Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века
Столь же парадоксально выглядит и сочетание внутренней независимости университета и права государства подбирать его профессоров (Гумбольдт подчеркивает, что назначение университетских преподавателей должно принадлежать исключительно государству, объясняя это извечными антагонизмами в среде ученых). На самом деле и здесь реформатор руководствуется единственным и простым критерием — эффективностью деятельности университета с точки зрения государства, т. е., согласно высказанным выше принципам, его научным потенциалом. Развитие этой идеи в дальнейшем можно видеть в системе проводимого государством конкурсного замещения университетских должностей, воспринятой во многих странах мира.
Итак, заложенная в принципах Гумбольдта модель осуществляла качественный скачок в истории университета, представляя собой осознававшийся уже современниками реформатора и звучавший как девиз при основании Берлинского университета переход от universitas magistrorum et scholarum («объединения преподавателей и студентов») к universitas litterarum («объединению наук»)[120]. Прежняя идея университета как корпоративного союза ученых была заменена Гумбольдтом на новую идею всеобъемлющей и единой науки, находящейся на институциональном обеспечении у государства, которое ради его же эффективности само ограничивает свои возможности вмешательства. Идейная база для такого скачка была подготовлена мощным интеллектуальным движением неогуманизма, куда внесли вклад различные авторы от Шиллера до Шлейермахера, и именно поэтому модель классического университета смогла продолжить свое развитие дальше, уже без прямого участия в этом самого Гумбольдта (и даже, что интересно, независимо от знакомства с его конкретными работами, которые были впервые опубликованы лишь на рубеже XIX–XX вв.).
Какова же дальнейшая судьба модели классического университета в XIX в., и каким образом повлияла она на изменение немецкого университетского пространства? Роль, которую сыграл здесь Берлинский университет, велика, однако ее не следует и чересчур преувеличивать, как это делалось в самой немецкой историографии, приводя к возникновению т. н. «гумбольдтовского мифа». В самом деле, В. фон Гумбольдт был вынужден уйти в отставку в мае 1810 г., за четыре месяца до начала занятий в основанном им университете, оставив вопрос о его будущем открытым. Лекции начались без всякой помпы и праздника, в немногих только что отремонтированных комнатах дворца прусского кронпринца, где не хватало столов и стульев. В этом можно найти символическое отражение того состояния, в котором находилась Пруссия периода своего внешнеполитического унижения. Ничто при основании Берлинского университета еще не говорило о каких-либо притязаниях стать образцом в национальном или даже интернациональном масштабе. Вероятно, только накопившаяся здесь «критическая масса инфраструктуры и духа» (а об обеспечении и того, и другого Гумбольдт успел позаботиться) привела затем к его общемировой значимости[121].
В немецком университетском пространстве XIX в. Берлинский университет выступал лишь как один из участников общего процесса происходивших там изменений, которые мы и должны обозначить как развитие модели «немецкого классического университета». При этом едва ли можно говорить о прямом, непосредственном влиянии Берлина на другие университеты. Так, например, ни один иной немецкий университет в XIX веке, включая и те, что входили в состав расширяющейся Пруссии, не был реформирован «по примеру Берлина». Историки ставят под сомнение даже саму возможность такого институционального реформирования. Характерна здесь и история первого устава, написанного для Берлинского университета в 1816 г., среди авторов которого были видные ученые и общественные деятели эпохи Ф. Шлейермахер, Ф. К. фон Савиньи, А. Бёк.
В нем, хотя и нашли отражение многие идеи, близкие Гумбольдту (соединение университета и академии в «органическое целое», назначение профессоров государством, свобода профессоров в выборе лекций, декларированные права студентов), но в то же время первый параграф устава четко отсылал к традиции, провозглашая, что новый университет «имеет равную цель со всеми немецкими университетами» и следовательно будет пользоваться «всеми обычно присущими университету правами»[122].
