расширять или еще каким-либо образом сказываться на их гражданских правах»[1090].
Принятие конституции в 1776 году и реформаторские усилия Джефферсона позволяют сделать кое-какие выводы о характере революции в Виргинии. Деятельности Джефферсона предшествовало десятилетие протеста против посягательств британского парламента на права колоний. Практически все эти права были так или иначе связаны с властью, особенно право индивидуума давать свое согласие через своих представителей на принятие мер, влияющих на его жизнь, и право традиционных институтов на самоуправление. В течение десяти лет до 1776 года американцы демонстрировали свою преданность принципам самоуправления и в 1776 году ясно обозначили их в Декларации независимости. Джефферсон и такие думающие виргинцы, как Джеймс Мэдисон, полагали, что у Виргинии есть возможность расширить пределы свободы, заявленные в Декларации, чтобы реально повлиять на установления повседневной жизни — способы владения землей, наказания за преступления, правовой статус негров, образование молодежи, содержание церкви и свободу самовыражения. Более того, Джефферсон считал, что ассамблея должна принять меры к поощрению свободы, пока еще американцы вкладывают свой пыл в великое дело революции. Ибо, как он заметил в 1781 году, «закреплять все наши основные права законодательным путем надо, пока наши правители честны, а мы сами едины. После окончания этой войны у нас дело пойдет на спад… Поэтому народ будет забыт и его права не будут приниматься во внимание. Он и сам забудет себя, кроме единственной своей способности — делать деньги, и никогда не будет думать о том, чтобы объединиться и заставить должным образом уважать свои права. Поэтому те оковы, которые останутся, не будут сбиты после окончания этой войны и будут потом долго сковывать нас и становиться все тяжелее и тяжелее, пока наши права не будут восстановлены или не сгинут в тяжких потрясениях»[1091].
Во многих отношениях Джефферсон потерпел неудачу. Конституция 1776 года не предложила эффективного способа, с помощью которого управляемые могли бы выражать свое согласие. Рабство осталось практически таким же, каким было всегда; наказания за преступления по-прежнему представляли собой упражнения в жестокости; и государство не торопилось раскошелиться на образование для детей бедноты.
То, в чем Джефферсон со товарищи преуспели (а Декларация прав, отмена майората и права первородства и билль о религиозной свободе были выдающимися достижениями), удалось им благодаря тому, что они подчеркивали связь своих реформ с великими принципами революции. В частности, успех в отделении церкви от государства был достигнут за счет демонстрации неразделимости религиозной и политической свобод.
Но даже привязывание реформ к революции не всегда приводило к успеху. Джентри Виргинии при всей своей преданности республиканским принципам обычно не соглашалось с тем, что радикальное расширение сферы действия этих принципов может пойти на пользу Виргинии или революции. Джентри считали себя сердцем революции, их интересы были кровно важны для нее, их руководящая роль и власть скрепляли общество. Они привыкли к почтительному отношению со стороны низших сословий, и они не могли понять, с какой стати они должны отказываться от такого отношения. И еще они не могли понять, почему следует покончить с расовым рабством. Последнее приносило всем не меньшую пользу, чем большинство других общественных и властных институтов.
IV
Люди, которым есть что терять, кроме жизни, делают один вид революции, те, кто может потерять только жизнь, — другой. Виргинцы, подобно большинству американцев, принадлежали к первым. Если бы им нечего было терять, они, возможно, не ограничились бы отделением церкви от государства, но уничтожили бы ее. Возможно, они бы
