Режи Буайе - Средневековая Исландия

Итак, в браке «сочетались» прежде всего два состояния, две родовые традиции, два понятия о семейной чести. О том, что именно эти понятия составляли основу подобных союзов, известно немногим. Сын клана А сочетался браком с дочерью клана В, в результате чего оба клана вступали в тесную связь, при которой сплавлялись их бессмертные традиции; так образовывалась базовая ценность исландской цивилизация: оставляемая после себя репутация. Здесь стоит процитировать замечательные строфы 76 и 77 из Речей Высокого («Старшая Эдда»):

76.Гибнут стада,Родня умирает,И смертен ты сам;Но смерти не ведаетГромкая славаДеяний достойных.77.Гибнут стада,Родня умирает,И смертен ты сам;Но знаю одно,Что вечно бессмертно:Умершего слава.

Таким образом, брак являлся не только событием общественным и социальным — в нем присутствовали элементы политики: не так уж редки известия о двух враждующих кланах (речь, естественно, шла о свободных людях, góðviljamenn, игравших свою определенную роль в истории страны), примирявшихся благодаря браку сына одного клана с дочерью клана другого. Интересно, что саги, весьма точно названные семейными, показывают, до какой степени брачные союзы совмещали устные традиции обоих кланов, в результате чего создавались повествования, которыми мы располагаем в настоящее время.

Когда все детали были утрясены, оставалось только отпраздновать брак. Ему могла предшествовать помолвка (festr, festarmàl — обряд, похоже, христианского происхождения) различной длительности: согласно некоторым источникам, будущему жениху давался срок до нескольких лет — обыкновенно трех — на которые он мог отправиться за море и по возвращении в названное время вступить в брак. Цель помолвки главным образом заключалась в фиксации (глагол fastna, откуда появились термины festr, festarmàl) объемов приданого, условий брачного соглашения и т. д. Помолвка сопровождалась gíptrmál, то есть торжественной передачей невесты, иначе говоря, заключением контракта.

Свадьба в большинстве случаев происходила в доме жениха, и лишь изредка в доме невесты с возможным для хозяев размахом; она называлась brúðlaup — термин, который заставляет задуматься, так как вторая его часть (laup или hlaup) отсылает к понятию «бега»: возможно, речь идет о лексикологическом отзвуке очень древнего обычая похищения невесты, о котором, однако, в дошедших до нас текстах свидетельств нет. Обряд заключения брака, о деталях которого мы не имеем ни малейшего представления, видимо, совершался священником, либо просто главой семьи, — мы уже имели возможность показать его главную роль во всех религиозных обрядах. Обряд бракосочетания, как, впрочем, любое действие юридического характера, требовал наличия свидетелей. Важную роль в нем, как, впрочем, и во многих других случаях, играло свадебное застолье, или brúðveizla, продолжавшееся в течение нескольких дней. Пиршество было запоминающимся, во время него произносились здравицы (drekka minni — «пить память»; действие это понималось как нисходящее от причастия), поминались славные предки обеих семей. После этого невеста водворялась в своем новом жилище, где должна была безраздельно властвовать над своими домочадцами. Идея свадебного путешествия, búðferð, не была неизвестна исландцам, но совершалось оно достаточно редко.

Обычно заключенные таким образом брачные союзы оказывались довольно устойчивыми, и до нас дошли многочисленные свидетельства удивительной верности супругов друг другу. Примером может послужить случай, описанный в Саге о Ньяле Сгоревшем. В главе 129 Бергтора, жена Ньяла, была захвачена вместе с мужем в доме, который уже подожгли, чтобы Ньял сгорел в нем. В порыве гуманности поджигатель предложил Бергторе выйти из объятого пламенем дома, пообещав ей полную безопасность: «так как я ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты умерла, сгорев заживо». Бергтора ответила ему: «Я была молодой, когда меня отдали Ньялу, и тогда обещала ему разделить с ним судьбу во всем». Она вернулась в дом к Ньялу и умерла рядом с ним.

