Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
Позже, в другой записи того же года, она поражается тому, как Сэкетты показывали увлекательность американского образа жизни. «Даже зарубежные дипломаты поражались, – писала она. – У Сэкеттов подавали к чаю омаров, это была неслыханная в Берлине роскошь».
Но Фромм также заметила, что новый посол прекрасно знал об экономическом кризисе, с которым Германия и другие страны столкнулись теперь, после краха Уолл-стрит. Она сидела рядом с ним за обедом и на оперном концерте, организованных чешским представительством, и таким образом получила прекрасную возможность с ним поговорить. «Мне нравится Берлин, – сказал он ей. – Он очень вдохновляет. Мы в Америке хотим помочь Европе выбраться из нынешнего кризиса. Мы хотим улаживать международные разногласия за зеленым столом, а не на поле боя».
Берлин нравился не только новоприбывшим вроде Сэкетта, в нем себя хорошо чувствовала не только Фромм, но и многие из официальных лиц Германии, несмотря на очевидный кризис. Во время визита Никербокера домой в Филадельфию в 1930 г. его спросили о том, как немцы относятся к американским корреспондентам.
– К счастью, в Берлине у нас отличная репутация, – ответил он. – С нами очень приветливы, а на наши вопросы отвечают весьма разумно. Каждую пятницу в три часа дня в Министерстве иностранных дел пьют чай, и при этом присутствуют корреспонденты из всех важных стран мира». Там, продолжал он, высокопоставленные чиновники проводят брифинги, а репортеры заводят важные знакомства. Затем он добавил: «Германия, насколько мне известно, – единственная европейская страна, которая еще ни разу не выслала ни одного корреспондента со времен мировой войны».
Когда его спросили, в какой из европейский стран корреспонденту интереснее всего работать, он ответил: «Сейчас – в Германии. Я считаю Берлин самой важной столицей в Европе. В настоящий момент (и я это подчеркиваю – в настоящий момент) Германия и Советский Союз – самые мирные страны в Европе. Советский Союз не может позволить себе военные расходы, а Германия от войны устала. Но мы не можем знать, что случится дальше».
Когда немецкая экономика снова начала разваливаться, вызвав беспокойство и страх населения, прекрасно помнившего прошлый кризис, который разрушил столько жизней и судеб, нацистское движение стало набирать силу. К концу 1928 г., когда стали видны первые предвестники беды, в партии было 108 тысяч членов, плативших взносы. К концу 1929 г. их внезапно стало уже 178 тысяч. Хотя Гитлера считали все еще маргиналом от политики, он собирал все больше возбужденных толп, а на местных выборах его партия получала больше голосов.
Нет причин удивляться, что Виганд стал первым американским корреспондентом, решившим, что стоит взять интервью у этого шумного агитатора, которого он с коллегами игнорировал последние несколько лет. В конце концов, именно Виганд первым из американцев написал о Гитлере в начале 1920-х: он прекрасно помнил стремительный взлет и кажущееся падение последнего. Он также помнил, что раз тот умеет играть на народном недовольстве – а раз последнее растет, то стоило взглянуть, не сумеет ли Гитлер оседлать волну.
Виганд не выяснял, как дела у Гитлера, с того момента, как последний попал в тюрьму после Пивного путча 1923 г. Но в декабре 1929 г. корреспондент отправился в Мюнхен, чтобы встретиться с ним. «Он вновь активен, и у него много сторонников», – писал он в своем репортаже для New York American за 5 января 1930 г. Большая часть статьи представляла собой длинные цитаты из интервью с Гитлером, где тот разговаривал «со свойственной ему силой и экспрессией».
Гитлер больше всего говорил о большевистской угрозе – и о том, что только его партия способна её остановить. «Германия медленно и постоянно, но все-таки скатывается в сторону коммунизма», – говорил он. Перечисляя все экономические беды страны, особенно нарастающую волну банкротств и увеличивающуюся безработицу, Гитлер говорил об «отвращении к современной партийной системе Германии и недоверию к официальным лицам», а также предупреждал, что «все это лишь прокладывает путь к разрушению нации».
– Общественный разум германского народа находится в полном замешательстве, – продолжал он. – Именно в этой ситуации национал-социалисты выступают за такие ценности, как дом, страна и нация, противостоя интернационалу марксистов-социалистов.
Его цель, как он объяснил, «спасти Германию как от иностранного экономического рабства, так и от полного ухода в большевизм, который ведет к дезорганизации и деморализации».
Виганд напомнил Гитлеру о давнем путче и спросил, намерен ли тот снова свергать правительство.
– Нет, мы совершенно не думаем о революции, – ответил тот и добавил, что поддержка его движения растет так быстро, что «нам вполне достаточно легальных методов». Он сказал, что на данный момент его партию поддерживает около 2,5 миллиона немцев и что через год их количество должно вырасти примерно до 4 миллионов.
Когда Гитлера спросили, какую систему государственного управления он считает наилучшей, он ответил уклончиво. Немецкую парламентскую систему со множеством враждующих партий он назвал «полным фарсом». В американской государственной системе он нашел некоторые плюсы, «там президент – не просто резиновый штамп, а кабинеты не меняются каждый день». В подобной системе, добавил он, есть «элементы стабильности», которой так не хватает Германии. Но по его речи можно было догадаться, что подобное решение он не считает идеальным.
Гитлер не стал разъяснять, что же именно он считает хорошим, а сосредоточился вместо этого на том, против чего он выступает, – в том числе на евреях, которые, по его словам, пользовались недопустимо большим влиянием и властью. «Я не призываю нарушать права евреев в Германии, но я настаиваю на том, чтобы мы, неевреи, имели не меньше прав, чем они», – говорил Гитлер. Как он утверждал, любые ограничения для евреев не будут принципиально отличаться от американских иммиграционных законов, требовавших, чтобы приезжающие проходили медосмотр, прежде чем пускать их в страну. «В Германии нет подобных защитных мер, – жаловался он. – Политическое влияние евреев препятствует подобному. В результате нас наводнили элементы, которые стоит отвергать сразу».
Наконец, Гитлер сообщил Виганду, что он открыт для «соглашения или договоренностей» между Германией и США. Но он не видел «никакой надежды» на то, что Франция перестанет быть враждебной Германии и что напряженность между этими двумя странами как-то снизится. Хотя Гитлер в интервью говорил более сдержанно, чем на митингах, у собеседника не могло оставаться сомнений: Гитлер был заклятым врагом текущей германской системы государственного управления. Пусть он не собирался больше брать Берлин штурмом, он все же хотел сокрушить его власть.
В конце своей статьи Виганд отметил, что в Германии многие были удивлены тем, что Гитлер смог вернуться в политику. «Никто не пытается даже предсказывать, насколько он повлияет на
