Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
«Тебе не кажется, что немцы – все-таки чуть большие психи, чем другие народы? – спрашивала Лилиан мужа. – Они такие нестабильные, такие… истеричные». – «Им не хватает уверенности, – ответил Эдгар. – Они очень богаты интеллектом и очень бедны в обычном смысле слова. И они способны поверить практически во что угодно».
В разгар эпохи явного антисемитизма Веймарская Германия не всегда рассматривалась как нечто особенное. Хехт, утверждавший, что он был единственным евреем из американских корреспондентов в Берлине в период с 1918 по 1920 г., писал о своем опыте тех времен довольно неожиданные вещи: «Хочу сказать кое-что неожиданное. За свои два года работы в Германии я, еврей, не видел и не слышал никаких признаков антисемитизма… В послевоенной Германии ваши глаза, уши, нос и пальцы находили меньше антисемитского, чем в США в любой период времени».
Хехт, возможно, неслучайно так демонстративно не замечал антисемитской риторики, которую было трудновато не обнаружить. Во-первых, он стремился подчеркнуть, что у американцев нет причин считать себя лучше других. Во-вторых, он писал сразу после Второй мировой войны и Холокоста, иллюстрируя свой тезис о том, что привела к этой катастрофе черта, характерная для среднего немца. Как бы ни был последний образован или умен, он, по словам Хехта, «пренебрежет любой моралью, если надо подчиняться лидеру». Иначе говоря, вовсе не доктрина лидера убедила немцев следовать за ним – довольно было и того, что он потребовал их лояльности, и они её проявили.
Нет оснований сомневаться, что после Первой мировой войны американцы действительно были склонны к антисемитизму. А некоторые не просто соглашались с этой пропагандой, но и активно в ней участвовали. Самым известным из таких американцев был Генри Форд. Этот автопроизводитель, кроме всего прочего, был еще и рьяным пацифистом, пропагандировавшим свои убеждения еще с 1915 г. «Я знаю, кто привел к этой войне – еврейские банкиры из Германии, – говорил он Розике Швиммер, венгерской активистке пацифизма. – У меня есть доказательства. Факты!»
В 1919 г. Форд купил Dearborn Independent, небольшой еженедельник, в котором начал настоящую антисемитскую кампанию, основанную на «Протоколах сионских мудрецов» – фальшивом документе, «разоблачающем» мировой еврейский заговор по захвату мира, который был известен Европе и ранее, но только теперь дошел до Америки. Серия статей на эту тему была вскоре опубликована в печально известном сборнике «Международное еврейство» (The International Jew).
Когда Аннетта Антона, колумнист Detroit News, брала интервью у Гитлера 28 декабря 1931 г., в Коричневом доме в Мюнхене, штаб-квартире нацистов, она обратила внимание на огромный портрет Форда над его столом. «Генри Форд вдохновляет меня», – сказал ей Гитлер.
Из такого заявления будущего лидера Германии можно сделать много поспешных выводов. Гитлер был ярым антисемитом задолго до того, как познакомился с точкой зрения Форда. А его восхищение Фордом могло быть в значительной степени связано с его блестящими достижениями как автопроизводителя, а не только с его предрассудками. Придя к власти, Гитлер воплотил в реальность свою идею Volkswagen – «автомобиля для народа», и он выражал благодарность «гению мистера Форда» за то, что тот показал, что автомобиль может объединять различные классы общества, а не разделять их.
И все же Форд и другие примеры американского антисемитизма служат полезными напоминаниями о том, насколько не одинока Германия была в подобных воззрениях в 1920-х гг. Часть живших в Берлине американцев проявляла свои предрассудки ничуть не меньше, чем их немецкие знакомые. В написанном 23 февраля 1921 г. письме Вивиан Диллон, начинающей американской оперной певице, Виганд выражал свое потрясение тем фактом, что она подумывает выти замуж за «обеспеченного, энергичного менеджера из евреев». Он вопрошал: «Почему же именно еврей, как вы могли прийти к выводу, что не найдется других – обеспеченных и энергичных?»
Но антисемитизм в Германии был не просто обыденной болтовней. 24 июня 1922 г. в Берлине убили министра иностранных дел Вальтера Ратенау, самого высокопоставленного еврея в стране; все чаще случались и иные акты насилия со стороны правого крыла. Дипломат Хью Уилсон винил в этом сочетание факторов: миллионы ветеранов войны вернулись в Германию, где не хватало рабочих мест и где богатство и власть скопились «в значительной степени у евреев». Большевизм также считали еврейским проектом, равно как и некоторые демократические партии в рейхстаге. «Можно было видеть, как усиливаются ненависть и отвращение», – писал он.
В середине 1920-х казалось, что страна встает на ноги, так что многие американцы в Германии не слишком беспокоились по поводу антисемитских речей нацистов и иных экстремистов. Но они их все-таки замечали, что бы ни писал Хехт спустя много лет. Особенно заметно растущее напряжение было для них в присутствии немецких евреев.
Однажды вечером 1928 г. С. Майлз Бутон, берлинский корреспондент Baltimore Sun, столкнулся с Томпсон и Льюисом в Берлинской государственной опере. Бутон был там с дочерью одной еврейской семьи, жившей в том же доме, что и он. До того он с Льюисом знаком не был, так что Томпсон представила их во время антракта. Молодая женщина не говорила по-английски, так что Льюис пользовался только немецким, которым владел свободно, и в некий момент он упомянул евреев. Ничего ужасного он не сказал, но Бутон забеспокоился и тихонько предупредил его по-английски: «Осторожно. Девушка, которая со мной, – она еврейка».
Льюис ничем не показал, что услышал, но потом небрежно заметил. «Знаете, многие бы просто не поверили, если бы узнали, что мой отец был раввином». Молодая женщина вдруг просияла. «Ваш отец был раввином?» – переспросила она.
Через несколько лет, рассказывая об этом эпизоде, Бутон вспоминал: «В 1928 г. еще не было никаких предвестников будущих погромов, которые дали Германии дурную славу пять лет спустя. Но марширующие бойцы в униформах пели песни про то, как будет литься еврейская кровь; все чаще можно было увидеть свастику, эмблему немецкой ненависти к евреям». Для молодой женщины в тот вечер самым потрясающим событием стало даже не знакомство со знаменитым писателем, который на самом деле был сыном сельского врача из Висконсина, но и то, как он соврал, что еврей. «Надеюсь, она никогда не узнала правды, – говорит в конце истории Бутон. – Вполне возможно, что деликатность и доброта Льюиса принесла этой несчастной больше радости, чем он мог предположить».
В 1925 г. Якоб Гулд Шурман сменил Хоутона на должности посла. Шурман был до того нью-йоркским политиком,
