Великая война. 1914–1918 - Джон Киган
У сербов оставались ещё ночь и почти всё воскресенье. Утром 25 июля они по-прежнему склонялись к капитуляции — неохотно и с периодическими вспышками воинственности. А днём пришло сообщение от сербского посла в России. Царь Николай полностью поддерживает Сербию. Он ещё не готов объявить мобилизацию, но принял решение о введении в стране положения о подготовительном к войне периоде. Новость заставила сербских министров изменить решение. Несколько часов назад они были согласны принять все десять пунктов австрийской ноты, с небольшими оговорками, а теперь отважились к шести из них выставить свои условия и отвергнуть самый главный — о допуске официальных австрийских лиц к расследованию убийства на территории Сербии. За оставшееся время до истечения срока, указанного Австрией, ответ на ноту лихорадочно исправлялся, дополнялся и переписывался. Машинистки не успевали печатать варианты. В ночь на 7 декабря 1941 года, накануне нападения на Пёрл-Харбор, в японском посольстве в Вашингтоне будет твориться то же самое, а результатом станет вступление США во Вторую мировую войну… Скоро текст стал представлять собой собрание поправок и переделок — назвать такой документ дипломатическим было нельзя. В порядок его привели за 15 минут до истечения установленного срока. Ответ Сербии должен был вручить австрийскому послу лично премьер-министр Никола Пашич. Через час после того, как это произошло, посольство в полном составе покинуло Белград. Скоро поезд повёз дипломатов и всех остальных сотрудников к австрийской границе…
Затем последовала странная двухдневная пауза. В воскресенье и понедельник 26–27 июля ничего не происходило. Сербия, правда, мобилизовала свою маленькую армию. Россия призвала самых молодых резервистов в подразделения, размещённые на западной границе, а в Вене и некоторых немецких городах, в частности в Берлине, можно было наблюдать сцены народного ликования по поводу того, что австрийское правительство не приняло ответ Сербии. В воскресенье кайзер всё ещё не вернулся из Норвегии. Президент Франции Пуанкаре и министр иностранных дел республики Вивиани также находились за пределами своей страны и только ночью получили известие, требовавшее их немедленного возвращения. Впрочем, полным бездействие не было: переговоры велись, причём скорее осторожные, чем решительные или агрессивные. Рейхсканцлер Германской империи, министр-президент Пруссии Теобальд фон Бетман-Гольвег поручил немецким послам в Лондоне и Париже предупредить, что военные приготовления России могут быть восприняты как угроза. Немецкому послу в Санкт-Петербурге было приказано передать, что, если Россия немедленно не остановит мобилизацию, это вынудит Германию ответить тем же и сие будет означать войну. Из ответа посла Бетман-Гольвег узнал, что британцы и французы пытаются удержать Россию, а Сазонов, русский министр иностранных дел, склоняется к тому, чтобы ситуация разрешилась при помощи дипломатии. Об этом проинформировало кайзера и австрийское правительство. Британское Министерство иностранных дел, имевшее свои источники информации, не теряло надежду, что русские готовы согласиться на посредничество Соединённого Королевства, Франции, Германии и Италии. Какое-то время — очень короткое — казалось, что кризис, как в 1909 и в 1913 годах, действительно можно будет уладить, прибегнув к переговорам.
Эта была иллюзия, поскольку ни политики, ни дипломаты не знали и не понимали, как действует механизм реализации планов войны, когда его приводят в действие. Пожалуй, только посол Великобритании в Санкт-Петербурге сэр Джордж Бьюкенен и Жюль Камбон, французский посол в Берлине, отдавали себе отчёт, что объявление мобилизации вызывает эффект домино — начатое разворачивание войск остановить уже невозможно[79]. Бьюкенен, судя по его депеше в Министерство иностранных дел, прямо сказал русским, что объявленная Россией мобилизация вызовет не ответную мобилизацию в Германии, а объявление войны. Камбон пришёл к такому же выводу. Однако они были всего лишь послами, и к их голосам, предупреждавшим об угрозе, никто не прислушался. Тон задавали те, кто влиял на принятие решений — в окружении царя и кайзера, а также в Париже, Вене и Лондоне. Их — министров, чиновников и полководцев — в каждой столице было немного, и они не делились друг с другом имеющимися сведениями, по-разному их понимали и часто не соглашались друг с другом. Информация поступала неравномерно — то густо, то пусто, но неизменно неполная. Тогда не существовало способов её отображения и анализа взаимозависимостей, как в современных центрах управления, но в любом случае уверенности в том, что кризис 1914 года разрешился бы иначе, у нас нет. Нынешние средства связи позволяют получить информацию очень быстро, и при этом часто нет времени на размышления, но в 1914 году время, казалось бы, было… И всё-таки при любом кризисе для принятия правильного решения не хватает именно времени. Лучший выход — согласие всех сторон на паузу.
Сегодня механизмы для обеспечения такой паузы выработаны — работают Организация Объединённых Наций, региональные советы безопасности. В 1914 году ничего этого не было. Любая пауза могла быть организована только теми, кого мы сейчас назвали бы людьми доброй воли. Таким человеком стал лорд Эдвард Грей, министр иностранных дел Великобритании. В воскресенье 26 июля он предложил созвать конференцию четырёх держав и весь понедельник потратил на её организацию. Будь это предложение единственным, Грей мог бы добиться успеха, однако одновременно выдвигались и другие идеи, отвлекавшие внимание. В понедельник русские предложили провести прямые переговоры с австрийцами, чтобы те смягчили требования к Сербии. Они также хотели, чтобы послы великих держав в Белграде оказали давление на сербов, ослабив их сопротивление. К этому прибавилось и лукавство. Статс-секретарь иностранных дел Германии Готлиб фон Ягов устно заверил послов Британии и Франции, что его страна стремится сохранить мир, но предпочитает прямые переговоры между Россией и Австрией, а не широкое международное посредничество, хотя Германия не сделала ничего, чтобы подтолкнуть Австрию к переговорам с Россией, притом могла это сделать. У Германии были другие цели — задержать мобилизацию в России и нейтрализовать Британию и Францию, которые во второй половине дня понедельника согласились на четырёхстороннюю конференцию, предложенную Греем. И наконец, не обошлось без саботажа. Узнав об идее Грея, Берхтольд в тот же день проинформировал немецкого посла, что намерен «направить официальную ноту об объявлении войны завтра или в крайнем случае послезавтра, чтобы исключить любые попытки посредничества»[80].
Результат был закономерен. 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. В данном случае торопился Берхтольд, а не Гетцендорф. Уже прозвучали выстрелы — правда,
