Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух
Тут уже русская сторона пошла на принцип, и начала посылать в Ревель одно официальное ходатайство за другим. Немцы на каждое отвечали в своей фирменной прохладной, но крайне корректной манере, и все тянули с решением. Более десяти лет (1493–1503) тянулась бумажная волокита, холодно улыбались ревельские ратманы, потирали руки ганзейские гофескнехты – а русские гости коротали одну ревельскую зиму за другой, обогреваясь по постоялым дворам и соседям, мечтая о хорошо протопленной поутру собственной печи[77]… Примерно в таком духе проходило решение вопросов об организации русских подворий и в других ганзейских городах Ливонии.
Каким бы добросердечным, покладистым человеком ни был ганзеец дома, он умел отложить все личное при входе в контору, и отстаивать свои интересы до последнего ефимка – или, если уж быть точным, «четверетцы». При ведении дел с русскими купцами, эта деловая хватка могла легко переходить пределы приличного и допустимого в православном мире, иногда оборачиваясь жестокостью. Мы рассказали «о лестнице и печи» именно потому, что эти артефакты опосредовали – или, говоря языком семиотики, «означивали» – весьма характерные признаки, присущие коммуникативному стилю ганзейских купцов.
Негоции на Неве
Образ «ганзейского гостя», конспективно намеченный в предыдущем изложении, нуждается, говоря языком театральной критики, «в некотором утеплении». Поспешим сделать это, отметив, что ганзейский негоциант – как, впрочем, и большинство его собратьев по профессии в любых обстоятельствах – готов был при известных обстоятельствах отложить формальности и пуститься в то, что можно мягко назвать не вполне легальными негоциями – разумеется, если того требовали интересы дела, а впереди маячила солидная прибыль.
Обстоятельства такого рода возникали нередко, и связаны были с конфликтами, периодически омрачавшими отношения Новгорода и его западных соседей. «Все синьоры Новгорода Великого владеют сорока тысячами конницы и бесчисленною пехотою. Они часто воюют с соседями и особенно с рыцарями Лифляндии и выиграли много больших сражений», – писал благородный рыцарь Гильблер де Ланнуа, побывавший в наших краях в начале XV столетия и отметивший то, что вызвало его наибольший интерес и сочувствие. Лифляндские рыцари не оставались в долгу, случалось им подвергать Новгород настоящей торговой блокаде.
В этих условиях, купцы противной стороны были первейшим объектом для грабежа. К сказанному нужно добавить и то, что во время конфликтов цены на заморские товары, естественно, повышались, что сулило их продавцам большие прибыли, чем обычно. Одним словом, во время войн, несмотря на все запреты своих властей и неизбежные опасности, торговать с противником хотелось особенно сильно.
Нужно сказать, что правовое сознание эпохи вовремя отразило эти стремления – скорее всего, по той простой причине, что как в новгородские, так в ганзейские «прайс-листы» входил ряд товаров широкого потребления. В новгородско-ганзейском договоре 1392 года – знаменитом «Нибуровом мире», названном так по имени И.Нибура, ведшего переговоры со стороны Ганзы – было специально оговорено, что в случае не только конфликтов, но даже и войн, более того – даже в случае войн между новгородским князем и рижским архиепископом, от чего спаси, Господи – торговля продолжает вестись без всякого перерыва или ущерба.
Причины столь радикального решения можно было бы долго перечислять, но, в соответствии с нравами эпохи, в русском тексте сказано просто – «а то купцам не надобе». Иначе говоря, пусть те, кому надо, воюют – это никак не должно ставить преграды в торговле тем, кто ею занимается…
Здесь автор поневоле должен отложить в сторону перо и сказать: «Помилуй Бог, как хорошо!» Действительно, как далеко ушло наше общество от этой простой, человеческой логики в наш век тотальных войн – и как хотелось бы вместе с добрым любекским купцом Иоганном Нибуром и его новгородскими коллегами сказать: «Ведите свои войны, господа, занимайтесь, если это так нужно, бомбежками и зачистками – „а то купцам не надобе“». В общем, оставьте в покое торговцев – а вместе с ними и всех мирных людей…
Нужно оговориться, что это соломоново – или, если уж на то пошло, нибурово – решение выполнялось далеко не всегда. Ганзейские власти все-таки устанавливали периодические запреты на торговлю с Новгородом – и купцы должны были им формально подчиняться. Но зачем же тогда на новгородской границе стояла ливонская Нарва? Ее купцы не были членами Ганзы, и терпели в связи с этим постоянные убытки. Торговый запрет позволял им несколько подзаработать.