За супругами сохранялось право развода при соответствующих обстоятельствах. Процедура развода была достаточно простой: достаточно было указать причины развода, призвать свидетелей и объявить себя разведенными. Однако такой поступок подчас мог повлечь за собой серьезные последствия, как в отношении детей от прерванного брака, так и кланов обоих супругов, воспринимавших подобное решение как оскорбительное и нередко по этой причине переходивших к вражде.

♦ Похороны

Теперь, зная о важности семьи для исландца, мы можем легко понять, насколько значительным событием оказывалась смерть какого-нибудь известного человека, главы клана, семьи или просто влиятельного бонда. Фактически здесь подразумевалось сразу две вещи: с одной стороны, следовало обеспечить покойнику легкий переход к загробной жизни (в существовании которой исландцы и не думали сомневаться), а также сделать все возможное, чтобы обеспечить преемственность внутри клана. Смерть воспринималась как переход из одного состояния в другое, но не как конец или полное прекращение бытия.

Мы не располагаем источниками, восходящими к языческим временам, так что имеющуюся у нас информацию следует воспринимать с оговорками. Подробное описание обряда похорон знатного руса-варяга содержится в необыкновенно занимательном описании путешествия, совершенного в 922 году арабским дипломатом, представителем багдадского халифа, Ибн Фадланом. Знатного покойника сожгли на берегу Волги вместе с кораблем и принесенными в жертву рабами, однако такой обряд не мог практиковаться на лишенном собственной древесины острове — как, впрочем, и сожжение на отправленном в море корабле-могиле, в соответствии с описанием похорон бога Бальдра согласно Снорри Стурлусону.

Тем не менее, некоторые детали, присутствующие в текстах саг, могут иметь очень древнюю основу. Так, например, Сага об Эгиле, сыне Грима Лысого повествует о смерти важного бонда. Отдавая последний долг усопшему, главный наследник закрывает воском все отверстия в теле покойного — вне сомнения, для того, чтобы помешать духу выйти из тела и остаться на земле в виде драуга (об этом мы будем говорить позднее). Обряд этот назывался veita nábjargir. После этого в стене за трупом проламывалось отверстие, через которое тело выносили из дома, после чего заделывали созданный проем. Действие это должно было помешать покойнику возвратиться в свое жилище (еще совсем недавно в стенах некоторых наиболее древних церквей Норвегии существовало исполнявшее ту же функцию отверстие, раскрывавшееся при необходимости и называвшееся likdør — дверь для трупа). После этого тело должным образом погребалось: в древние времена — под крышей фермы, а в христианскую эпоху — в притворе или под полом местной церкви. Иногда, хотя и очень редко, труп укладывали в корабль и хоронили вместе с ним, хотя этот обычай чаще всего встречался в континентальной Скандинавии.

Похороны представляли собой одновременно и юридическое мероприятие. Речь идет о передаче власти вождя и наследства.

Считается, что власть, прерогативы главы семьи, значимость которых регулярно подчеркивалась на страницах этой книги, передавались перворожденному наследнику мужского пола, однако тем не менее официально закрепленного права первородства не существовало. Мы не знаем, при помощи каких-либо действий, формул или обрядов новый глава семейства оказывался введенным в свои права; единственным имеющимся у нас сведением, согласно Саге о людях из Озерной Долины, является его право занимать верхнее место, или öndvegi (см. Жилище и обстановка, глава 9), после выполнения всех официальных обрядов похорон.

Обряд вступления в права происходил, насколько нам известно, в ходе поминального застолья, или erfiveizla (erfi = наследство, veizla = пир), которым руководил будущий глава семьи. Здесь пили в память усопшего (drekka erfi) и его предков, декламировали сочиненную по случаю поэму, erfidrápa, вознося хвалу умершему, после чего жизнь возвращалась в свою колею. Разумеется, на таком пиру, как и в другие времена и в других местах, возникали ссоры. Нет оснований предполагать, как мы только что говорили, что существовало некое право старшинства; новым главой семьи становился, по всей видимости, или тот, кого выбрал сам усопший, или тот из наследников, который оказался наиболее способным захватить права. В любом случае память об усопшем набожно сохранялась, и не стоит пренебрегать предположением о том, что великие саги могли изначально служить откровенными панегириками особо заслуженным предкам.