Анатолий Гладилин - Евангелие от Робеспьера
– Как Робеспьер говорит, что Провидение спасло нас помимо нашей воли?! Я никогда бы не поверил в то, что человек, так мужественно трудившийся над избавлением народа от рабства деспотизма, мог способствовать потом возвращению его в рабство суеверия.
Неужели Гаде кажется, что революцию делают Мирабо, Барнав, Бриссо? Неужели он думает, что сломать систему, построенную веками, могут отдельные люди?
Робеспьер знает, что революцию совершает народ, но вела революцию всегда идея. Как бы ни были значительны экономические обстоятельства, вызывающие возмущение народа, но не они играют главную роль. За то, чтобы у потомков был кусок хлеба, никто не согласится умирать. А вот за веру шли на смерть. В свое время английскую революцию вела протестантская религия. Каждая революция создает свою собственную религию. Новую Францию влекут вперед святые слова: «Свобода, Равенство, Братство». Но чтобы воплотить их в жизнь, надо создать общественный идеал, тот самый, о котором мечтал Жан-Жак Руссо. То есть надо разработать устои нового общества, нечто вроде нового Евангелия, но основанного не на фанатизме и невежестве, а на торжестве Разума и Справедливости. Законом этого общества станет Добродетель и Порядок. Вот какая миссия выпала на долю Робеспьера. И если Провидению будет угодно, он исполнит ее, конечно, тогда, когда представится такая возможность, когда будут побеждены враги революции.
Сколько их было – знаменитых, талантливых политиков, когда никому не известный Робеспьер приехал в Париж! Но все эти люди ставили перед собой только ближайшие, очередные задачи, а куда идет революция, не понимали. Поэтому никого из них не осталось, а он остался. Каждое его слово слышно всей Франции, но это не только его личная заслуга. Робеспьер давно чувствует, что жизнь не принадлежит ему. Ему предначертано свыше вывести страну на путь будущего. Пробьет час, когда он, словно древний пророк Моисей, должен будет стать во главе народа. Надо ждать этого часа. А пока надо отстоять Францию от полчищ пруссаков и интервентов. Значит, сейчас главная задача – сохранить единство.
* * *Депутат Шабо подбегает к нему, спрашивает, будет ли он вечером у якобинцев? Действительно интересует Шабо этот вопрос или ему важно показать, что он запросто с Робеспьером?
Филипп Эгалите встает и, когда Робеспьер смотрит в его сторону, почтительно, но с достоинством здоровается с ним. Филипп Эгалите, бывший герцог Орлеанский.
Все это когда-то уже было. Робеспьер словно перенесся на несколько лет назад. Так депутаты Учредительного собрания встречали Мирабо. Теперь так встречают Робеспьера.
Если бы сейчас Робеспьер был таким же, как тогда, боже мой, это наверное, был бы самый счастливый день в его жизни. Но сейчас, сейчас знаки внимания раздражают. Теперь он равнодушен. Может, потому, что достиг славы? Нет, просто он уже старый политик. Вон сколько их ходит, молодых, с честолюбивым блеском в глазах. Мечтают об аплодисментах…
Франция на краю гибели. Страну спасет чудо или Провидение. Необходимо единство, а жирондисты раздувают пламя войны партий.
Вот и знакомые лица: Грегуар, Петион, Сиейс, Барер. А где Барнав, где Ламеты? – Они забыты. Их имена произносятся только с осуждением. За кем же ты теперь будешь бегать, Барер? Теперь приветливо раскланиваешься с Робеспьером, на твоем лице почтительная улыбка. Впрочем, зачем вспоминать старое? Времена меняются, меняются люди; видимо, изменился и Барер. Надо быть справедливым к нему.
Робеспьер поднимается к верхним скамьям, туда, где места его товарищей якобинцев. На самом верху, отдельно от других, сидит человек в грязной одежде, с платком на шее, смоченным уксусом. Со взглядом этого человека депутаты боятся встречаться. Это Марат. Его сторонятся. Марат даже гордится этим. «Только индюки ходят стадом» – это его слова.
Робеспьер сухо здоровается с Маратом. Их никогда не связывала дружба, но всегда народ связывал их имена. Марат яростен, фанатичен, непреклонен. Он абсолютно честен – Робеспьер в этом уверен, – но ему не хватает гибкости. Марат все время настаивает на применении крайних мер. Тут его нельзя поддерживать, но и ссориться с ним не надо. Ведь их так мало в Конвенте – людей, которых называют монтаньярами.
