Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя
Все засмеялись и стали присаживаться кто куда.
Только Малюга не сел. Он сурово взглянул на матроса.
- А я вот что скажу, моряк, - заговорил он, тронув матроса за плечо. Всякой орудии, знаешь, свое место обозначено, все равно как и человеку. Легкая орудия - ей место поближе к позиции. А взять тяжелую орудию - тяжелая всегда отступя от легкой становится. Это уж так, по уставу... - Тут он прошелся совсем близко около меня и пробурчал в мою сторону: - Забула мати, як детину звати!..
- Кончили разговоры! - объявил я. - По своим местам становись!..
Все стали к орудию.
Я опять полез с рупором на свой холм, но тут машинист объявил, что у него вышла вся вода и что если стоять еще, то прогорит топка и паровоз выйдет из строя.
- Отбой! - скомандовал я.
Я запросил штаб, и мне разрешили сняться с позиции.
Поезд тронулся.
Я забрался в самый конец нашего железного, но уже во многих местах продырявленного вагона. Там я присел на груду сваленных порожних ящиков из-под снарядов.
Надо было собраться с мыслями.
"Что же это такое? - спрашивал я себя. - Бронепоезд - и вдруг превратился в тыловую площадку..."
* * *
Остаток дня мы провели на своем разъезде.
Завечерело. Федорчук сварил на костре похлебку, сели ужинать.
За ужином было невесело. Ни разговоров, ни смеха, ни задорной матросской шуточки. И едят-то, гляжу, мои ребята, словно чужое дело делают. Хлебали, хлебали, да так и не опорожнили ведро. Матрос, ворча, выплеснул варево за борт в канаву.
Нет, вижу, так дело не пойдет: потолковать надо с ребятами, разъяснить им наше новое положение, а то они совсем носы повесили.
Я устроил собрание команды.
- Вот что, товарищи, - сказал я. - Все мы бойцы нашей Красной Армии и люди сознательные. Мы получили от высшего начальства приказ работать на тыловых позициях. Что это значит? А вот что. Возьмем сегодняшний случай: попробовали мы бить нападавших с бронепоезда в упор - и раз, и два, и три выезжали вперед, в последний раз даже в самые колонны их врезались, а много ли толку вышло?
Я помолчал, ожидая ответа, но никто не промолвил ни слова.
- Ну ладно, - сказал я, - давайте разберемся. Мы с одним орудием на открытой площадке, а противник? У него кругом батареи понаставлены да бронепоезд еще вдобавок - видали эту стальную крепость? В этаком пекле выпустишь из гаубицы снаряд-другой и уже оглядывайся, как бы в укрытие поспеть. А чуть замешкался, считай - конец: расшибут и наш полувагон, и гаубицу, и людей всех уложат. Посудите, какой же толк от такой стрельбы? Разве это настоящая помощь бригаде?
Бойцы молчали.
Я продолжал:
- И правильно, очень умно сделал командир бригады, что вовремя нас осадил. Теперь он ставит нас на тыловую позицию. Что это значит? А то значит, что мы из своего тяжелого орудия спокойненько будем крошить петлюровцев метким огнем с дистанции...
- До восьми верст эта орудия берет, - вставил Малюга. - Ежели только сам наблюдатель...
Я перебил его:
- Вот видите, товарищи: восемь верст. Да к такому орудию любой артиллерист станет с охотой и еще за честь посчитает стрелять из него!
Красноречие мое явно не действовало. Бойцы рассеянно глядели - кто себе под ноги, кто по сторонам, в быстро сгущавшиеся сумерки.
- Да о чем тут много говорить? - закончил я свою речь. - Поработаем в тылу, а там, глядишь, и опять на передовую угодим. Всякое бывает...
Брать слово никто не пожелал, и я объявил собрание закрытым.
Бойцы начали расходиться. И вдруг заговорили пулеметчики. Заговорили шумно, все сразу, так что ничего нельзя было понять.
Наконец они уступили слово своему отделенному Панкратову.
Панкратов вышел вперед и оправил на себе ремень.
- Пушка что? Пушка известно... - сказал он, сурово, исподлобья оглядывая всех. - Пушка, товарищи, и с больших верст и с малых одинаково себя оправдает, на то она и пушка. А пулеметы как?
Панкратов сдернул фуражку и провел рукой по голове, защемив между пальцами свои светлые волосы, стриженные ежиком.
- Как же пулеметы? - повторил он. - Пулеметы за восемь верст не стреляют...
- Восемь верст! - хором подхватили пулеметчики, теснившиеся сзади него. - Восемь верст от передовой - это, братва, обозы. Теперь нам с пулеметами только в обоз и становиться...
- К телегам с картошкой! - выкрикнул долговязый пулеметчик в прорванных ботинках.
Опять поднялся шум. Все пулеметчики говорили и кричали, перебивая друг друга. Из них только один Никифор молчал и держался в стороне. А пулеметчики уже стали договариваться до того, чтобы отцепить бронированный вагон от поезда и поехать в нем отдельно на позицию.