Необходимо же было всего-то перевалить товары ганзейских купцов на нарвские когги, доставить в заранее оговоренное укромное место, там тихо перегрузить их на новгородские ушкуи – и можно было подсчитывать прибыль с перепродажи. Нужно ли говорить, что новгородские товары, несмотря ни на какие войны, продолжали достигать запада точно таким же манером, разве что цена поднималась: за риск приходилось платить.
Иногда такая полулегальная торговля велась прямо в Нарве (так было, к примеру, во время торговой блокады Новгорода 1416–1417 годов). Но чаще нарвские корабли приходили прямо к «морским воротам» Новгородской Руси – в устье Невы, и встречались со своими торговыми партнерами в одной из укромных проток, которыми изобиловала невская дельта. Не боясь преувеличения, можно сказать, что на всех пригодных для этого островах устья Невы, равно как и на ее протяженных берегах, в течение всего средневековья велась большая или меньшая по охвату, но никогда не затихавшая взаимовыгодная торговля, не отягощенная налогами либо отчислениями в пользу бюджета ни союза Ганзейского, ни земли новгородской.
Отметим, что в непосредственной близости от наших «морских ворот» располагался еще один большой город, купцы которого также не получили доступа в Ганзу. Речь идет, разумеется, о шведском Выборге. Как догадался читатель, выборгские купцы ожидали осложнений в новгородско-ганзейских отношениях с не меньшим нетерпением, чем их нарвские собратья по цеху. Дело было поставлено на широкую ногу. В иные времена выборгские коммерсанты выпускали на просторы Финского залива целый флот из небольших судов, ведомых молчаливыми карельскими рыбаками. Скупленные у ганзейских купцов грузы так же тихо и аккуратно доставлялись на невские берега – и так же быстро перегружались на новгородские корабли.
Любопытно, что когда, во время одной из русско-ливонских войн, морская стража ливонцев перехватила в устье Невы одну из таких карельских торговых флотилий и помешала торговле, это вызвало самый энергичный протест на официальном уровне, подписанный наместником шведского короля в Выборге. Оскорбленный в лучших своих чувствах (не исключено, что лишенный своей доли прибыли), Эрик Турссон прямо писал, что во время недавней русско-шведской войны шведы не ставили ливонским купцам никаких препон в их торговых операциях на востоке. «Теперь воюете с русскими вы – так дайте и нам заработать», – читался подтекст послания обиженного шведа[78]…
Поддержание регулярных торговых сношений как в их регулярной, так и «теневой» форме, потребовало минимальной инфраструктуры, и она была своевременно создана в устье Невы. Это была более или менее плотная сеть деревень и отдельных дворов, жители которых занимались судовым промыслом, обеспечивали «речной ход», принимали купцов. Судя по материалам переписных книг, на XV век наиболее населенным был «Фомин остров на Неве у моря» – теперешняя Петроградская сторона. К началу XVI столетия, произошло и активное освоение берегов более близкого к заливу Васильева острова (известного нам, как Васильевский)[79].
В течение XVI века стоявшее на стрелке Охты сельцо, населенное «непашенными людьми» выросло на обслуживании купцов в небольшой торговый город, получивший название Невского Устья. С приходом шведов в начале следующего, XVII столетия он был преобразован в город Ниен, также активно обеспечивавший заморскую торговлю. Вот почему, когда первые торговые корабли из Европы стали бросать якоря в устье Невы в виду новооснованной крепости Санкт-Питербурх и предлагать русским свои товары, не дожидаясь конца Северной войны или известия об официальном переходе приневских земель к России – они продолжали традицию, насчитывавшую к тому времени не одну сотню лет.
Вот почему и благодарному потомству, озабоченному подысканием аргументов в пользу устроения в Санкт-Петербурге XXI века «свободной экономической зоны», прямой смысл был бы обращать взор свой не только к блестящему настоящему Гонконга, но и к порядком уже потускневшему в памяти прошлому родного приневского края.
Архитектурный текст Новгорода
