Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.
ЛУЧНИКИ
Средневековые луки были трех видов: короткий, длинный и арбалет. Короткий лук имел длину около трех футов, тетиву при стрельбе оттягивали к груди. В средневековой Европе это оружие было распространено очень широко, его применяли в бою разные народы, прежде всего — скандинавы. В определенных обстоятельствах он мог быть весьма эффективен — такой лук, в частности, помог нормандцам одержать победу при Гастингсе, — но с точки зрения дальнобойности и глубины поражения он далеко уступал луку длинному.
Последний достигал в длину почти 6 футов, и тетиву полагалось оттягивать до самого уха. Зародилось это оружие в Южном Уэльсе. Его эффективность в бою так описывали источники конца XII века:
«В войне против валлийцев один из воинов был сражен стрелой, выпущенной валлийским лучником. Стрела вошла ему в бедро, пронзила верхнюю часть ноги, защищенную сверху и снизу железными щитками, проткнула подол его кожаной туники; затем стрела вошла в ту часть седла, которую называют покрышкой, и наконец, вонзилась в коня, причем так глубоко, что животное пало замертво»{149}.
Этим оружием в конце XIII и XIV веке английские короли вооружали своих воинов, оно обеспечило их славные победы в Столетней войне. Однако до той поры применение длинного лука носило крайне ограниченный, сугубо местный характер. В то время в Европе основным, то есть самым эффективным оружием был не длинный и не короткий лук, а арбалет{150}.
Уже в X веке встречаются упоминания о применении арбалета на севере Франции, однако о массовом его использовании можно говорить лишь с конца XI века. Византийская принцесса Анна Комнина описывала оружие крестоносцев как «варварский лук, абсолютно неведомый грекам»{151}, который производил совершенно «дьявольский» эффект (daimonios). Ей вторило обеспокоенное западное духовенство. Латеранский собор 1139 года постановил: «Отныне мы запрещаем, под страхом отлучения от церкви, применение против христиан и католиков этого смертоносного оружия арбалетчиков и лучников, ненавистного Господу»{152}.
Однако церковные запреты не возымели большого действия. К концу XII века крупные отряды конных арбалетчиков, которые князья включали в свое войско, являлись едва ли не самым эффективным и устрашающим инструментом ведения боя. В 1241 году, когда германский король Конрад IV готовился отразить монгольское нашествие, он начертал сжатый перечень тех неотложных мер, которые надлежало принять князьям. В списке из пяти пунктов нашлось место и такому лаконичному предписанию: «Пусть будут у них арбалетчики»{153}.
Арбалеты, при их достаточно невысокой скорострельности, были необычайно эффективны благодаря страшной пробивной силе. Среди останков, обнаруженных в ходе раскопок на поле битвы у Висбю, на острове Готланд (1361), встречаются черепа, пронзенные пятью или шестью арбалетными болтами (стрелами){154}. Это означает, что болт прошел через шлем либо другой головной убор, закрывавший головы идущих в бой готландских крестьян, и пробил черепную коробку. От арбалета не спасали ни кольчуга, ни шлем. Рыцари — предводители конницы тоже стали уязвимы. Французский король Людовик VI был ранен стрелой из арбалета, Ричард Львиное Сердце от такой стрелы пал в сражении.
Об эффективности этого оружия наглядно говорят некоторые эпизоды гражданской войны в Англии 1215–1217 годов{155}. Несколько вождей восстания баронов пали именно под арбалетным обстрелом: арбалетчики обрушили на них град стрел, воспользовавшись стенами замка как укрытием. Когда в 1215 году гарнизон мятежников в Рочестере капитулировал, король Джон (Иоанн Безземельный) повелел освободить тяжеловооруженных всадников из числа взятых в плен за выкуп, но «за исключением арбалетчиков; арбалетчиков, которые за время осады уничтожили слишком много рыцарей и всадников, он приказал вести на виселицу». Эта незавидная участь ждала их в уплату за ту роль, которую они сыграли в бою. В решающем сражении при Линкольне в 1217 году именно «смертоносные стрелы» 250 королевских арбалетчиков решили исход дела, когда беспощадно валили боевых коней рыцарей, «как свиней на бойне».