Между тем, подлинные отличия Берлина от других университетов несомненно существовали — они заключались, прежде всего, в подборе ученых (среди которых уже при основании находились Ф. А. Вольф, И. Г. Фихте, Ф. Шлейермахер, а позже Г. Ф. Гегель, Л. Ранке и др.), способствовавших, не в последнюю очередь благодаря своему долгому преподаванию, наращиванию научного потенциала. В том же направлении воздействовала и заложенная Гумбольдтом прочная связь университета и Берлинской академии наук, хотя впервые такое плодотворное сотрудничество воплотилось не здесь, но в основанной еще при Гёттингенском университете ученой Академии. При этом, именно в Берлине появилась принципиально новая организация преподавания, по которой все естественнонаучные кафедры были собраны на философском факультете, а не разделены между ним и медицинским как раньше; кроме них на этом же факультете находились также все историко-филологические и политико-экономические дисциплины (включая технологию, лесоводство и сельское хозяйство), что обеспечивало ему бесспорное лидерство по числу студентов. Как мы видели, это вполне отвечало принципу «единства науки», хотя опять-таки не являлось собственно берлинским изобретением, вытекая из представлений XVIII в. (а лидерство философского факультета на практике обозначилось уже в Гёттингенском университете). Следующий же шаг, а именно выделение естественнонаучных предметов в отдельный факультет, был сделан уже не в Берлине, а в Тюбингене, где первый в Германии естественнонаучный факультет возник в 1863 г.
О том, что импульсы формирования «немецкой классической модели» исходили не только из Берлина, говорит обращение к истории других немецких университетов первой половины XIX в. Все они находились под воздействием упомянутого нами кризиса рубежа веков, преодоление которого для большинства из них стало возможным через ускоренную модернизацию. Так, в первые два десятилетия XIX в. в государственные учреждения были превращены университеты Баварии, Бадена, Вюртемберга, Гессен-Касселя. В ходе реформ ощущалось влияние неогуманизма, хотя в меньшей степени, чем в Пруссии, оставляя главной задачей эффективное образование государственных чиновников[123]. Реформы были направлены против стагнации и кумовства старого университетского порядка, поэтому государства брали в свои руки процесс замещения кафедр. Университеты утрачивали привилегии, право собственного суда и экономическую независимость, хотя право внутреннего самоуправления им в результате удалось отстоять. Основание Берлинского университета в этом ряду выступает значимым, но далеко не единственным событием в истории университетских реформ (и в качестве их общего образца скорее можно рассматривать Гёттинген).
В дальнейшем ходе XIX века все немецкие университеты были поставлены в такие условия, когда между ними шло непрерывное соревнование по привлечению научных сил, с одной стороны, и студентов — с другой. Это было тесно связано с интеграцией немецкого образовательного пространства, завершившейся в середине XIX в. и послужившей не последней среди предпосылок к объединению Германии. В этом процессе развивались новые формы как научной организации университетов (возникновение новых кафедр, появление научных лабораторий, институтов, клиник), так и преподавания в них (основание семинаров практически по всем предметам, возросшее значение приват-доцентуры, относительный вес которой в лекциях все время увеличивался) — все это в качестве существенных черт войдет в облик «классического немецкого университета». При этом и здесь импульсы к созданию семинаров или научных институтов шли не только из Берлина, но и из других немецких университетов. Так, для развития методологии естественных наук в целом и, собственно, своей науки огромное значение сыграла первая в Германии научно-исследовательская химическая лаборатория в Гиссене, основанная всемирно известным ученым Ю. Либихом в 1825 г., а также математический семинар в Кёнигсберге (1834), которым руководил К. Г. Якоби.
Приват-доцентура (т. е. предоставляемое молодым докторам право читать лекции в университете не занимая кафедр) как институт также родилась не в Берлине, а уже в начале XIX в. употреблялась в университетах Баварии, Галле и Гейдельберге. Но именно в Берлинском университете приват-доценты впервые заняли столь существенное, едва ли не ведущее место в преподавании, реализуя, тем самым, уже обсуждавшийся принцип «свободы академического духа», возможности чтения курсов по наиболее широкому кругу научных дисциплин без всяких внешних предписаний. Между молодыми учеными, которые получали от слушателей т. н. Honoraria — плату за лекции, которая была единственным источником их финансирования в университете, развивалась здоровая конкуренция за слушателей, что вело к повышению уровня лекций. Неудивительно, что именно приват-доцентами во второй четверти XIX в. открывались новые актуальные курсы, вводились в лекции новейшие научные достижения и методики, что значительно обогащало систему преподавания немецких университетов.