А я молчу. Стою и жду, когда же наконец командир отделения Панкратов уймет свою горластую команду и заговорит со мной, как полагается говорить с начальником.
Вдруг вижу, поднимается матрос. Он встал с ящика, расправил за плечами ленточки бескозырки, весь встряхнулся и запустил руки в карманы.
Матрос вышел на середину вагона.
- Это как же понимать вас, миляги? - заговорил Федорчук, нацеливаясь прищуренным глазом то на одного, то на другого пулеметчика. Он прокашлялся. - Что-то я, братцы, ваших слов в толк не возьму. Бронепоезд, что ли, делить задумали? Вроде как хлеб перед завтраком делим на пайки кому эта, кому та, а кому с поджаристой корочкой? Так, что ли?
Панкратов смущенно отступил перед матросом.
- Замолчите, ну! Чего расходились? - сердито затопал он, оборачиваясь к своим пулеметчикам, хотя те и без того уже прикусили языки.
- Не вяжутся у тебя, Панкратов, концы с концами, - сказал я. - Этим твоим ретивым ребятам все нипочем; ну а ты сам-то понимаешь, какую чепуху они порют? Бронепоезд - боевая часть в штабе бригады, но об этом я уже не говорю. Допустим, нарушим штат, отцепим твой вагон. А с чем же ты поедешь под снаряды и пули? Бронированный паровоз для этого у тебя есть?
- Наверное, есть, раз собирается, - язвительно вставил матрос. - А то, может, они своей семеркой приладятся да сами вагон по рельсам покатят? Эй, мол, дубинушка, ухнем!
Кругом засмеялись. Под веселые разговоры и пересмешки бойцов я закрыл собрание.
- Обожди. А какая будет резолюция? - спросил матрос.
- А резолюция вот какая. Тащи-ка, Федорчук, кусок провода да отрежь подлиннее.
Матрос покосился на меня, пожал плечами и подал провод.
- Беритесь, - говорю, - товарищи. Сейчас мы измерим вагон и подсчитаем, сколько нам надо брони.
- Брони? - удивились все.
- Ну да, брони, - повторил я. - Выпишем броню из Киева, с завода, и обтянем весь вагон сталью.
Матрос подмигнул мне: дескать, понимаю твою хитрость, а вслух сказал деловито:
- Обожди, командир, надо фонарь засветить, а то темно уже - со счету собьемся.
И он подал фонарь.
Бойцы меня обступили.
- Если броню, тогда и заклепки надо, - нерешительно сказал один.
- Болты потребуются, - подхватил другой.
- Инструмент...
- Инструмент не надо выписывать, товарищ командир, - сказал слесарь, наш замковый, - этого добра в каждом депо достанем.
Он подхватил у матроса свободный конец провода и отошел с ним к углу вагона.
- Шагай-ка, Федорчук, вот так, вдоль борта, да гляди, чтобы провесу не было, натягивай провод.
Начали делать промеры.
Измерили длину вагона, потом ширину. Я записал себе в книжечке: "18X4 арш.".
- А высок ли будет потолок? - сказал племянник, поднимая над головой фонарь.
И смутился, сам удивившись своей смелости. В первый раз я услышал его голос.
Стали обсуждать высоту броневого помещения, и сразу разгорелся спор. Кто три аршина предлагал, чтобы можно было входить не сгибаясь, кто советовал два, кто два с половиной, и каждый стоял на своем. Я раздумывал, сам не зная, на чем остановиться. Но тут спор разрешил Панкратов.
- Да сделаем, - говорит, - вровень с пулеметным вагоном. Чего мудрить? По крайней мере, хоть вид будет у поезда.
Против такого предложения возражать было нечего. Двое или трое самых горячих спорщиков, схватив провод, бросились в пулеметный вагон.
Наперегонки прибежали обратно.
- Два аршина и три четверти...
- Врет он, врет; три аршина без вершка...
Пошел матрос и принес достоверные сведения: оказалось, что внутренняя высота вагона не три и не два три четверти, а только два с половиной аршина.
Я присел с книжечкой на лафет. Подсчитал площадь продольных стен вагона, площадь лобовых, поверхность потолка, сделал в книжечке сложение и стал придумывать форму козырька для орудия.
На обоих моих плечах и на спине лежали горячие руки, кто-то подпирал меня сзади, кто-то жарко дышал в ухо, и я едва водил по бумаге карандашом.
- На паровозную будку прибавьте, - подсказывали мне. - А то она ведь голая.
- Колеса бы тоже хорошо укрыть - и у паровоза, и у вагона. Стальные на колеса фартуки нарезать!
- Накиньте, товарищ командир, хоть листов с десяток этой брони...
Я вспомнил, как низко опущена броня у того поезда, и добавил не десять, а тридцать листов.
