Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух
Вот почему и благодарному потомству, озабоченному подысканием аргументов в пользу устроения в Санкт-Петербурге XXI века «свободной экономической зоны», прямой смысл был бы обращать взор свой не только к блестящему настоящему Гонконга, но и к порядком уже потускневшему в памяти прошлому родного приневского края.
Архитектурный текст Новгорода
Впрочем, сколько же можно говорить о товарах и о конторах. Каким бы узким ни было наше средневековое «окно в Европу», через него веяли и идейные ветры – иной раз достаточно сильные. Прежде всего, новгородцы и псковичи знакомились и вступали в повседневное общение с людьми совсем иного образа мыслей, учились находить с ними общий язык. Немцы строили у нас свои храмы. Мы уже не раз упоминали знаменитую церковь, или, говоря на старинный лад, «ропату святаго Петра», поставленную ганзейскими купцами в Новгороде не позднее 1184 года. Были и другие, менее значимые – к примеру, церковь св. Николая в Ладоге, также принадлежавшая ганзейцам. Соответственно, местные жители прислушивались к звучанию католической литургии, а мастера брали на заметку приемы немецкой культовой архитектуры.
Далее, иностранные зодчие приглашались для сооружения построек, в том числе и самых престижных. Обычно это происходило при посредстве либо участии ганзейцев. Только на территории новгородского кремля в первой половине XV века были возведены такие необычные для наших мест здания, как Грановитая палата и Евфимиева часозвоня. Обе они сохранились до настоящего времени, так что, приехав на экскурсию в Новгород, читатель легко сможет осмотреть типично готическую[80] по своему внутреннему решению Грановитую палату, с ее крестовыми сводами, опирающимися на мощный центральный столп – а затем подивиться на стройную Часозвоню, верно следовавшую по своему общему решению типу ратушной башни, каких много строилось в ту эпоху в немецких городах.
Грановитая палата сохранила свой древний облик до наших дней. Кстати, составитель I Новгородской летописи отметил особо, что ее строили «мастеры … немечкыи, из Заморья, с новгородскыми масторы». Значит, работали вместе, общались на равных. Последнее подчеркнуто в цитированном сообщении отнесением и к тем, и к другим одного и того же выделенного нами слова «мастер»[81]. Что же касалось первоначальной Часозвони, то она, к сожалению жителей Новгорода, обрушилась примерно через двести лет после возведения, и была после того отстроена заново, с большей или меньшей степенью верности оригиналу.
По своему назначению оба здания также принадлежали новым формам общественной жизни. Так, Грановитая палата является безусловно одной из старейших дошедших до наших дней гражданских построек. Во времена оны в ней заседал боярский «Совет господ», устраивались официальные приемы.
Что до Евфимиевой часозвони, то она представляла собой исходно так называемую «сторожню» (то есть дозорную башню), а позже составила образец высокой колокольни, какие с того времени начали ставить в центре наших городов. Через известное время, на ней установили куранты, оглашавшие своим боем полгорода, что воспринималось тогда как модная новинка западноевропейского происхождения. В культурологии давно установлено, что башни с курантами существенно изменили представления горожан позднего средневековья о времени, создав условия для пунктуальности – но в то же время и обострив «временной стресс».
В более широком контексте, сооружение обеих построек отразило нараставшее беспокойство новгородских верхов по поводу экспансионизма Москвы. На берегах Волхова все чаще задумывались над тем, как можно отстоять свою независимость от опасного восточного соседа, на глазах наливавшегося силой. Все больше бояр и церковных иерархов обращало свои взоры на запад, мысленно оставляя становившийся все менее привлекательным «русский мир» – и, как это часто бывает, архитектурный текст города выразил некоторые доминанты их психологии.
«Новгородское предвозрождение»
Восстанавливая еще более широкий контекст новых вкусов в архитектуре, мы не должны пройти и мимо того мощного общекультурного движения, которое зародилось в начале XIV века в Италии и Византии, быстро распространилось на славянские земли, и уже к середине столетия нашло себе выражение в совершенно особом явлении, получившем в науке название «новгородского предвозрождения». Психологический строй человека предренессансного типа определялся свободным отношением к религиозным догмам и внешней обрядности, углублением в собственные переживания и мысли, вообще разрастанием индивидуальности.