И, однако, как же смел этот человек! Робеспьер помнит первое выступление Марата. Марат вышел на трибуну, встреченный настороженным молчанием. Новички, приехавшие из провинции, смотрели на него с ужасом. Марат сказал:
– У меня в этом зале много личных врагов. Его слова были заглушены громкими криками:
– Все, все враги! Марат выдержал паузу и продолжал:
– У меня в этом зале много врагов, да будет им стыдно! И Конвент, как пришибленный, стих. Странной показалась Робеспьеру речь Марата. Уже давно Марата обвиняли в том, что он вместе с Дантоном и Робеспьером хочет диктатуры. Марат, вместо того чтобы опровергнуть, подтвердил это. Чудовищно звучали и другие его слова: «В эпоху Учредительного собрания надо было отрубить 500 голов интриганам, и в настоящее время все было бы спокойно. Теперь уже сто тысяч патриотов убиты потому, что страна не послушалась вовремя моего совета».
Итак, Марат требует решительных действий, Дантон ищет примирения. Какова позиция Робеспьера?
События опередили его. Во Франции установилась республика. Надо осмотреться. Нельзя отступать, но и нельзя усугублять раскол в Конвенте. Пожалуй, Робеспьер ближе к Дантону. Правда, у Дантона нет определенной линии, его политика определяется интересами сегодняшнего и завтрашнего дня.
Однако Дантон прав, доказывая необходимость однородной и сильной правительственной партии, которая показала бы Европе и всем врагам революции, что между республиканцами царит согласие.
Дантон прав, когда призывает пожертвовать личными интересами.
Дантон быстро вырос. Еще недавно это был крикливый оратор в клубе Кордельеров, а теперь он – министр. (Кстати, почему жирондисты выдвинули именно Дантона? Им нужен был человек, которого бы слушался народ и с которым можно было бы договориться. На Робеспьера они не надеются.) Но дело не в министерском портфеле. Пожалуй, ни один человек, кроме Дантона, не смог бы вывести Францию из кризиса августовских и сентябрьских дней. Это все понимают. А когда съехались депутаты, только Дантон сумел ненадолго примирить враждебные партии. И Конвент провозгласил республику единой и неделимой.
Удивительно, как Дантон в нужный момент находит простые точные слова. Ведь он не готовится к выступлениям. Перед глазами Робеспьера мелькало много политиков на один день, народных вождей на один вечер. Они стремительно возвышались и так же стремительно исчезали. Дантон – настоящий. Это талант. Нельзя позволить, чтобы Жиронда переманила Дантона. Но мешать его поискам союза с Жирондой (конечно, на приемлемой основе) не следует. Пусть и Марат выступает с резкими нападками. Пусть жирондисты знают, что якобинцы могут избрать другой путь.
Все-таки почему жирондисты так яростно нападают? Какие противоречия между ними и монтаньярами?
У жирондистов большинство в Конвенте. В их руках министерство. Но Конвент заседает в Париже. А Париж не избирал депутатом ни одного жирондиста. Этого они не могут простить. Ведь монтаньяры сильны только поддержкой Парижа.
Понятно, почему Париж против жирондистов. В тревожные августовские дни, когда пруссаки взяли Верден, жирондисты предлагали правительству покинуть столицу и переехать на юг, то есть бросить город на произвол судьбы. Разве это забывается? Жирондисты обвиняют парижан в кровожадности, все время напоминая им о сентябрьских убийствах. Оправдывать сентябрь никто не собирается, но это была естественная реакция народа на измену роялистов. И потом, самое главное, парижские санкюлоты, которые взяли Бастилию и совершили революцию десятого августа, но думает ли правительство сделать что-нибудь для облегчения жизни бедняка? Монтаньяры предлагают ввести максимум, ограничить свободу накоплений и тем самым найти средства для помощи неимущим. Но жирондисты кричат, что это покушение на свободу собственности и приведет к анархии. Так кто же хочет анархии? Мы не собираемся уравнивать собственность, мы предлагаем единственный разумный, если хотите, компромиссный путь. Надо убедить жирондистов согласиться с нами. И тогда Конвент будет пользоваться поддержкой всех слоев населения, во Франции восстановится единство, а оно так необходимо для победы над силами коалиции. Все это диктуется интересами страны.
Вот любопытно, если бы Робеспьер прямо сейчас подошел к Вернио, откровенно с ним поговорил и заключил бы союз? Приведет это к успеху? Ведь Робеспьер и Вернио – вожаки враждующих партий.
Нет, невозможно.
Если бы такой разговор состоялся, жирондисты и монтаньяры отказались бы от своих лидеров, обвинив их в предательстве. Вот как далеко зашли партийные распри. Понимает ли это Вернио?