В определенном смысле арбалетчики были изгои — церковные источники склонны ставить их в один ряд с наемниками и еретиками, — но это были изгои-профессионалы. Внушающие повсюду страх и ненависть, они тем не менее получали хорошее вознаграждение за свой ратный труд. На рубеже XII и XIII веков пеший арбалетчик во Франции зарабатывал вдвое больше, чем простой пехотинец{156}. Европейские правители зачастую привлекали в свои армии арбалетчиков на особых, заманчивых условиях, которые могли фиксироваться документально. Так, например, за службу арбалетчику (per arbalisteriam) иногда давали участок земли{157}. В Силезии немецкий воин мог владеть достаточно крупным участком пригодной для обработки земли, «за которую он служит арбалетчиком, в соответствии с грамотой»{158}. В феодальных бухгалтерских книгах XIII века регулярно встречаются записи о расходах на выплату жалования арбалетчикам, приобретение арбалетов и десятков тысяч болтов к ним[7].
Арбалет стал одним из главных военных достижений эпохи между серединой X и серединой XIV веков; появилось новое оружие, которое вызвало в обществе не только моральный шок, но привело к формированию нового корпуса профессиональных воинов и открыло новые возможности перед европейскими правителями.
На этот же период приходится еще одно нововведение в военном деле, пожалуй, даже более значительное — появление и развитие нового типа фортификационных сооружений.
ЗАМКИ
«Поскольку не все они владели замками, Гуго Абвильский стал могущественнее любого из равных себе. Ибо он мог делать что пожелает, ничего не страшась, полагаясь целиком на защиту стен своего замка, в то время как другие, если и пытались что-то предпринять, легко становились жертвой более сильного соперника, поскольку укрыться им было негде»{159}.
В приведенном отрывке речь идет об основателе династии графов Понтье, который в последние десятилетия X века выдвинулся на фоне своих основных соперников. Как видим, здесь ясно говорится, что решающим фактором возвышения стало наличие у него замка. Именно замок оказался его главным преимуществом. Подобное соперничество в X и XI веках разыгрывалось по всей Европе, и верх неизменно одерживал тот, кто мог эффективно распорядиться своим замком, подобно Фридриху Швабскому, который, по меткому выражению его родственника Отгона Фрейзингенского, «таскал замок на хвосте своего коня»{160}.
Процесс распространения замков в Европе в X–XIII веках имел фундаментальное военное и политическое значение, и при оценке новаторской роли замка как фортификационного сооружения от исследователя требуется максимальная точность. Это задача непростая. В Европе военные укрепления существовали на протяжении тысячелетий, причем в самых разнообразных формах. Ни один набор критериев не дает возможности с абсолютной четкостью провести грань между крепостями Раннего Средневековья и замками Средневековья Высокого. Всегда будут оставаться какие-то сомнения, в чем-то будут усматриваться совпадения и элементы сходства. Тем не менее, если принять за удовлетворительную ту методику оценки, которая позволяет отмечать наиболее распространенные различия, то можно сказать, что замки, во множестве появившиеся в Европе в X–XII веках, характеризовались двумя отличительными особенностями: они имели малые размеры, но большую высоту.
Небольшие размеры замка наглядно подтверждаются примерами, когда они возводились внутри прежних фортификационных сооружений более внушительных габаритов. Одним из таких примеров служат нормандские замки, воздвигнутые в Англии после завоевания. В Олд-Саруме, например, нормандский замок стоит посреди старых земляных укреплений, которые почти в тридцать пять раз превосходят его в поперечнике{161}. Подобный контраст заметен повсеместно. В Оверне, во Франции, небольшие замки нового тысячелетия зачастую строились внутри старых общинных укреплений, которые могли иметь в двадцать раз больший диаметр{162}. На севере Германии мощные саксонские сооружения VIII века подчас имели очень большие параметры. В одном случае, в Скидриобурге, размер таких укреплений составлял 1000 на 800 футов{163}.[8] Величина же замков, воздвигнутых впоследствии на месте или внутри прежних оборонительных сооружений, всегда оказывалась существенно скромнее. Так, например, около 980 года — тогда уже стали появляться замки нового типа — епископ Ольденбургский построил замок в Незенне, в Гольштейне, и сооружение имело поперечник от 50 до 150 футов{164}. Существенное различие в размерах связано, в частности, с разным назначением этих сооружений. Скидриобург был большой общинной крепостью, которая возводилась для зашиты сразу целой общины. Незенна же строилась с иной целью — защитить от вражеского нападения прежде всего епископа, то есть феодала, а заодно и его приближенных и воинов — milites. (Другие примеры см. на рис. 2){165}.