Спору нет – для Новгорода, как и всей Руси, ведущим было влияние византийской культуры, а в ее рамках – нового религиозного стиля, выработанного трудами св. Григория Паламы и получившего название исихазма. Однако, в силу специфики своего географического положения и известной отделенности от других русских земель, Новгород испытал и заметное влияние типологически сходных или сравнимых течений, идущих из Северной Европы, и не в последнюю очередь – из немецких земель.
«Эти новые настроения на Западе поддерживают вновь образованные нищенствующие монашеские ордена доминиканцев и францисканцев, внесших в религию психологическую сентиментальную струю и усиленно культивировавших уединенное молитвенное самоуглубление. В Византии предвозрожденческие идеи с особенною силою сказались в движении исихастов», – особо отметил Д.С.Лихачев в статье, специально посвященной рассмотрению характерных черт «новгородского предвозрождения» (курсив наш)[82].
Между тем, оба названных католических ордена активно действовали тут же, за недалеким ливонским рубежом. Доминиканцы так те вообще выстроили на территории нижней («ганзейской») части Ревеля целый комплекс зданий, занимавший в лучшие времена около гектара площади (да и сейчас остатки его охватывают изрядную площадь окрестностей Русской улицы – а именно так переводится эстонское слово Vene). В доминиканском «монастыре-крепости» размещался своего рода «опорный пункт», распространявший влияние ордена далеко за пределы Ревеля, равно как и всей Гаррии[83].
Впрочем, любознательному новгородцу совсем не обязательно было ехать до Ревеля или Риги для того, чтобы ознакомиться с основными чертами того нового стиля религиозной жизни, который с течением времени получил на Западе наименование «нового благочестия» (devotio moderna). Достаточно было добраться до Дерпта и пообщаться с жителями его «Русского конца». Поездки туда были нередки для новгородцев, более того – постепенно вошли в привычку. Что же касалось обитателей этого квартала, то они не только говорили по-русски, но и вообще были в курсе местных событий, начиная от происходивших на рынках и заканчивая монастырями.
Корсунские врата
И, наконец, обращаясь к наиболее общему контексту духовных контактов с немцами, необходимо упомянуть и об открытости внешним воздействиям, доброжелательной готовности к ним, присущей духу вольнолюбивых новгородцев на всех этапах исторического развития их государства. Указание примеров не составляет труда; мы ограничимся одним из ранних, близким по времени к утверждению политической самостоятельности Новгородской Руси. Речь пойдет о знаменитых «Корсунских вратах», по сей день украшающих обращенный к немецким землям, западный фасад Софийского храма в Новгороде.
Обильно украшенные рядами рельефных пластин, массивные ворота были изготовлены в Магдебурге и представляли собой несомненный шедевр романского искусства. Видимо, поэтому они привлекли внимание оставшегося неизвестным потомству отечественного ценителя искусства, «положившего глаз» на них в одном из военных походов, демонтировавшего их убранство и вывезшего в родной город.
Казалось бы, вот повод поговорить о воинских доблестях «мужей новгородских» – и простоте нравов классического средневековья. Однако трофей воина попал в руки местного мастера, который отнесся к нему с величайшими бережностью и уважением. Внимательно изучив технические приемы немецких коллег и вникнув в детали их стиля, он кое-что подправил, заново смонтировал пластины – а потом обратил внимание на автопортреты немецких мастеров, Риквина и Вейсмута, которые были помещены тут же, среди пластин нижнего ряда.
Недолго думая, мастер Аврам сработал собственное изображение, и поместил его в том же нижнем ряду. Вот почему, приблизившись к западному порталу Софийского собора, мы и теперь можем узнать, как выглядел новгородский мастер XIII века. В соответствии с модой эпохи, он был острижен «под горшок», носил небольшую клинобразную бородку. Простое, курносое лицо со сжатыми губами, немного одутловатыми щеками и выпученными глазами – из тех, что XX веке с таким вкусом вырезал Эрнст Барлах – смотрит на зрителя прямо и спокойно. Одежда отделана геометрическими узорами в виде ромбов, на груди – большой крест, в руках мастер держит свои инструменты.
